Живущая рядом с нарциссом жена может быть абсолютно убежденной в том, что она сама простота и серость, какой бы яркой и талантливой она ни была. Только разведясь, она иногда с удивлением обнаруживает, что другие люди действительно считают ее совсем не той, какой она привыкла себя воспринимать, живя с пограничным мужем.
Проживая бок о бок с таким значимым близким, волей-неволей приходится становиться тем, кого он может выдерживать. А для этого как будто приходится быть именно тем, кого не хочет, не может видеть и принимать в себе «пограничник». Его отщепленные части будут размещены во всех членах семьи. В том числе для этого они, близкие, ему очень нужны. Так, бабушки «любят» делать своих внуков беспомощными, мужчины-параноики убеждают своих жен, что женщины без них в этой жизни никак не справятся. А если нет близких, так хорошо подходящих для этой цели, то подойдет и весь мир, все окружающие. Вот только окружающие от «пограничника» никак не зависят, в отличие от его домашних, они чаще всего не согласны с таким раскладом и не жаждут общаться с таким сложным человеком, интуитивно понимая, что из них делают какой-то странный объект для переработки чужих «отходов».
Поэтому пограничный родитель, чтобы избавиться от своего страха, запугивает, от своего стыда стыдит, от собственной тревоги заставляет тревожиться. Именно пограничная мать будет больше всего бояться быть «плохой» матерью и чаще всего будет говорить своим детям: «Ты ведешь себя как плохой мальчик!» или еще хуже: «Я с таким плохим мальчиком разговаривать не собираюсь!».
Второй сценарий ребенок, чтобы справляться с маленьким материнским контейнером, учится помещать в себя материнские чувства, особенно если у него есть к этому расположенность. Это тип рано как бы повзрослевших детей, живущих рядом с очень инфантильными родителями. Такие дети могут чуть ли не с раннего детства довольно качественно выдерживать, контейнировать, перерабатывать чувства собственной матери, успокаивать, объяснять ей, что происходит, заботиться, ухаживать. Живя рядом с явно нарушенным взрослым, они даже не питают надежд на то, что придет время, когда кто-то проявит интерес к ним. Они привычно перерабатывают чужое, как правило, почти не имея своего. У таких детей мало своей жизни, отношений, событий, чувств. Их внутреннее пространство привычно занято чужими переживаниями.
Вырастая, такой ребенок неосознанно собирает вокруг себя людей, всегда готовых именно ему «плакаться в жилетку». Он привычным образом предоставляет свое внутреннее пространство для чужих чувств, переживаний, и даже не замечает, что давно уже никто не спрашивает про него самого. Как никогда не спрашивали в детстве, так не спрашивают и сейчас, это по-прежнему никому не интересно. Но это создает иллюзию нужности, избавляет от одиночества. Если ему удалось стать психологом или психотерапевтом, то можно сказать, что он нашел не самое плохое применение своей детской травме, тем более что по законам этой профессии он должен сам ходить на психотерапию, вот там-то и придет время выкладывать то, что внутри, а не только помещать чужое.
Но все равно это будет тип детей, которые ради того чтобы оставить себе родителя, отказываются от себя самих. Не раз замечено, что, когда они, проходя курс терапии, перестают привычно контейнировать своих взрослых, те сначала возмущаются, бунтуют, а потом начинают как-то обходиться сами, без помощи своего уже выросшего ребенка, который начинает использовать свою психику для переживания уже своих событий и чувств. Конечно, возможно, они используют кого-то другого или просто переходят к другим способам примитивных защит, но во всяком случае, у их выросшего ребенка появляется своя жизнь.
Малая способность «пограничников» к переживанию своего материала приводит к тому, что они часто не ощущают себя включенными в жизнь, живут избеганием, вовлеченностью в жизнь других. Но при этом часто требуют, чтобы эти близкие другие ни в коем случае «не заставляли их переживать». Хотя именно это делает нас по-настоящему живыми.
Человек, способный иметь дело с переживаниями, открыт жизни, многообразию чувств и процессов, людей, событий, перемен. Он меньше боится и прячется, потому что понимает: почти все может пережить. И более того, хорошо осознает, что испытывать чувства, откликаться на то, что происходит и означает жить.
