Мне хотелось бы быть столь же невозмутимой. Казалось, он не испытывал никакой враждебности. Я старалась быть похожей на него, но иногда чудилось, что в глубине моего сердца притаился маленький комочек ненависти, готовый вырваться наружу и поглотить разум.
Мама вернулась в комнату Алексея. Татьяна и Мария снова занялись щенками, а Ольга шитьем, единственным развлечением, которое у нее было в нашей тюрьме.
Мы с папой остались наедине.
Пока большевистские солдаты разбирались с разгневанными людьми и рылись в наших вещах, мне, наконец, выдалась возможность. Время пришло?
Я смотрела, как папа читает газету. Неужели и в его груди царило такое же смятение? Он был слишком спокоен, чтобы это стало заметно. Я слишком упряма.
Вид его фигуры успокоил пылавший в моем сердце огонь его усы изогнулись под углом, пока он рассматривал содержимое газеты, ноги были скрещены так, как и всегда, когда я находила его читающим в библиотеке. Мы снова вместе.
Наконец он поднял глаза, и его усы зашевелились над едва заметной улыбкой. Глаза сощурились, а мое сердце растаяло, и тепло от него разлилось по всему телу до самых домашних туфель. Папа сложил газету и похлопал себя по колену.
Мне шестнадцать. Изгнанная княжна. Больше не ребенок. Тем не менее, я прошла через комнату и села к нему на колени, обвив руками его шею. Ни возраст, ни гордость, ни пережитый опыт не могли помешать мне любить папу сердцем маленькой девочки. Я поцеловала его в щеку, и так мы замерли на несколько секунд, наслаждаясь обществом друг друга. Я в сотый раз удивлялась, как наша любимая страна могла не заметить его милосердия и потребовать отречения и даже его смерти.
Как поживает мой маленький Швыбзик? спросил папа.
Со времени моего приезда мы почти и не говорили.
Это время принадлежало нам.
Раскладываю яйца по сапогам тобольских солдат.
Папа провел рукой по лицу, но я все равно уловила проблеск веселья.
Что же мне с тобой делать?
Ты позволишь мне остаться у тебя на коленях, и мы будем весь день обсуждать прозу Пушкина.
Мой голос оставался шутливым, но легкое напряжение в его позе подсказало мне, что он понял подтекст.
Меня распирало от гордости. Теперь он знал, что я преуспела в доверенной мне миссии. Мне захотелось рассказать ему всю историю при чем здесь яйца в солдатских сапогах и как я высунулась из коляски и напугала Ольгу так сильно, что она расплакалась. Мне хотелось рассказать ему, как я подмигнула Юровскому, когда отъезжала от вокзала с матрешкой в корсете.
Но даже если не вдаваться в подробности, он хотел узнать об успехе.
Ты привезла с собой какие-нибудь повести Пушкина?
Большинство из них упаковано в наши тобольские сундуки, которые сейчас осматривают солдаты, я сняла пушинку с его льняной рубашки, но я привезла одну с собой в поезде, чтобы не умереть со скуки.
Моя ты девочка!
Я вырвала газету из его рук, развернула ее и закрыла наши лица от взглядов из коридора.
Что теперь, папа? прошептала я по-немецки. Из всего спектра доступных языков русского, английского, немецкого и французского я сделала вывод, что немецкий большевики поймут меньше всего, если войдут.
Папа выглянул из-за газеты. Я уже знала, что охранников поблизости нет, а собаки тявкают, так что мы в безопасности. На данный момент.
Ты должна держать ее при себе, Настя. Ее подарил нам с мамой величайший маг Василий Дочкин, когда мы только поженились. Раньше здесь было семь слоев. Каждый слой содержал он понизил голос еще, заклинание.
Но как ты их открывал? И сколько слоев осталось? И что в них есть? И почему папа сказал, что это спасение нашей семьи?
Каждый слой открывается, когда заклинание готово. Осталось три слоя
Гражданин Николай! крикнул с порога комендант Авдеев.
Меня пробрала дрожь от неожиданности, но хорошо натренированные мышцы удержали тело на месте. Моя тяжесть на его коленях не позволила ему слишком сильно вздрогнуть. Хорошо, что я держала газету, а то отец скомкал бы ее.
Я небрежно опустила лист, стараясь не показать своего отвращения к обращению, которое использовал Авдеев для папы.
Добрый день, комендант, откликнулась я по-русски.
Ваши сундуки из Тобольска скоро привезут. Я ожидаю их доставки до вечера.
Я спрыгнула с папиных коленей, негодование жгло мне язык, но отец встал и слегка поклонился.
Хорошо, комендант.
