Так точно!
Значит вот что. Пускай поэт думает день, а завтра скажешь ему, что все эпизоды прощаем, но за это очень просим помочь следствию в поимке Олега Попова.
Клюнет?
Должен. Иначе будем по-другому разговаривать. Только не пугай больше, он итак забздел. Скажешь: «полковник лично просит помочь». С акцентом, что именно просит, мягко, по-человечески, не заставляет. А то видишь: доставили его сюда «насильно» уже нытье началось. Опасная тенденция. Их сообщество писак, запомни на будущее, очень дружное. Это не те горлопаны на улице, которые помитинговали, наорались и по норам расползлись. Эти и до газетчиков могут дойти, и еще дальше. А там и выше. Так что с издателя слезай, не дергай его больше.
Замолчали. Захару сказать было особенно нечего, он смотрел на фотографию деда Антона и очень хотел есть. Чувство голода боролось в нем с желанием уговорить полковника продолжать трясти старика. Он чувствовал, что тот не выдержит давления и что-нибудь расскажет. Но рассудил, что сейчас не время говорить о нем и бесить Колмыкова своим упрямством, раз уж он сказал свое «нет».
А сам Колмыков почему-то вспомнил про завал в делах, про плохую успеваемость отдела, про то, что хотел разгрузить Алешина, а с переходом Яшина придется его, как самого способного, даже нагрузить. «Сам напридумывал себе работы и теперь от нее не открутиться, печалился он. Зачем нужно было тратить время на поиски бесполезного для дела Антона? Поэта не испугали, а только насмешили. Пошел на поводу, сам дурак! Ершов прав: не надо усложнять и лезть в дебри, а нужно отмести излишнюю подозрительность и не создавать без вины виноватых».
Что еще я просил помнишь?
Так точно! вздрогнув от неожиданности, очнулся Борщ. Узнать про самолет.
Ладно. Все, свободен. Отчет о встрече напиши.
Приехав домой, я сразу понял, что у меня побывали гости, которых отсутствие в квартире хозяина, никак не смутило. Ошибиться я категорически не мог. Просто если я закрою нижний замок входной двери на четыре оборота, то рискую надолго застрять в подъезде, в замке что-то сломалось и три оборота его безопасный максимум. С верхним тоже не все благополучно. Не закроешь до упора, через 2-3 часа от сквозняка, который создают соседские дети, постоянно бегающие из квартиры на улицу и обратно, вывалится дверная ручка. В ней какая-то проблема с пружиной. Алгоритм открывания-закрывания я помню, как «Отче наш», поэтому манипуляции с дверью в любой ситуации и состоянии провожу «на автопилоте». Мои непрошенные гости таких тонкостей не знали и все перепутали. Ручка в результате валялась на коврике, а с открыванием нижнего замка пришлось повозиться. Благо его не заклинило.
В квартире все оказалось на своих местах, никакого погрома и беспорядка, кроме собственноручно созданного, не обнаружилось. Но внутри все-таки кто-то побывал. О визитерах сообщила, лежащая не на своем месте, моя большая телефонная книжка. По старой доброй привычке все новые контакты я из мобильника дублирую в нее, но делаю это нечасто по причине редко появляющихся достойных этой книги персонажей. Поэтому и храню свою телефонную книгу в самом неудобном нижнем ящике письменного стола. Теперь же, когда наступила пора записать в нее номер Борща, она оказалась во втором ящике сверху, а несколько записок из нее остались в нижнем. Пара или тройка исписанных листочков валялась под столом. Незваные гости явно пытались найти контакты неизвестных мне, но активно навязываемых Борщом и Колмыковым, новых друзей: Игоря, Юрия, Константина и Олега Попова. Поворошили прихожане немного и стопку лежащих на столе разных черновиков и рукописей, но, чтобы разобраться в написанном, необходимо было прочитать в короткий срок много букв. Вероятно, даже слишком много.
Я тут же позвонил Санычу и рассказал о происшествиях последнего дня.
Поехали со мной. Послезавтра утренним рейсом улетим, сказал он.
Ну, улетим на две недели Ну на три, на месяц. Все равно же возвращаться придется.
Зачем? Я тебе как раз и говорю, что возвращаться не надо. Это единственное место на планете откуда можно не возвращаться и ничего тебе за это не будет.
Как?
Очень просто. Там живут сотни людей отовсюду, которые и не думают о возвращении. Это теперь их дом, их родина и никуда они оттуда не уедут.
Как то есть? Депортируют их и все. И еще въезд в страну закроют.
Ты с луны что ли свалился? Куда их вышлют? У них и паспортов-то нет. Они приехали туда жить и никогда не скажут представителям власти откуда прибыли. Да и не нужны они никому. Индийцы ими не занимаются. Мирные люди, живут себе и живут.
А паспорта их где?
В океане. Приезжают, встают вечером в океан по колено на закате и под барабаны рвут паспорта и выбрасывают в воду. Как ритуал. А потом все обнимаются, целуются. Вот и все, так и становятся братьями навек. Свобода, равенство, братство!
Это я сегодня уже слышал
Чего? Поехали, увидишь!
А сам останешься?