Размытость границ
Размытость границ
Психологические границы некая символическая данность, отличающая «я» от «не я», свое от чужого, очень чувствительное для «пограничника» место. Если «пограничник» рос в семье, стране, культуре, где его границы нарушались, и это имело неприятные или даже разрушительные последствия, то естественно, что во взрослом возрасте будут двоякие, сложные и очень своеобразные отношения с границами. Иногда, как я уже писала, в силу «слиятельной» позиции и желания контроля, «пограничник» волей-неволей выстраивает «безграничный» способ существования со своими близкими.
Пограничный родитель, даже когда хочет разобраться, часто не очень видит, понимает, где проходит эта самая граница. Такой взрослый плохо ощущает разницу между чувствами и личностью, путает чувства и поступки, роли, задачи, цели. Ему трудно помочь своему ребенку разделить чувства и качества, и на его возглас: «Ты плохая мама!» ответить: «Я хорошая, просто ты злишься на меня за то, что я не даю тебе то, что ты хочешь». Часто и в его голове смешаны чувства и качества. На злость других людей и собственных детей такие мамы отвечают: «Как ты можешь злиться на меня? Если злишься, значит, не любишь свою дорогую мамочку!», или «Ты плохой мальчик!» как реакция на «плохой» поступок вместо «Я злюсь на тебя, ты плохо поступил», или «Я люблю тебя, но очень расстроена твоим поступком».
Я прекрасно понимаю, что, когда случается что-то внезапное и стрессовое, никто из нас не может быть таким «правильным» и отвечать, корректно различая чувства, поступки, качества. В аффекте вообще никто не может. Просто пограничный родитель значительно чаще попадает в аффект, и там ему не до разбирательств в нюансах.
В нашей культуре дети до подросткового возраста спят вместе с родителями, моются с ними, хотя часто уже активно не хотят этого, всячески пытаются бороться за свое пространство, отдельность. А иной родитель путает нежность к своему ребенку и сексуальное возбуждение. Путает детско-родительские роли, забывая, кто кому родитель. Нередко происходит гендерная путаница, когда мальчика воспитывают как девочку и наоборот. Проблем с идентификацией у таких детей будет, конечно, больше. Совсем непросто жить в таких размытых ролях, значительно меньше опоры. Хотя иногда такая путаница и задает возможности для развития и поиска самого себя, своей роли и идентичности. Но цена за это, как правило, тоже бывает весьма высока.
Многие взрослые не считают зазорным исследовать на предмет криминала школьный рюкзак подростка, прочитать его дневник, залезть в его почту, аккаунт в социальных сетях. Аргумент, оправдывающий такие решения: «Я же должен знать, что с ним происходит».
Так, на откуп родительской тревоге легко отдается личное и даже интимное пространство ребенка. Разрушение доверия, ощущение произошедшего насилия, взлома, часто вероломного проникновения ранит детей значительно больше, чем кажется взрослому. Такие действия, тем более если они становятся регулярными, входят в привычку в семье, очень меняют отношение ребенка к самому себе, к своему телу (при эмоциональном, физическом насилии или инцесте), к миру и близким людям.
Унижение и бесправие, ощущение небезопасности в собственном доме, неспособность защитить то, что ребенку дорого, озлобляет его и делает подозревающим окружающих, избегающим или агрессивным по отношению к ним. В его представлении мир перестает быть расположенным к нему и безопасным, особенно мир близких отношений, либо выдает ему разрешение также взламывать границы других людей, поскольку такое поведение родителей создает для ребенка новую естественную норму под названием «границ нет». Особенно если взламывающему что-то очень нужно, или у него к этому, как он полагает, есть веские основания.
Такой ребенок, а потом и взрослый, с одной стороны, будет очень щепетилен в отношении своих и чужих границ, потому что помнит, как это неприятно и страшно, когда их нарушают, к тому же ему так не хочется идентифицироваться со знакомыми с детства нарушителями, с другой, сам того не замечая, будет нарушать их по отношению как к себе самому, так и к другим людям.
Практически любой погранично организованный человек плохо дружит с правилами. Они для него или не существуют, и тогда он их нарушает просто потому, что не подозревает об их наличии, или их ему обозначают, но его желание всеми способами границы нарушать неудержимо (полагаю, среди людей, нарушивших или нарушающих закон, таких много). Иногда он излишне фиксирован на правилах, и они становятся важнее того, ради чего устанавливаются, становясь жесткими, ригидными, «убивающими все живое» в нем самом и в других людях. Жизнь в хаосе, которая ему была когда-то предложена, переживалась как совершенно невыносимая, и за каждым отклонением от правил еще много лет ему будет мерещиться хаос, способный привести к распаду.