Интуиция направила меня не к центральному входу, а вокруг. Понятно, что под куполом, напротив иконостаса, батюшка ночевать не станет. У него своя обитель. Наверное, эта дверь в нее и ведет. Секунду покусав губы, я уже решила выбираться обратно на улицу, но холодный бетон так жег ноги, что я подняла кулак и постучала в дубовую дверь. Если бы она открылась, я бы перекрестилась. Но креститься нужды не было, дверь по-прежнему стояла передо мной неподвижно, напоминая, что на дворе половина третьего ночи.
Постучала еще, на этот раз более настойчиво, чтобы у того, кто этот звук слышал, исчезли всякие надежды на то, что я, не достучавшись, могу уйти. Чтобы уверовал, что я буду долбиться сюда до рассвета.
Обозлившись, что теперь мне закрыта дорога даже в церковь, я подняла кулак и стала барабанить без остановки. Или разобью руку, или у меня случится сотрясение, или мне откроют дверь. Всегда, во все времена, люди шли в храм, чтобы уберечь себя от напасти, почему пятого сентября две тысячи третьего года должно быть по-другому?!
Господи услышала я в полуметре от себя через дверь. Направь раба божьего на путь истинный, образумь и направь его отсюда подальше
Я не раб, ныла я, стоя на одной ноге, как цапля, и подергиваясь от холода, как ребенок, грозящий обществу описаться прямо здесь и прямо сейчас. Я раба
Господи, направь рабу божью
Батюшка, решительно предупредила я, мысленно держа пистолет у виска проповедника, лучше откройте. Иначе завтра, во время молебна, я приду во двор и буду рассказывать всем, как вы отвернулись от моей беды и выставили меня, страждущую, из храма.
Через десять секунд я услышала стук отпираемых засовов. Святой отец, по всей видимости, человеком был правильным, потому как для того, чтобы послать разбудивших его рабов подальше, облачился в сутану и не забыл надеть крест. Сейчас крест матово светился в темноте на уровне моих глаз. Подняв взгляд повыше, я увидела узкое, обрамленное длинной, но весьма не пышной бородой лицо.
Что привело тебя в три часа ночи в храм, дочь? на меня смотрели красные от недосыпа глаза, а голос напоминал скрежет ржавых отворяемых ворот.
На темени двухметрового батюшки светилась, напоминая нимб, освобожденная от волос площадка, а те, что были по бокам, торчали в стороны, как у Бармалея из «Айболита-66».
Беда, батюшка, призналась я, показывая взглядом, что стою на бетоне босиком. Клянусь, замолю все грехи, но не отправляйте меня подальше. Я и так далеко от дома, а беда меня гонит еще Я стала вспоминать слова, которые, по моему разумению, должны дойти до святого отца быстрее, чем другие. Еще далече Зело знобит паче, аки собаку. Это По над городом тьма непроглядная, присно вовеки веков
Батюшка смотрел на меня, не моргая. Наверное, слушал мою историю дальше.
На аспида и василиска наступивши Воззываю к тебе, батюшка, и услышь меня в скорби и зле, и яви мне спасение мое.
Батюшка пригладил космы и вытер пальцами уголки глаз.
Да ты не русская, дева?
Наполовину. А на другую половину латышка.
Это зримо, он перекрестился. А веры какой?
Христианской, я уже не могла стоять на этом крыльце. Верую.
А крест какой целуешь?
В каком это смысле? растерялась я до того, что забыла о ледяном пекле под ногами. Какой протягивают, тот и целую.
Православный или католический? не уступал батюшка ни пяди церковного пола.
Православный! осенило меня. Православный, батюшка!
А ну, перекрестись, тест продолжался.
Я истово наложила на себя крест.
И священник голосом Верещагина бросил:
Ну, заходи.
С этой стороны церковь выглядела иначе. Место, где батюшка отдыхал, было заперто, удалено от моих глаз, и мне показали лестницу наверх.
Осторожно ступая босыми ногами по деревянному настилу, я поднялась и увидела почти пустую комнату. Стоял убогий, как и положено, стол, два заново обтянутых, как я заметила, стула и в углу несколько икон с лампадой. Лампада горела, лики святых смотрели прямо на меня, и эта обстановка заставила меня обмякнуть. Хотелось свернуться клубком и уснуть в тепле, забыв обо всем.
Когда священник явился, он был уже умыт и свеж. Пройдя к столу, он вынул из-за него стул и сел не так, как я думала как у Ползунова, на допросе напротив меня, через стол, а рядом.
Так что случилось, женщина? Одета ты богато, злато на перстах носишь. Но боса. И документов мирских, как я понимаю, тоже нет. Умна, по очам вижу, но зла.
