Спасло их то, что кончились сигареты. Первые часы они, заглушив двигатель (к несчастью, пост возник на их пути раньше, чем заправка, где принимали талоны), покорно сидели в машине и грели руки над еле теплящимся огоньком примуса. Время от времени выходили на улицу поразмяться или ещё раз сходить на переговоры к гаишнику. Они выворачивали карманы, предлагали обыскать кабину, рассказывали о переплёте, в который попали из-за бестолковых работодателей, взывали к чувству землячества, к жалости, к совести, предлагали отдать масла не на пятьдесят долларов, а на целых сто, но всё было бесполезно. Прищурившись, гаишник презрительно цедил сквозь зубы:
Мне пох вообще, понял? Тут до хя таких сказочников ездит. Я чё, лох тебе, что ли, даром тут на трассе жизнью ради тебя, барыги конченого, рисковать? Гони бабки и проезжай. Глупый, жадный, не хочешь бабки давать сиди, мёрзни, думай дальше.
Гаишник сразу оценил выгодную для себя диспозицию и разговаривал с ними через приоткрытую дверь, ни разу не пустив внутрь поста, где заманчиво пламенели раскалённые спирали обогревателя. Вскоре они устали выходить из кабины и начали дремать, каждые двадцать минут просыпаясь по будильнику, чтобы растереть лицо, руки, ноги и покурить. После очередной побудки дальнобойщик не нашёл в пачке сигарет и озверел:
Да кто он вообще такой, бл дь! Пошёл он на хй, мудила! Сука, живых людей на морозе третий час держит, фашист, бл дь! Я эту тварь сейчас своими руками удавлю и в лесочек завезу куда подальше, так, что до весны не найдут падлу!
Максим подышал на утратившие чувствительность пальцы и поразился, поймав себя на том, что совершенно серьёзно прикидывает: согреются ли руки, когда по ним потечёт кровь из выдавленных глаз или разорванного рта гадёныша? Глаза сузились, лицо закаменело, и он глухо сказал:
Я с тобой.
Водитель тем временем включил двигатель и плавно тронулся, не отводя взгляда от зеркала заднего вида.
Стрелять вряд ли будет, ему за стрельбу потом не отмазаться, мы ж не бандиты вооружённые. А попробует на своей шестёрке догнать в кювете ночевать будет, мразо́та. До городов тут далеко, подмогу быстро не вызвать Короче, ты мне объясни, на хера мы здесь столько мёрзли? спросил дальнобойщик, разгоняя грузовик до крейсерской скорости. А Макс, которого резко отпустило, хохотал, наблюдая в зеркалах суетливую пантомиму в исполнении постового. Тот неловко бежал за ними, одновременно пытаясь махнуть жезлом, вставить в рот свисток и вытащить из кобуры пистолет.
На консервном заводе дальнобойщик снова удивил Макса смекалкой. Чтобы определить вес масла, кладовщик взвешивал машину дважды: сначала вместе с товаром, потом порожнюю. Разница указывалась в документах как вес масла нетто. После того, как груз слили, водитель вдруг резко засобирался на заправку:
Слышь, друг, мы сейчас быстро на заправку метнёмся туда-сюда, пока нас там ждут. А то не дай бог закроются они, так мы тогда до завтра отсюда не отчалим.
Кладовщик обрадовался таким тупым клиентам и с радостью согласился взвесить порожнюю машину после заправки, а вот Макс замысла водителя не понял. Ведь в таком случае разница между весом гружёной и пустой машины уменьшалась, а, значит, по документам уменьшался и вес сданного масла. Он уже хотел напрямую спросить об этом водителя, но тот начал по-заговорщицки вращать глазами, и Макс промолчал.
Вместо заправки они приехали на какой-то глухой пустырь, где водитель выдал Максу ломик, лопату и небольшую кувалду, после чего объяснил план действий:
Мы с юга выезжали, на дороге была каша. Здесь мороз. Так что сейчас у нас на раме и на крыльях минимум полтонны прессованного снега висит. Ну, а как эти дятлы на приёмке весы настраивают, и сколько в свою пользу сливают, я тебе потом расскажу.
Снега к машине прилипло и впрямь немало, а заправились они уже после повторного взвешивания. По накладным Макс сдал на розлив даже чуть больше полученных на юге 12-ти тонн, хотя Белкин перед поездкой заложил на усушку с утруской минимум 300 килограммов. Максим терялся в догадках, как лучше отблагодарить водителя, однако тот разрешил затруднение, озвучив прейскурант на все совершённые в дороге подвиги. Во-первых, он потребовал признать его собственность на те полтора центнера, которые, как выяснилось, остались в цистерне благодаря хитрому расположению крана для слива масла. Во-вторых выдать ему на руки ту же сумму, которую Белкин заплатил за перевозку в кассу автоколонны. Макса несколько покоробили грубость и агрессия, с которой были заявлены требования, но их содержание он счёл справедливым: «Человек ведь сначала работал, причём, очень хорошо работал, и только потом счёт предъявил. А вот наоборот, как сейчас почти все делают, было бы некрасиво».
