Жил да был мальчик по имени Билл Арно. Брат подарил мне настоящее сокровище бейсбольную рукавицу, ужасно дорогую в 19321933 годах; она, должно быть, стоила три доллара. Большие деньги. У Билла была статуэтка Тарзана, которую ему прислали за четвертак, потому что он посылал купоны с макаронных коробок. До чего же мне хотелось заиметь эту статуэтку. Бейсбольная рукавица здорово, но статуэтка Тарзана И я заключил сделку. Он перехитрил меня. И брат чуть меня не прибил, когда увидел статуэтку.
Как ты посмел!
Ну, сказал я, я не мог без нее жить.
* * *По пути в библиотеку каждый вечер меня поджидали два автомата, которые мне нравилось заводить. Был автомат, торгующий жевательной резинкой перед грошовой галереей, в который опускали один пенни, и маленькие китайцы крутились на спирали, и выпадала жвачка. Так что за один пенни китайский маг и волшебник давал тебе целое представление. Потом заходишь внутрь, а там ведьма таро вместе с машинкой «ударь себя током». Я обожал запускать ведьму таро, а она предсказывала мое будущее выскакивала карта.
* * *Мне было двенадцать, когда в бабушкином доме поселился парень, рядом со мной. И я продружил с ним две недели. Но ему было двенадцать и мне было двенадцать, но это была любовная история века. Совершенно чуждая сексуальности; нам не было дела ни до чего, кроме дружбы. Мы гуляли по городу в обнимку. Никогда я не был так счастлив, пока спустя много лет не встретил Мэгги и не женился. Но в двенадцать лет ты ничего не знаешь о мире, о своем теле, о любви, кроме того, что «мы друзья». А потом он внезапно уехал. Через две недели. Я был разбит. Раздавлен. Я не понимал, что происходило, ибо лишь два года спустя узнал, что такое секс.
* * *Тебе двенадцать или тринадцать, и ты встречаешь по-настоящему закадычного друга. В двенадцать лет, когда мы переехали в Аризону, я встретил замечательного мальчика, Джона Хаффа. И наша дружба продолжалась месяцев шесть-восемь. А потом мне пришлось уезжать на восток, и я понимал, что не увижусь с ним долгие годы, и это причиняло мне боль. Едва ли я оправился от боли, причиненной потерей лучшего друга. И я могу с радостью сказать, что спустя тридцать восемь лет, пару лет назад, Джон Хафф, это его настоящее имя, вернулся в мою жизнь, и мы снова дружим.
* * *Первое возвращение в Уокиган, о боже, сорок лет тому назад. Я отправился на поиски мисс Адамс, директора Центральной школы. Она была поистине крепким орешком, у нее над губой пробивались усики, и она походила на бульдога. Она одевалась как бы по-мужски. Я ничего не знаю о ее личной жизни, но, боже мой, как она заправляла нашей школой! Она обнаруживала меня несколько раз в раздевалке. Она проходила мимо, обходя школу дозором, и учиняла дознание:
Что ты там делаешь?
Ну отвечал я.
А она говорила:
Ты наверняка опять слишком много болтаешь.
Да, мадам, признавался я.
Следуй за мной, повелевала она.
Она отводила меня в свой кабинет, хватала за подбородок и вопрошала:
Когда же ты научишься затыкать свой рот?
Она приближала свое лицо ко мне и пребольно стискивала мне подбородок, знаете ли. Раз или два она била меня линейкой по ладоням. И приговаривала:
А теперь марш в класс и веди себя тихо.
Мне всегда хотелось увидеть ее снова, и я ее разыскал. Она жила на Генессе-стрит, неподалеку от театра. И я отправился повидаться с ней (это было сорок лет назад, по меньшей мере, а то и пятьдесят). Она открыла дверь, и, конечно, она сморщилась, фута на полтора. Мой апломб улетучился, и мы задушевно поговорили с ней о книгах, библиотеках и о жизни. Она так гордилась мной, потому что преподавала Неве и Биону, моим тетушке и дядюшке, прежде чем я пошел в школу. Она преподавала моему брату, так что знала все наше семейство.
Маги, магия, карнавал и фантазия[28]
Моя жизнь полна фантазии. Я всегда обожал карнавалы, магов, цирк, телепатов и скелеты. В десятилетнем возрасте, стоя в переулке родного города с широко раскрытыми глазами, я настолько залюбовался гигантским красно-желтым цирковым флагом, что, шагнув назад, упал в неогражденный приямок подвального окна, разбив оконное стекло, и свалился в подвальную парикмахерскую. Ошеломленный, но невредимый, я вернулся на улицу через пару минут, чтобы снова созерцать цирковой флаг, красота которого, несмотря на катастрофу, ничуть не поблекла.
