Макс курил на крыльце филфака и думал, стоит ли ехать на тот завод, где ему не сказали ни «да», ни «нет». За последние недели он окончательно выдохся, устав метаться между отчаянием и надеждой. Максим размышлял о последнем шансе как бы вполсилы, скорей для очистки совести, тем более что у него не было ни денег на поездку, ни возможности где-либо их достать выданные Маратом «командировочные» давно кончились, а Шура, выручавший его в последнее время, сам теперь сидел на мели.
Вокруг хлопали тугие порывы ветра. Они смешивали прохладный запах осени и первые капли дождя в бодрящий парфюм, мелкие брызги которого приятно холодили лицо. На серое небо вползла огромная низкая туча, мгновенно обратив сумерки в темноту. Максим рассеянно смотрел, как в соседних домах зажигаются окна. Когда рядом ожило очередное окно, он со странным, незнакомым ему прежде чувством, печалясь от того, что это прошло, и, радуясь тому, что это было, вспомнил осенние вечера на старой квартире у бабушки, где в середине сентября уже начинали топить печку. Дрова потрескивали, огонь гудел, а бабушка с дедушкой и мама с папой раскладывали предназначенные для засолки огурцы по эмалированным вёдрам или рубили в деревянном корыте капусту для заквашивания. Из-за резкого осеннего ветра частенько случались «обрывы на линии». Свет гас, и тогда дедушка доставал со шкафа керосиновую лампу. Густая темнота превращала изученную до сантиметра квартиру в таинственную terra incognita, где за очерченными лампой пределами вполне могли располагаться Нарния, Плутония или страна семи подземных королей. Десятилетний Максим принюхивался к восхитительному запаху керосинки и со сладостным замиранием ждал, когда ему поручат сбегать за чем-нибудь на кухню или в прихожую. Такое поручение позволяло расходовать дефицитные батарейки в фонарике не ради детской игры, а по прямой необходимости и с общеполезной целью. Однако главным в походе на кухню через страну семи подземных королей была не дождавшаяся своего звёздного часа батарейка, а радость возвращения возвращения из темноты, на которую страшновато оглядываться, к тёплому, пляшущему за мутным стеклом огоньку, вокруг которого сидели свои.
«Устрою-ка я себе приключение напоследок, неожиданно решил Макс, Туда ведь вроде кроме автобусов электрички ходят, попробую прокатиться зайцем. Правда, если поймают и в милицию сдадут, то сразу в армию загремлю военного билета нет, штампа в паспорте о воинской обязанности тоже, возраст призывной, призыв в разгаре. Ладно, по дороге туда не страшно: попадусь так, значит, вообще не судьба. А вот если с маслом повезёт, и поймают по дороге обратно». На этой мысли явно следовало занервничать, однако он вспомнил уютный запах керосиновой лампы и вызывающе ухмыльнулся.
Утром на заводе его снова футболили из одного кабинета в другой, и он решил побродить по территории, чтоб выяснить, есть ли здесь вообще масло. Грузчики, которых он угостил остатками представительского «Кэмела», сообщили, что масла полно, и указали на человека в длинном кожаном пальто, который пересчитывал коробки в только что загруженном вагоне. Не прерывая счёта, он выслушал стоявшего у него за спиной Макса, потом обернулся и оценивающе взглянул на него.
Приедешь завтра до одиннадцати. Дам двадцать, и чтоб сразу вывез. Стоит сто шестьдесят чеками в кассу плюс двадцать чернотой на руки. Позже приезжать не надо, после небольшой паузы сказал кожаный.
Ближайшая электричка отправлялась в областной центр в пять вечера, и это было слишком поздно, чтоб успеть организовать завтрашнюю поездку. Макс в отчаянной надежде рванул на автовокзал, понимая, что шансы попасть в междугородний автобус без копейки денег равны нулю. На бегу он судорожно перебирал варианты, один фантастичнее другого: встретить знакомых (кажется, несколько человек из этого города учились на его курсе в политехе), настрелять денег у каких-нибудь сердобольных женщин, которым он мог бы напомнить сына, попавшего в затруднительное положение, выдать долговую расписку по всей форме водителю или кассиру Подбегая к вокзалу, он увидел среди ждущих автобус пассажиров яркую, явно нездешнюю женщину какого-то неуловимого возраста. Подчинившись внезапному порыву, Макс попросил её одолжить до завтра денег на билет. «Правда до завтра, пожалуйста, помогите, очень надо», добавил он, судорожно старясь восстановить дыхание после трёхкилометрового кросса. «Хорошо, я поняла, улыбнулась женщина, идёмте в автобус, водитель тоже продаёт билеты. Ехать полтора часа скучно, читать при такой тряске вредно. Я куплю вам билет, а вы в качестве платы за него расскажете мне по дороге свою историю. И пообещайте при случае сообщить, чем она кончилась».
