Появился доктор Уоррен Леви.
«У меня все прошло, сказал я ему. Больше ничего не болит».
«Вот что я вам скажу, ответил Леви. Если вы останетесь, я тоже останусь с вами, потому что нам нужно сделать кое-какие анализы, когда боль снова вернется».
Я обратил внимание, что он не сказал «если». Он сказал «когда».
«Ну ладно, сказал я ему. Я подожду». И он оставил меня сидеть там, страстно мечтающим о сигарете. Но в приемном покое скорой помощи курить не разрешалось.
Через какое-то время боль действительно вернулась, причем это была самая дикая боль, которую я только испытывал в жизни. Врачи и медсестры взяли свои анализы, повесили результаты на доску в другом конце кабинета и собрались вместе, чтобы оценить их. И вдруг повернулись и бросились ко мне.
Удивительно, как все-таки юмор помогает в жизни.
«Кажется, дело тут не в растянутой мышце», сказал я Пэту. Прилетел доктор Леви, посмотрел мне в глаза и заявил:
«Мистер Кинг, должен сказать вам всю правду. У вас инфаркт».
«Я умру?»
«Хороший вопрос. Потому-то вам и платят такие деньги. На самом деле этого никто не знает. Пока рано об этом говорить. Однако у вас есть три огромных преимущества. Во-первых, инфаркт случился в больнице, а не где-нибудь на склоне горы. Во-вторых, это правосторонний инфаркт. При таком типе инфаркта в 75 % случаев пациент выздоравливает даже без медицинского вмешательства».
Я узнал, что при правостороннем инфаркте нарушается лишь 17 % объема кровообращения. И от него можно умереть, но вероятность такого исхода невелика.
В-третьих, мне повезло в том, что больница Университета Джорджа Вашингтона была одной из немногих, где применялось экспериментальное лекарство, под названием tPA (тканевый активатор плазминогена), разрушающее тромбы, блокирующие ток крови в артериях. Единственная проблема была в том, что в 1 % случаев применение этого средства приводило к инсульту.
Мне было все равно. В тот момент я чувствовал, что уже умираю. Как только я подписал согласие на применение средства, медсестра начала вводить tPA. Потом, когда я увидел ту подпись, оказалось, что она совершенно нечитаема. Прошло пять минут, и боль прекратилась. Сейчас это средство используют повсюду на скорой помощи.
Кардиолог, который занялся мной, доктор Ричард Кац, сказал, что я должен буду остаться в больнице на неделю. К этому времени уже приехала Хая. Она передала сообщение Гербу, который в тот момент летел в Вашингтон. Еще она позвонила Энджи Дикинсон.
«Энджи, сказала ей Хая. У меня ужасные новости».
«Можешь не говорить, ответила Энджи. У тебя сдох хорек». Герб приземлился в аэропорту, услышал, что объявляют его имя, и тут же решил, что что-то случилось со мной. Он до сих пор не понимает, почему так подумал. Он просто знал. Поговорив с Хаей по телефону, он помчался прямо в больницу.
Но тут обнаружилась другая проблема. Меня положили в специальную палату для «сердечников», куда допускали только ближайших родственников. Но это же был Герб! Вскоре он шагал по коридору к моей палате, оглядываясь на несуществующих людей и сообщая невидимым собеседникам так, что слышали все вокруг: «Да, да, я об этом позабочусь! Я с ним поговорю!»
Я, должно быть, выглядел как живой труп. И он, увидев меня, не придумал ничего лучшего, как протянуть руки, чтобы заключить меня в объятья. О, друг мой
Я тоже протянул руки к нему, и в результате мы выдернули все провода, присоединенные к монитору.
По коридору разнеслось «бип-бип-бип». Вероятно, на экранах у дежурной сестры отразилось, что пациент из 12-й палаты скончался.
Прибежали доктора и медсестры, вышвырнули Герба вон и присоединили все на место. В моей жизни намечалось много перемен. Я был уверен, что врачи запретят мне курить. Но им не пришлось этого делать. Я был настолько напуган, что мне не надо было даже говорить об этом. Я всегда любил хороший стол с тех пор, как впервые попробовал приготовленный матерью обед. Но теперь даже не попытался возражать, когда мне сказали: «Больше никаких жирных бараньих отбивных». Я понимал, что поступал неправильно. Я делал глупости, но я не был глупцом.
В будущем мне предстояло питаться овсяными хлопьями и бананами с обезжиренным молоком на завтрак, салатом на обед и курицей либо рыбой с тушеными овощами на ужин. Единственное лакомство, которое я мог себе позволить, это обезжиренный йогурт без сахара.