В одиннадцать лет я пропадал целыми днями в кинотеатрах, когда в город приезжал маг Блекстоун. Приходилось высиживать бесконечные фильмы, дожидаясь, когда в перерыве между киносеансами на сцену выйдет Блекстоун, чтобы его расстреляли из пушек, порубили на полдюжины кусков и заточили в гигантский запаянный кипящий котел. В том году (1931) Блекстоун одарил меня моим первым кроликом и магическим трюком, тем самым сподвигнув на гастрольный тур по залам общества «Оддфеллоуз» и рождественским аттракционам Американского легиона, где я выступал в цилиндре (из папье-маше) и черных усах, которые непременно отклеивались в самый ответственный момент моих иллюзионистских номеров. Мы с папой проводили бесплатные сеансы телепатии для родственников, которые со скрежетом зубовным соглашались терпеть это, лишь бы не слушать мою игру на скрипке (мой другой талант). Так что на пять лет наш дом превратился в мастерскую по изготовлению ящичков для фокуса с игральными костями, коробок для общения с привидениями и проявления духов. Во время вечеринок, в двенадцать лет, я давал заковать и связать себя по рукам и ногам; все выходили из комнаты, и через пять секунд я высвобождался, обливаясь потом, но торжествуя! За исключением одного случая, когда некто завязал на мне новый узел, и мои гости, вернувшись, обнаружили меня почти в предынсультном состоянии, катающегося по полу, но по-прежнему скованного и негодующего.
За год до этого я начал носить очки. Частота драк и потасовок в результате этой нехитрой метаморфозы возросла неимоверно, так что становилось невмоготу. Но встреча с мистером Электрико внушила мне веру и новое мужество.
Мистер Электрико участвовал в карнавале в честь Дня труда, который ежегодно на неделю приезжал на Озеро со своей паровой каллиопой, ожерельем лампочек «мазда» и смертельными номерами. Помнится, в тот год за несколько дней до карнавала умер мой дядя, и в День труда, через десять минут после похорон, проявив неподобающую спешку и неуважение к усопшему, я заторопился в карнавальный городок навстречу послеполуденным чудесам. Там выступал мистер Электрико, худощавый, бледный, аскетичной наружности, энергичный, с искрометным взглядом и большой белой шевелюрой, полыхавшей у него на голове и колыхавшейся на ветру; ему было за шестьдесят. Он очень походил на артиста, исполнявшего роль доктора Преториуса в фильме «Франкенштейн». Он слыл чудом магии, восседал на электрическом стуле, облаченный в несколько черных бархатных мантий. Его лицо горело, как белый фосфор, голубые искры шипели на кончиках пальцев, стоило вам протянуть руку и прикоснуться к нему. Он сотрясался от огня и электричества, и я ходил снова и снова, днем и ночью смотреть, как его хрупкое тело прожигают десять тысяч вольт, если верить конферансье.
Карнавал пропах капустой, заржавел и обтрепался по краям, подобно облезлой львиной шкуре, но мистер Электрико сидел как бог, белый и освещенный, посреди всего этого, и свечение его лица заглаживало прорехи на брезенте и заново окрашивало облупленные вывески и выцветшие костюмы. Я чувствовал, как его глаза прожигают меня. Он продавал маленькие вазочки с сюрпризом, в которых мгновенно исчезали черные шарики. Я купил одну такую за десять центов. Назавтра, в жаркий полдень я вернулся на карнавал с жалобой на поломку моей волшебной вазочки. Начнем с того, что она была бракованная, можно ее заменить?
Я нашел мистера Электрико вне магического шатра и изложил ему свое дело. Он молча кивнул, завернувшись в черную мантию, и завел меня внутрь, где чернорабочие и размалеванная тетка с разгоряченной лоснящейся физиономией резались в карты и сквернословили.
Будьте любезны, очень внятно промолвил мистер Электрико со слабым английским акцентом, не выражайтесь при ребенке.
Снабдив меня новой волшебной вазой, он вышел со мной на прогулку по берегу озера, и мы сидели и говорили о магии и жизни и о том, что называется философией. То есть говорил мистер Электрико, а я слушал или отвечал на его немногочисленные вопросы. Кем я хочу стать, когда вырасту? Чем я собираюсь заняться?
Я хочу стать магом, сказал я. Лучшим на всем белом свете.
Он не высмеял меня. Пожалуй, он оказался первым взрослым, который не поднял на смех мои планы, а затем он сказал мне очень значимую вещь. Он сказал, что встречался со мной раньше, много лет тому назад, что он видел мои глаза, мой взгляд в облике юноши, который умер у него на руках на поле боя во Франции во время Первой мировой войны.