Через несколько дней Марат (после успешной закупки ста тонн масла он резко прибавил в сознании собственной значимости и даже радовался теперь как-то более сдержанно) сказал:
Ну что, Макс, дело сделано. Присылай людей, плачу за твою проблему сколько попросят.
А вечером нашлись и люди, которых можно было прислать к Марату. В общаге Шура Иванов предупредил Макса, что на днях, возможно, придётся освободить комнату, поскольку университет собирается заселять сюда новых перспективных спортсменов. «Я, конечно, поговорю, насчёт тебя, но вряд ли выгорит, сказал Шура, их и так трое».
А ты, что ли, окончательно к Марине перебираешься? спросил Макс.
Нет, я окончательно в армию перебираюсь, ответил Шура с той же серьёзностью, с какой рассказывал о папе, который всю неделю работал-работал и в пятницу сильно устал. По интонации невозможно было понять, шутит Иванов или нет, однако очень скоро выяснилось, что на этот раз ни о какой иронии не может быть и речи.
Меня тут, кстати, чел один от армии отмазать обещал, продолжил Шура, в больничку правильную пристроить, так ты, короче, ложись вместо меня. Правда, денег там, наверное, много надо. С меня-то он столько поимел, что мне бесплатно обещал, лишь бы дальше иметь, а вот тебе, небось, цену заломит. Сволочь он порядочная, бесстрастно сообщил бывший перспективный спортсмен и будущий рядовой срочной службы Иванов.
Выяснилось, что после дня города Шура работал на какого-то скользкого аспиранта из мединститута. Сначала аспирант попросил сходить с ним за одной крупной покупкой, чтоб подстраховать на случай, если продавцы вдруг надумают ограбить покупателя. Однако после третьей или четвёртой операции прикрытия Шура сообразил, что ограбить аспиранта было невозможно тот попросту не имел при себе денег. Мнимый покупатель находил объявления о продаже видеотехники или других ценных вещей и приходил к продавцу с мрачным, шкафоподобным Ивановым. Осмотрев товар, аспирант вручал его Шуре, который на протяжении всего визита стоял в прихожей и угрюмо молчал. Пока несчастный продавец лихорадочно соображал, есть ли у него хоть малейший шанс отобрать свой видак или телевизор у этой горы мускулов, аспирант-мошенник ласково объяснял: прежде чем принять окончательное решение о покупке, покупатель должен подержать вещь у себя, чтоб убедиться, так сказать, в её потребительских свойствах. Потом жулик обещал как-нибудь на днях вернуть вещь или занести деньги, а Шура молча выносил товар. Бизнес процветал ровно до тех пор, пока они не обнесли родственника какого-то авторитетного бандита.
Там столько выкатили, и счётчик уже неделю капает Денег нет, взять неоткуда, в общем, очень скоро будут убивать. Типа показательно наказывать. Так что я лучше в армию, благо меня местный военкомат уже давно с собаками ищет. А ты, если деньги есть, давай в больничку, на моё место, сказал Шура.
Часть вторая
1«Здравствуй, Максим!
Мне очень понравилось твоё последнее письмо. В нём много для меня нового. Его чтение было первым моментом в моей жизни, когда я почувствовала в тебе какую-то открытость, вошла в твою душу. Мне почему-то представилась такая картинка. Скрытая занавесом сцена, где старые, привыкшие играть на голой технике актёры, мерно раскачиваясь, расхаживают взад-вперёд, ожидая начала спектакля. А юный краснощёкий новичок раздвигает тяжёлый бархат и смотрит в глаза мне, девушке сидящей в первом ряду Его глаза добры, чувственны, влюблены, и он так боится мне не понравиться!.. Честно говоря, я сама запуталась в этой аллегории, но как же ты отвык от искренности, вот что я хочу сказать! Ты боишься быть осмеянным, боишься моей циничной, самодовольной улыбки в ответ на такую красоту? Так зачем же ты мне пишешь, Максим?!
Ты, видимо, отвык (и отвык очень давно) рассчитывать на доброе расположение собеседника, везде подсознательно ищешь подвох, ловушку, ждёшь ущемления самолюбия и пр. Мне это надоело. Прошу, поверь в моё доброе расположение к тебе и принимай все мои слова в прямом и добром смысле.
У тебя сейчас, наверное, две мысли под впечатлением всего написанного: первое учит, второе равнодушна. Поскольку первая должна отпасть сама собой, в виду вышесказанного, то остаётся вторая.
И она верна».
На этих словах Макс почувствовал себя как персонаж ночного кошмара, который только что сорвался с большой высоты, и после первой неудачной попытки проснуться цепенеет от догадки, что это не сон. Он сунул письмо в карман рубашки, нащупал там пачку папирос, и, медленно переставляя вмиг ставшие ватными ноги, пошёл в больничный туалет курить.