Так что случилось, женщина? Одета ты богато, злато на перстах носишь. Но боса. И документов мирских, как я понимаю, тоже нет. Умна, по очам вижу, но зла.
Чем же я зла?.. изумилась я.
А кто обещал поутру бесовские проповеди во дворе читать?
Это было единственное противоречие, и я постаралась его быстро устранить. Рассказала святому отцу, как меня директор мой, Гена Горецкий, подставил («не подставил, слукавил», поправил батюшка), как меня незаслуженно подло колол («изгалялся говори») Ползунов и как я в одночасье стала преступницей, не имеющей ни угла, ни машины, ни документов, ни денег, ни работы, посредством которой можно было бы эти деньги заработать.
Если виновна покайся, посоветовал отец, как он представился, Захарий.
Перекрестившись с чистым сердцем, я ответила, что каяться, по большому счету, не в чем. А в чем есть, никакого отношения к рассматриваемому вопросу не имеет.
Они еще камеру в моей спальне установили, плаксиво пожаловалась я.
Тьфу!.. Отец Захарий наложил на себя крест (чтобы не повторяться, скажу, что он делал это почти каждый раз, когда открывал рот). Бесовское отродье! Да простит им Господь грехи тяжкие, ибо не ведают, что творят
Я сменила тему и поинтересовалась, что мне теперь делать.
Раба, все, что я могу для тебя сделать, это дать денег на дорогу и кров до утра. А еще терпеть и верить, он прочел передо мной молитву, погладил по голове, сказал, где находится раскладушка с одеялом, еще раз настоял на том, чтобы я терпела и верила, и, тихо притворив дверь, вышел. Через несколько минут, когда я уже разложила шарниры складной кровати, вернулся и положил на стол две сторублевые бумажки.
Спасибо, поблагодарила я, укутываясь в теплый плед.
Не говори мне спасибо, попросил он. Случится беда, ко мне нагрянет, к тебе направит, а у меня двести рублей не окажется? То-то Спокойного тебе сна.
Нечего и говорить, что я провалилась в сон мгновенно. Меня свалила не усталость, бывали времена, когда я не спала сутками, например, когда мы с Горецким встречали груз из Ярославля и сидели в машине, на въезде в город, почти трое суток. Из Ярославля отзванивались «выехали», «едут», «подъезжать должны» Потом выяснилось, что они сразу после Казани в такой буран попали, что исчезли с радаров всех КПП на три дня.
Меня свалило разорвавшееся нервное напряжение. Натянулся этот резиновый бинт до критической точки, лопнул и повис вялым лоскутом
Когда я открыла глаза, через тонкую, почти прозрачную занавеску на окне бил свет. Представляю, какие у меня были глаза, когда я окидывала помещение глазами, пытаясь понять, где нахожусь. Наверное, лучше не видеть бы вовсе
Вместо отца Захария в мою келью прибыла, как я догадалась, его жена, то бишь попадья. Она обошлась со мною очень ласково: принесла таз с водой, расческу, мыло и полотенце. Потом, когда я закончила умываться, поинтересовалась моим размером обуви и посоветовала прочитать молитву. Читать, когда она вышла, я не стала, но к образам подошла и перекрестилась. И пробурчала:
Спаси и сохрани.
Было бы очень хорошо, если бы эта короткая просьба дошла до того, к кому обращалась
А еще мне разрешили, как в кино, один раз позвонить по телефону. Сразу после того, как жена Захария сказала об этом, она по-бабски, по-нашему, посоветовала найти в городе человека, который может мне помочь. «Отец Захарий будет молиться за тебя, но ты найди поддержку в миру». Я расшифровала эту фразу, как арабскую поговорку «на Аллаха надейся, но верблюда привязывай», и спросила, где телефон.
Небесная супруга отца Захария принесла мне вполне земную телефонную трубку от радиотелефона, и я, не сдержав доброго сарказма, бросила взгляд на небо:
Прямой?
Она, улыбнувшись, посмотрела на меня осуждающе и покинула комнату. Этот номер я помнила хорошо, потому что когда-то давно звонила по нему в течение нескольких месяцев каждый день.
А сержанта Винокурова можно? произнесла и ужаснулась «Лариса Инваровна Винокурова» Тогда мне жутким это не казалось.
Старшего сержанта Винокурова, настойчиво поправил голос, я вас слушаю.
Миша?! Это было так неожиданно, что я растерялась.
Лариса?? Баритон доселе дал петушка. Это ты, Лариса?..
Долго его манежить времени не было. Я просто спросила, как к нему побыстрее приехать. Домой, разумеется, а не в отдел милиции. Он засуетился (я его понимаю), стал вслух соображать, как ему лучше поступить, и все закончилось тем, что он приказал быстро ехать к общежитию МВД на улице Тимирязева.