Наверху, на гребне, был резкий ветер, что-то от арктического холода, а здесь, на леднике, по-прежнему тихо, солнце еще припекает, но уже не с такой неистовой силой. После проделанной работы появилось ощущение необычайного комфорта. И совсем хорошо стало, когда мы сварили на примусе чаек, разъели баночку шпрот и подкрепились какими-то бутербродами, сделанными для нас заботливыми девушками. Спешить нам некуда, и вот мы можем просто посидеть и поболтать в уютной мульде ледника, доброжелательно поглядывая на окружающий нас удивительный пейзаж. О чем мы тогда говорили, я естественно, вспомнить не могу. Да это и неважно ведь с Олесем мы старые друзья и вместе прошли через такие переделки и испытали так много, что о чем бы ни шла наша беседа, всегда нам было здорово от полного взаимопонимания и любви, не побоюсь этого слова.
В тот раз день наш закончился также великолепно, как и начинался. Никогда бы не мог подумать, что бег на лыжах может доставлять такое удовольствие! Вы только представьте себе огромную поверхность ледника, почти без трещин, с небольшим и почти постоянным уклоном. Снег не проваливается, подлипа еще нет, лыжи несут тебя сами. Даже одышки почти не чувствуется. Нас окружают те же самые вершины, что мы видели с утра, но теперь кажется, что они почти благожелательно смотрят на наше вторжение. Конечно, «Белое безмолвие» Джека Лондона все так же невозмутимо, столь же невозможно ультрамариновое небо и так же ни единого звука вокруг. Но есть нечто новое появилось ощущение, что мы здесь уже, если не свои, но и не совсем чужаки.
Неподвижность пространства вокруг и полная тишина буквально завораживают. Кажется, что на всем белом свете существуем только мы, Олесь да я. Ощущение такое, будто мир только что создан, и мы чувствуем себя в нем как юные боги. Где-то захотелось остановиться на минуту, чтобы перевести дух. Господи, как же замечательно все вокруг! Огляделись и, не сговариваясь, скинули с себя всю верхнюю одежду и, оставшись в одном исподнем (кальсоны сиреневого цвета!), побежали дальше с одной мечтой: чтобы этот бег первобытных людей никогда не кончился. Еще с полчаса вниз, потом поворот налево и вот уже недалек наш пещерный лагерь под перевалом. Поддали еще темпа и на хорошем накате оказались у входа. Вид у нас был лихой, можно сказать, даже гусарский. И вполне уместно прозвучал вопрос встречавшего нас Мики Бонгарда: «Напомните мне, господа, форма с лосинами сиреневого цвета была, кажется, у Царскосельских гусар, или я чего-то путаю?»
Напомню, что все это было ужасно давно, в 1960 году. А совсем недавно, а именно три года назад, когда в Москву приехал Олесь из Минска (на праздник моего 85-летия), у нас случайно зашла речь о той давней экспедиции на Памир. И тут оказалось, что и для него, и для меня картинка чудного дня на леднике Федченко сохранилась в памяти с необыкновенной ясностью, как одно из самых замечательных впечатлений нашей молодости.
С Олесем я ходил в горах не один год и попробую припомнить еще пару-другую эпизодов, оставивших отметку в моей памяти.
Кавказ, Безенги, 1958 год, конец июля
Мы только что вернулись со спасательных работ на подъеме по сложнейшему маршруту на вершину Шхара разбилась двойка наших друзей, Володя Спиридонов и Юра Добрынин. Спустили их вниз, похоронили на Миссес-коше, помянули Что дальше? ехать в Москву, «в суету городов и потоки машин», но после пережитой трагедии рутина обычной жизни смотрится невозможной. Отправиться на очередное из запланированных спортивных восхождений, как будто ничего не произошло, кажется почти кощунственным. И тут вдруг родилась идея мы должны пройти маршрут ребят на Шхару. Мы должны докончить начатое ими дело, и только так мы сможем, что называется, «закрыть счет к горам». Группа собралась быстро Боб Горячих (руководитель), Олесь Миклевич, Мика Бонгард, Олег Брагин и я. Сначала Олесь отнесся очень неодобрительно к этой идее. Как врач с большим клиническим опытом, он лучше других чувствовал, насколько психологически трудным для нас может оказаться это восхождение. Пройти последним путем наших друзей такая ноша могла стать слишком тяжелой, даже неподъемной. Но колебания Олеся сразу закончились, как только он увидел нашу решимость исполнить задуманное. «Конечно, я иду с вами, без вариантов» были его слова в том вечернем разговоре. Вот тогда-то, на Шхаре я и познакомился с этим удивительным человеком, Олесем Миклевичем. В тот год он впервые появился в нашей команде, с легкой руки Боба Горячих. Тот не стал много говорить об Олесе, а просто сказал о нем: «Он святой!» Это прозвучало как ироническое прозвище, но очень скоро мы убедились в том, насколько точно оно к нему подходит.
Для меня Шхара началась (а могла и закончиться!) еще на подходах. Неудачный прыжок через трещину, и я, придавленный двухпудовым рюкзаком, рухнул от дикой боли в голеностопе, а когда поднялся, понял, что для меня восхождение закончилось. Но Боб реагировал иначе: «Симулянт, несчастный! А ну-ка, Святой, займись им, как следует!». Тот немедленно выдолбил глубокую лунку во льду, заставил меня разуться, сунуть босую ногу в ледяную воду и держать ее там чуть не до посинения. Потом стянул эластичным бинтом, заставил попрыгать на больной ноге и доложил Бобу: «Артурыч в порядке. Теперь надо дать только хорошую нагрузку его ногам». Следующие три часа мы шли без остановки и, когда пришли к ночевке, я уже забыл, какой из голеностопов я потянул.