В будущем мне предстояло питаться овсяными хлопьями и бананами с обезжиренным молоком на завтрак, салатом на обед и курицей либо рыбой с тушеными овощами на ужин. Единственное лакомство, которое я мог себе позволить, это обезжиренный йогурт без сахара.
Через неделю мне разрешили покинуть больницу. Хая повезла меня домой. По дороге я вынул из кармана пачку сигарет и выкинул ее в Потомак[84]. Больше я никогда не курил.
Через полгода с небольшим я пришел на обследование первое после инфаркта. Я встал на тренажер, и не прошло двух минут, как наблюдавший за мной врач сказал: «Достаточно».
«В чем дело?»
«Вам необходима операция на сердце».
«Что?»
Я был в шоке. Как же так? Я бросил курить, поменял рацион, потихоньку стал заниматься физкультурой и на час сократил свое ночное радиошоу. Я даже купил новую одежду, потому что, достав из шкафа вещи к весне, обнаружил, что все они пропахли табаком. Все годы, пока я курил, я никогда не замечал этого. Я отнес все вещи в химчистку, но запах все равно остался.
«Вам не стоит продолжать, сказал врач. У вас явно закупорены сосуды. Нагрузка слишком велика. Вы можете умереть прямо на месте».
«Я, конечно, пришел проверить мою устойчивость к стрессу, ответил я, но такого точно не ожидал. Поэтому хотел бы услышать мнение другого специалиста».
Данные обследования были посланы в Нью-Йорк, известному кардиологу племяннику Герба. Он просмотрел их и тут же перезвонил мне.
«Все верно, сказал он. Операция действительно необходима. Я бы вам порекомендовал доктора Уэйна Айсома. Это прекрасный хирург и прекрасный человек».
«Хорошо», сказал я.
Но почему-то все откладывал и откладывал обращение к хирургам. И даже могу сказать почему: я боялся смерти. Нежелание принимать решение приводит порой к странным вещам. Я стал убеждать себя, что в любой момент может быть изобретено лекарство от закупорки сосудов, что однажды я возьму газету и прочитаю огромный заголовок:
«Больное сердце можно вылечить. Ларри Кингу не нужна операция».
Трудно описать, как я боялся. Если бы мне сказали, что операции можно избежать, если вообще отказаться от секса, я бы соблюдал обет безбрачия по сей день. Но таких возможностей мне никто не предоставлял. Я останавливался, чтобы успокоить дыхание, заходя в аэропорт, и принимал нитроглицерин при малейшем признаке боли в груди.
Но если уж мне суждено было умереть, я хотел умереть в НьюЙорке. Через два месяца после того знаменательного обследования была назначена операция. Меня ждали доктор Айсом и Пресвитерианский госпиталь Нью-Йорка.
Многие, кто пережил подобную операцию, звонили мне и рассказывали, что ничего страшного в ней нет. Но чем ближе был день Х, тем сильнее я переживал. Несмотря на всю поддержку и шутки друзей, я мог думать лишь об одном: а вдруг я вижусь с ними в последний раз?
На радио гостем моей последней программы перед операцией в Нью-Йорке был Арт Бухвальд[85]. Он заявил, что почему-то всегда приходит на шоу, ведущий которого вскоре оставляет наш мир. Потом рассказал о том, как его жене была сделана операция на сердце. «Но если уж говорить начистоту, заметил он, никому нет никакого дела до ваших проблем. Друзья согласны выслушивать вас не более трех минут. Знакомые не более двух. А незнакомые одну если только это не коронарное шунтирование».
На следующий день, в пятницу, из Балтимора, где он вел репортажи об играх Orioles, приехал Джон Миллер, забрал меня из Вашингтона и повез в Нью-Йорк. Я не слышал, кажется, ни слова из того, что он говорил мне дорогой. В голове у меня крутилось только одно: они вскроют мне грудную клетку, они вскроют мне грудную клетку. Операция была назначена на вторник. Это были мои последние выходные.
В Нью-Йорке я остановился у брата. Когда-то давным-давно, когда Марти только родился, я хотел выкинуть его в окно за то, что он отбирал у меня родительское внимание. По мере того как мы взрослели, различия между нами росли все сильнее. Я тратил деньги, едва они у меня появлялись. Марти же был очень бережливым и прятал их по всей квартире. Однажды я обнаружил два четвертака, которые он спрятал, и забрал их. Когда он узнал, то совершенно вышел из себя.
«Да я дам тебе эти пятьдесят центов», уговаривала его мать.
«Не в этом дело! Это принципиальный вопрос! Он украл мои деньги!»
«Это не кража! Вы же братья!»