Нет. Нет! Мне хотелось оттолкнуть от себя папино смирение, снова выпрямить его и напомнить, что правитель именно он, а не подвыпивший Авдеев. Но именно благодаря скромности он стал таким хорошим лидером для нашей семьи. Мудрый, скромный папа.
Пример для меня.
Я по-прежнему не кланялась. Не могла себя заставить. Еще нет.
Авдеев держал в руках бутылку спиртного, возможно, из нашего сундука. Он отступил в сторону, чтобы дать возможность Зашу и Ивану втащить в комнату сундук с папиными дневниками, затем взял бутылку с собой в кабинет и закрыл дверь.
Заш осторожно опустил сундук. Его пристальный взгляд обжег мою кожу, когда он вернулся к лестнице за другим сундуком. Видимо, ему было трудно сгрузить наши пожитки в доме для ссыльных, ведь это казалось излишеством для простого солдата вроде него.
Но он не понимал ни моей жизни, ни моих потребностей, ни моего воспитания.
А я не понимала его.
Но намеревалась понять.
Папа, как ты можешь кланяться Авдееву? Ты выше этого человека во многих отношениях. Честь, доброта, родословная
Да, но не рост. Я, знаешь ли, гораздо ниже его.
Папа поцеловал меня в лоб и пошел открывать чемодан.
Я напоминаю себе, что он выполняет свой долг. Он демонстрирует верность стране и людям, которых я люблю. И это то, чему я могу поклониться.
Заш и Иван вернулись с другим сундуком. В тот момент, когда они в третий раз скрылись на лестнице, я опустилась на колени рядом с папой над его сундуком.
Папа, прошептала я, когда матрешка откроется для меня? Когда я смогу ею воспользоваться?
Он просмотрел корешки журналов, но не убрал их.
Используй ее в самый последний момент.
Когда?.. Я прикусила язык, когда вернулся Заш со следующим сундуком. Мама вошла в гостиную и указала солдатам дорогу в маленькую кухню. Остаток дня мы потратили на то, чтобы разобрать свои вещи по крайней мере то, что от них осталось. Большевики доставили едва ли половину того, что было упаковано.
Остальное они оставили себе.
1 июняНа следующий день папа впервые вынес Алексея в сад. Мы с Марией танцевали вокруг него, разбрасывая маленькие пригоршни желтых цветов акации, будто бы принося сад к нему на колени. Джой кувыркалась среди сирени, и легкая пыльца из цветков витала в воздухе. Алексей чихнул. Поморщился. Потом рассмеялся.
Я скучала по его смеху.
Мама сидела в инвалидном кресле, широкополая шляпа защищала ее от солнечных лучей. Быть бледной модно, но мы с сестрами запрокинули лица к небу и радовались загару. Он раскрасил нашу кожу веснушками свободы. Мама продержалась всего десять минут, прежде чем ей пришлось удалиться на отдых из-за головной боли. Ольга отправилась читать ей.
Лучше она, чем я. Если бы у меня было заклинание, исцеляющее мамины мигрени, я бы немедленно им воспользовалась. Но поскольку ничего нельзя было поделать, предпочитала оставаться снаружи, пока кто-нибудь другой ухаживает за мамой. Если я задержусь в этом доме хотя бы на секунду дольше, чем необходимо, то задохнусь.
Заш был одним из трех солдат, охранявших сад. Почему я всегда обращала на него внимание? Он что-то шептал уголком рта охраннику Ивану, на которого Мария положила глаз. С тех пор как нашел своего друга, он, казалось, смотрел на нас с меньшим отвращением.
Я позволила себе пройти мимо них, чтобы уловить часть их разговора.
удивляюсь таким условиям жизни, пробормотал Заш.
Иван кивнул:
Подожди, пока не пробудешь здесь месяц. На это страшно смотреть.
Я обошла сад, не уверенная, о чем именно они говорят о наших жилищных условиях или о солдатских казармах. Может быть, и о том, и о другом.
Мария погналась за Джой и в конце концов поймала ее прямо у ног Ивана. Она медленно поднялась, когда Алексей подозвал к себе спаниеля, оставив Марию с ее солдатом смотреть друг на друга.
Иван оживился. А вот Заш напрягся. Я продолжала идти, раздумывая над собственными наблюдениями. Мне нравилось, что она нашла кого-то еще, кто мог бы принести ей радость, но в глубине души меня кольнуло предчувствие.
Комендант Авдеев вошел в сад, слегка покачиваясь, и прислонился к внешней стене, наблюдая за нами налитыми кровью глазами, но не приказал войти. И не велел Марии с Иваном прекратить разговоры.
Разговор с Авдеевым завел папа.
Пришло время сделать то же самое с большевистскими солдатами. С Зашем. Когда я была уже на полпути через сад, Мария заметила меня и протянула руку.