Замок ангела - Сергей Оратовский

Сергей Оратовский

Замок ангела

Пролог

Пан подкаштелян Антоний Пясота последний раз был в этой замковой бане всего два дня назад. Он парил свои заскорузлые кости, пытался избавиться от блох-прилипал, гнид и клопов. Пясота дышал волшебными ароматами благовоний. Однако послание, которое пану подкаштеляну тайно подложили сегодня ночью под дверь его усадьбы, не заставило его долго ждать. Антоний Пясота снова оказался у этой же замковой бани. Подло пискнули скрипучие дубовые двери. Он осторожно зашел в темную раздевалку. Снял толстый жупан, повесил его на ржавый гвоздь и прошел дальше в опочивальню. Там он зажег огнивом две толстые восковые свечи. У пана Антония Пясоты чего-то вдруг участилось сердцебиение. Эта подлая аритмия, звеня словно мелкие монеты в лавке, отсчитывала последнее часы его жизни. Долго Пясоте ждать не пришлось. Из тени у стены, вдруг отделился сгорбленный субъект в монашеской сутане с капюшоном. В опочивальне запахло сыростью и гнилью. Больное сердце пана подкаштеляна тревожно заныло. Субъект кивнул Пясоте и сам присел за стол напротив него. Пан подкаштелян был на полтора, а то и две головы выше своего жалкого оппонента. Но у этого существа были достаточно сильные и длинные руки. Как цыганские плети.

 Я смотрю, что ты совсем не меняешься!  произнес Пясота и демонстративно приложил к носу дрожащей рукой ароматный платочек с вышитыми вензелями «А. П.». Пан подкаштелян на дух не переваривал дурные запахи. Особенно гниль и вонь. А этот запах был очень невыносимым и отвратительным! Здесь дело пахло холодной могилой-матушкой!

 Да что ты такое болтаешь?! Разве ты, Пясота, ощущаешь эту разницу между миром живых и царством мертвых?! А? Тебя всегда интересовала только твоя собственная душа!..  произнес гнусавый голос из-под вонючего капюшона.

 Ну а ты, можно подумать, видишь? У тебя же все время перед глазами сплошная ночь!!! Ты ведь света белого не видишь!..  Пясота продолжал спасать свой чувствительный нос и нюхал платок, пропахшей восточной душистой лавандой.

 У меня?! Я вижу Еще как вижу! гы-гы-гы Хоть я и живу вот уже скоро 30 лет в мире мертвых. Но я иногда выхожу к живым А как иначе?! А? Как я буду решать свои дела?! Записку мою получил, суеверный ты наш?!

 Да. Получил.  кивнул пан подкаштелян Пясота и снова понюхал свой лавандовый платок.

 Давай ее сюда!  властно потребовал гнусавый голос из-под вонючего капюшона.

 Я ее сжег

 Вот тебе кукиш, Пясота! Так я тебе и поверил!

 Придется!  сказал Антоний Пясота.

 Сейчас-сейчас, я загляну в твои честные глаза

 Ну ты, словно, тот ангел  испуганно сказал пан подкаштелян и затрясся от страха

 Э нет, старик Ошибаешься! Я уже давно не ангел! Я хозяин всего этого!!!

 Хозяин чего?! Не смеши! Ты уже хуже последнего ростовщика! Тебе даже душу никто не заложит! Говори чего вызвал?!  крикнул Пясота. Он хотел как можно скорее покончить с этим гнусным делом.

 Сейчас-сейчас. Приступим, помолимся святому Пантелеймону!  сказала сгорбленная монашеская сутана и молниеносно взмахнула левой рукой, словно большим черным крылом.

Голова пана подкаштеляна Антония Пясоты мгновенно упала на руки

По его лицу текли свежие кровавые слезы

Глава 1

Девятое ноября 1649-го года. Подходил к концу второй, еще более страшный год освободительной войны Богдана Хмельницкого против польского господства. Затяжной, кровавой и жестокой войны

Как тогда говорили про это не простое время: «смешать надо спелую вражескую кровь на поле битвы с желтым песком!». И это после нескольких лет так называемого «Золотого Затишья». В стране вновь появились калеки и инвалиды. Кто без рук, кто без ног, кто уже ничего не увидит

Зима того проклятого ноября так и не начиналась. Моросил холодный дождь, а снега пока не было. Транзитная восьмиместная карета без опознавательных знаков, в которой была впряжена шестерка добрых коней, спустилась Вознесенским оврагом вдоль шумной и вонючей реки Глубочицы. В ее колесо вдруг попала толстая ветвь и извозчик старый Якуба Фарман, которого все звали просто пан Куба, как только услышал глухой треск, чтобы окончательно не сломать колесо, сразу сделал холодными губами:

 Тпрууу!!! а ну-ка стоять, Леопольд!!!