Маршрут оказался очень тяжелым. И дело не только в крутых обледенелых скалах и почти полном отсутствии простых участков, где можно было как-то расслабиться. Нас давило еще чисто психологическое ощущение того, что мы идем по пути наших друзей, которые не вернулись с этого маршрута. Как же тогда наш доктор обихаживал нас, буквально как своих пациентов, чтобы облегчить эту ношу! На маршруте он работал на «всю железку», как и все мы. Но ему не было равных, когда надо было устраивать ночевку, выравнивая/вырубая площадку под палатку, потом тщательно устраивать крючьевую страховку для нас и всего того, что было с нами, а заодно найти укромное место, чтобы запалить примус, натопить воды и сделать чай. И вот уже мы все залезли в палатку, а он еще хлопочет снаружи, подкрепляя растяжки или пряча кошки, чтобы их ненароком не столкнули вниз. Потом миг блаженства снова горячий чай, вместе с какими-то ватрушками, что по заказу Олеся сделали наши девушки в лагере.
Боб недолго терпел это безобразие и на третий день сурово ему сказал: «Чтобы я тебя больше не видел за всеми этими хозяйственными хлопотами! Нашел себе теплое местечко при кухне! Теперь будет все иначе: пока мужики будут возиться с биваком и с готовкой, ты пойдешь со мной, чтобы обрабатывать путь на следующий день». Олесь только добродушно посмеялся в ответ. Олесь и Боб это была идеальная двойка на восхождении. Они понимали друг друга с полуслова. Боб был человеком страстным и не упускал случая подразнить Олеся нарочито грубоватым обращением. Тот никогда не «заводился» в ответ. помалкивал или спокойно ему отвечал в духе: «Боря, ну как ты можешь нести такую чушь?» Жаль, что я никогда не записывал их диалогов; попробую, однако, дальше как-то воспроизвести их хотя бы по тональности.
Пожалуй, тяжелее всего нам дался последний, четвертый день маршрута. Тогда нам предстояло пройти крутейший ледовый склон, нечто вроде шапки, чтоб выйти на вершину. Как-то так получилось, что первым вышел на эту очень тяжелую работу Олесь. Предполагалось, что он пройдет веревку, а там его кто-нибудь заменит. Но, как это нередко бывает, крутизна склона не позволяла вырубить площадку-станцию, где можно было поменять ведущего. Поэтому Олесь забивал очередной крюк и снова рубил ступени вверх и так веревка за веревкой. Работа, уверяю вас, очень тяжелая, а тут еще Боб не может не приставать с советами: «Времени мало, а ты там возишься с каждой ступенькой, будто это парадная лестница в Мавзолей. Наметил ямку и дальше! И нечего весь лед измельчать в винегрет, его никто жевать не собирается. Коли покрупнее, от осколков мы увернемся, не барышни!» и все это, естественно, с добавлением крепких слов, без которых Боб просто не обходился. Но тут случилось ЧП от сильного удара у Олеся сломался ледоруб, и он остался беспомощно стоять на вырубленной ступени (хорошо, что она была довольно просторной!). Самостраховка у него была надежная забитый ледовый крюк, Боб быстро к нему подошел и ушел рубить ступени дальше. Олег и Мика подтягивались к Олесю, а вот у меня возникли проблемы и довольно серьезные.
Я шел последним и должен был выколачивать все крючья. Наконец, донеслось откуда-то сверху: «Можешь идти!». Для начала мне надо было добраться до основной веревки, что была закреплена метрах в пяти-семи выше меня на забитом крюке. От этого крюка ко мне шел репшнур, держась за который я должен был добраться до основной веревки. Но это все в теории, а на практике оказалось все совсем иначе: стоило мне попытаться нагрузить репшнур, как он плавно ко мне соскользнул, и я остался стоять, привязанный коротким отрезком самостраховки к последнему крюку, который еще не успел выбить. Видимо, кто-то не очень надежно закрепил репшнур на крюке. Оплошность, которая могла иметь роковые последствия Теперь у меня не осталось никакой свободы действий ни вправо, ни влево не могу сделать ни шагу. Кричу вверх меня не слышат, через меня стекают снежные ручьи, почти реки, погода хуже некуда. К тому времени мне пришлось простоять на одном месте часа два, и пальцы на ногах совершенно закоченели я уже мысленно с ними простился. Хуже того, сам начинал замерзать так, что еле шевелил руками. И тут пришло спасение в лице Олеся он спустился ко мне по закрепленной веревке. Увидел сразу, что я почти обездвижен, подстегнул меня к себе, сам стал за моей спиной, крикнул вверх, чтобы там выбирали веревку, и мы с ним начали медленно двигаться со ступеньки на ступеньку. Сначала я не мог сделать и шага без его помощи, но постепенно разошелся. Веревка-другая по ступеням, еще несколько шагов, и вот уже мы стоим рядом с Борькой. Боб, конечно, не мог удержаться, чтобы не съязвить на мой счет: «Вот ведь как у тебя получается: еще на леднике Олесь спасал твою ногу, а здесь он тебя под ручки на вершину выводит одно слово «Святой!». А дальше к Олесю: «А что, Святой, из ада ты тоже мог бы вытащить?» и услышал в ответ: «Смотря кого Тебя, грешник, не смог бы даже я!».