Не сейчас, я ж тебе два дня назад говорил. Но потом, обязательно.
Всю ночь мне не давал спать бой барабанов в моей голове. Вместе с ним пение, смех, лай, разговоры. Виделись картины стоящих в свете лунной дорожки людей, подбрасывающих вверх клочки своих порванных паспортов. Как разноцветные блестящие конфетти в свете циркового прожектора они недолго играли разными цветами и падали на гладкую поверхность ночного океана. На берегу вокруг костра сидят человек тридцать, несколько человек стоят. Разговаривают на разных языках, смеются, что-то пьют, что-то курят. Не смолкают барабаны, кто-то поет, носится и радостно лает, перепутавшая время суток рыжая индийская собака. А я никак не могу понять: надо ли мне все это? Смогу ли я так? И так ли все наяву?
Снова вспоминаю разговор с Санычем.
А чего я там буду делать? спрашиваю я.
Все и ничего. Также, как и все остальные. Все это все, что сможешь, ничего все, что не захочешь.
Но что-то же там надо делать?
Кто тебе не дает там писать?..
Потом опять барабаны, собака, поцелуи, ром, песни, люди, какой-то старый гуру со своей молодой, едва одетой скво и так по кругу.
В подобных полусонных размышлениях наступает утро, которое разрывает телефонный звонок.
Борщ назначает сегодняшнюю встречу. Не знаю, как после таких ночных барабанов мне настолько быстро приходит в голову соврать ему, что вчера крепко выпил, всю ночь курсировал от кровати к унитазу, поэтому сегодня встретиться просто не в состоянии. Пообещал, что завтра к полудню буду готов «на все сто». Захар буркнул в ответ, что они с Александром Анатольевичем во всем идут мне на встречу, а я только пользуюсь их добротой и «тяну резину». Вот полковник, например, даже готов «закрыть глаза» на все мои истории, готов поверить в совпадения и выдумки, но просит только об одном: помочь в поимке Синькина. Я, специально драматизируя свое якобы плохое самочувствие и, чуть не плача, от благодарности за их благосклонное ко мне расположение, трагическим голосом пообещал. Борщ чуть смягчившись, предвкушая, вероятно, окончательную свою победу сказал, что перенесет встречу, но не даст мне возможности разочаровать своего начальника.
Это была последняя угроза, которую я услышал в своей жизни.
Звонок перевернул внутри меня все, и я не стал тянуть с решением. Через час мы с Санычем купили мне билет и завтра ранним утром летим вместе.
Я сижу на берегу Индийского океана на одном из пляжей Гоа. Рядом со мной сидят, лежат, ходят, смеются, поют и разговаривают на разных языках другие граждане мира. Еще теплый от жаркого зимнего дня песок; прячущееся в океан солнце играет в причудливой бутылке рома; порезанный плод манго в пакетике; не желающая оставить его в покое и лететь спать оса; идущая мимо нас домой корова. У меня на коленях блокнот, в который я записываю эти последние строки повести.
Что будет дальше? Если вы прожили на Гоа больше месяца, вас этот вопрос больше не волнует. Как и меня, так как выбора нет дальше будет только счастье! Слово «дальше» здесь, на этой земле, потеряло один из своих смыслов. Теперь оно относится только к расстоянию и больше не касается времени. Вместе с ним меня ни больше, ни меньше не интересует куча других «жизненно важных» вопросов. К примеру: курс никакой по отношению к какой-либо другой никакой валюты, политическая и всякая другая ситуация в мире, результаты футбольных и прочих матчей, успехи в покорениях и освоениях, завоевания и низложения, итоги назначений и масштабы присвоений, и даже прогноз погоды. Я счастлив от того, что вся эта «полезная» информация никак не влияет на мою жизнь. Я не впечатляюсь красотой автомобилей, белизной яхт и размерами зарплат. Я смутно представляю какой сегодня день недели и не знаю сколько сейчас времени. Мне нет необходимости это знать, ведь я никуда не спешу и потому никуда не опаздываю. Я спокоен по поводу того, какой вид в глазах цивильных туристов имеет мой полинялый, некогда цветной халат. Мне безразлично, что он изначально был плохого качества мне он понравился как есть. Вас волнуют остатки соломенной шляпы на моей голове и борода с косичками и с вплетенными в нее бусинками, ракушками и ленточками? Меня нет. Вам кажется, что я деградировал; что я не живу, а существую; все скатилось к примитиву; стало плоским, бесцветным, безвкусным? А вкус, цвет и радость жизни чувствуется, когда чего-то добился, преодолел, достиг? О-о-о, да вы борец! Тогда вам точно не сюда здесь мир! Но ответьте: «а что для вас «дальше»?» Не торопитесь, я подожду Ах, вот так?! Дальше будет завтра, потом послезавтра и так далее? Вы полагаете? Ну, что ж Круг замкнулся: дальше будет далее. Пусть так. Точки зрения, ожидаемо, не совпали и давайте не будем углубляться в ощущения. Я-то больше никуда не тороплюсь, могу говорить часами, а вам скоро уезжать, можете, в пылу переубеждения, не успеть что-то важное.