Конечно, масло забирай, какой разговор. А деньги я из своих обязательно выбью, завтра-послезавтра привезу, легко согласился Макс и решился сказать то, о чём думал всю обратную дорогу: Кстати, спасибо тебе, Анатолий за всё. Я таких крутых водил никогда не видел.
Ладно, не трынди, дальнобойщик стиснул протянутую ему руку. До пятницы жду деньги на базе, а не появишься сам к тебе с ребятами приеду.
12Дома Макс первым делом бросился к телефону и набрал Танин номер. Был поздний вечер (то есть Максим звонил в «родительское» время), но теперь, когда группа «Колибри» рассказала ему о чувствах Тани, эти подростковые ограничения казались смешными. Стоит Тане узнать, насколько хорошо он её понимает, как все её страхи исчезнут, и она перестанет зависеть от родителей. А если ещё развеселить её рассказом про трагикомическую эпопею с маслом, в которую он ввязался ради их совместного будущего, если намекнуть, сколько денег он скоро получит и сколько начнёт капать, когда совершённая им операция будет поставлена на поток В общем, стоит ему с ней поговорить, как она немедленно вернётся, и уж на этот-то раз они будут жить долго и счастливо.
Отец сообщил: «Татьяны нет, и сегодня не будет», и хотел было повесить трубку, но Максим, которого слова «сегодня не будет» напугали до полусмерти, каким-то чудом упросил его сказать, где сейчас Таня.
Не велела говорить, конечно, так всё равно ж найдёшь. В ларёк она устроилась, у вокзала новые ряды недавно поставили. А сегодня первый раз в ночь заступила, ответил отец и добавил: Ты смотри там, не вмешивайся, жизнь ей не порти. Она сама насчёт работы решила, мы с матерью тут не при чём.
Шагая к вокзалу, Максим рассчитывал немедленно забрать Таню оттуда и привести к себе. Но за периметр торговых рядов его не пустили, а выходить Таня отказалась, поэтому общаться пришлось через амбразуру ларька. После такого афронта он внутренне согласился на компромисс мол, будет неплохо, если Таня согласится бросить работу с завтрашнего дня и придёт к нему не прямо сейчас, а утром. Но переговоры так и не состоялись. Его взвинченный шёпот (он был взбешён, но старался не привлекать внимания Таниной напарницы, охранников и рассматривающих товары покупателей), вызванные ревностью вопросы и железобетонные, как ему казалось, доводы, Таня либо ловко игнорировала («подожди, пожалуйста, мне надо товар отпустить»), либо вежливо парировала: «конечно, я с тобой согласна; это не лучшая работа, но я уже взрослая, мне нужна работа, а другой у меня нет». Её неуверенность и страхи действительно исчезли, однако случившаяся с ней перемена обернулась не против родителей, а против Макса. Он едва ли не физически чувствовал, как она ускользает, отдаляется, как обрывает все связывающие их нити и окончательно исчезает из его жизни, однако не находил мужества поверить собственным ощущениям. Макс продолжал цепляться за явившуюся ему в командировке фантазию, будто она спит и видит, как вымаливает у него прощение и удостаивается его жалости за то, что она сделала с ним, с ними, с собой, наконец.
Он избавился от иллюзий только на состоявшемся перед новым годом свидании. Сюжет, описанный чуть выше (она становилась чужой), повторился почти полностью. Иными были лишь мизансцена (вместо нескольких минут разговора через амбразуру ларька сутки в постели) и финал. Вечером второго дня он решился спросить, придёт ли она к нему на новый год. Она ответила отрицательно, соврав что-то про старую компанию, с которой она обязательно познакомит его позже, и про ограниченное количество мест на даче, куда они едут. Он встал, оделся, и, изображая безразличие, принялся обстоятельно, с расстановкой выпивать (они пили «Финляндию», разбавляя её белым мартини), не забывая для пущей убедительности с удовольствием закусывать. Таня несколько раз пыталась с ним заговорить, он не реагировал, тогда она тоже оделась и попросила его вызвать такси. Лишь в этот момент он поверил в то, о чём давно догадывался и о чём до сих пор даже думать боялся: она не просто не хочет быть с ним, она с ним больше не будет. Он бросился ей в ноги, взял в захват щиколотки, прижав их к своему плечу сцепленными в замок руками, и, выкрикивая «попробуй теперь уйти, не пущу, никуда не уйдёшь», разрыдался. Потом она гладила его по голове и утешала, а он лихорадочно пытался сочинить какой-нибудь убийственный ультиматум, и сочинил. Встал на колени и поклялся стоять так до тех пор, пока она не пообещает остаться, а, если она всё-таки уйдёт, то он будет стоять на коленях, пока она не вернётся.