И Леопольд быстрый и ловкий из всех добрых вороных коней в этой упряжке, услышав знакомую команду, тут же покорно встал. За ним сразу же остановились и все остальные лошади. Леопольд любимец пана Кубы. Он выпустил пар из ноздрей, стал копытами топаться по грязи, а затем бесстыдно вывалил на сырую землю большой, теплый конский «пирог». От него шел теплый пар

Лошади покорно стали, а вместе с ними остановились 12 вооруженных до зубов всадников с белыми, словно от анемии, лицами. Карета слегка качнулась и внутри зашевелились от холода три пассажира

Первый пан, 50-ти лет. У него серебряная борода и пепельного цвета волос. Одет в очень простой дорожный костюм. Без лишних пышностей. Его сопровождает 35-летний мужчина. Он больше похож своим внешним видом на османа. Или как тогда говорили в Киевском воеводстве на «бусурмана». Одет просто, как для тех времен надежно и добротно. Широкие черные шаровары, утепленный жупан, который в Диком Поле называли просто «кожанка». А под ней несколько металлических пластин. Надежная защита от коротких стрел и острого ножа. Загорелая голова выбрита «под колено». За ухом казацкий чуб. От одного внешнего вида этого бусурмана уже сквозила какая-то опасность. Третий их спутник, совсем, казалось бы был доходягой. «Их Бессилие». Полумертвец. Ксендз. Он в простой монашеской сутане. Под ней худая дырявая ряса. А еще под ней достаточно легкий поджупанник в котором полно надоедливых блох. Паскуда, как они не умирают на таком холоде?! Руки пана «Их Бессилия» даже во сне перебирают вишневые четки. Сначала он в дороге часто молился. Тонкие пальцы постоянно бегали по небольшим деревянным шарикам. Дергали их. Губы во сне бормотали латинские слова о «mea culpa» «моей вине», а затем его часто тошнило. Несколько раз за Житомиром они останавливали лошадей и «их преподобие» блевало какой-то красной субстанцией

Теперь же почти на подъезде к Киевскому Замку двое из трех сладко дремали. Осман с чубом на голове от абсолютной скуки даже украл у ксендза из-под рясы тяжелый желтый брелок, что висел на длинной цепочке. Это была голова собаки с зажженным факелом в открытой пасти. Ксендз «Их Бессилие» ничего не заметил и тихонечко похрапывал. А этот проклятый басурман для себя решил: а ничего, мол, потом верну! О! Вот смотрите, мол, не ваша ли вещь, ваше преподобие!? Здесь упало на пол нашей кареты Я ее поднял Вот держите!..

Карета резко остановилась Осман мгновенно положил тяжелую, желтую голову собаки с факелом в пасти к себе в глубокий боковой карман

Конь Леопольд громко захрапел. Послышалось недовольное бормотание и кряхтение опытного извозчика Кубы Фармана. Он нехотя слез с козел и стал рассматривать, как бы ему вытащить ту проклятую толстую ветку! Кубе не хотелось платить из своего кармана несколько серебряных талеров за сломанное колесо. В дороге, за сохранность кареты, отвечал конечно же пан извозчик. Такими были строгие правила путешествия на достаточно длинные дистанции.

Вскоре дверь кареты открылась и из нее вылез тот самый загорелый осман. Он сладко потянулся, чтобы размять свои окоченевшие от холода кости. Зевнул. Извозчик Фарман ковырялся у того проклятого колеса. К спасительному Киевскому Замку оставалось каких-то полчаса езды

Между тем за каретой тщательно следили две пары жадных и голодных глаз. Вернее сказать, глаз этих самых было всего три. Правый глаз одного наблюдателя был выбит несколько лет назад в холодной камере литовской тюрьме. В жестокой драке. За карточный долг. И теперь эту затянувшуюся дыру у соривголовы скрывала черная кожаная повязка. Эти три глаза принадлежали двоим давно небритым мужчинам в драных кожухах. Они внимательно следили за проезжающими одинокими всадниками и каретами с небольшой охраной. В надежде напасть из своего укрытия и хоть чем-то поживиться. Ведь время-то было очень страшное, голодное, шла война В лесах между городами и селами жадно рыскали банды налетчиков и отчаянных головорезов. Эти мерзавцы прикрывались именем Богдана Хмельницкого и ради золотых дукатов с изображением усатого короля Яна-Казимира Второго или его предшественника Владислава Четвертого творили разные неслыханные безобразия и зверства.

 Смотри, смотри Гонта! Это же целое состояние!  тихо, но уверенно сказал одноглазый.  Если раздеть их до нитки, всех этих мужичков, забрать у них все их личное оружие, забрать хороших скакунов, их быструю карету, а извозчика повесить на ветке, то за все получится почти пятьдесят дукатов! По двадцать золотых на рыло