Наталья Николаевна гуляла в одиночестве по аллеям поселка, одетая кое-как, в кедах без шнурков. Можно было подумать, что идет бомжиха, и только выражение лица, исполненное ума и достоинства, выдавало в ней прежнюю дворянку, помещичью дочь. Где-то в дальней дали остались Ключищи, студия Вахтангова, любовь к Володе Алексееву, мама Павлика, похожая на императрицу. Много было всего. Жизнь обидела и обманула, но ее сердце было полно любви к потомкам. А человек, умеющий любить, уже состоялся.
Денис рассказывал мне, как Наталья Николаевна учила его в детстве французскому языку. Денис не хотел учиться, норовил смыться к друзьям на улицу, но прабабушка привязывала его к крыльцу веревками и не отпускала до конца своего урока. В результате Денис стал свободно говорить по-французски, и это его очень украшает.
Кипса не собиралась умирать, поэтому не успела оставить завещания. Это привело к многолетней жестокой схватке между наследниками.
Писательский поселок лакомый кусок: участок полгектара, вековые сосны, близость к Москве.
Каждому наследнику хотелось пошире раскрыть рот и откусить побольше от этого пирога.
Дележ наследства очень редко проходит гладко, но более безобразной тяжбы, чем у наследников Антокольского, история не помнит. Воспаленные, доходящие до бешенства ссоры сотрясали дом. Они дрались, выдирали друг у друга волосы большими клоками, и эти волосы, как паутина, летали по участку.
Наталья Николаевна в драках не участвовала, а просто отдала свою долю любимому правнуку.
Жена Андрея Анна Тоом пришла в правление кооператива и объяснила: Денис несовершеннолетний, за ним стоят Мила и Художник. Они и будут пользоваться наследством, хотя никакого отношения к клану Антокольских не имеют.
В этом была своя логика, но Наталья Николаевна смотрела далеко вперед. Она понимала: когда-то Денис станет совершеннолетним и эта часть дачи ему понадобится. Так оно и оказалось.
Все кончилось судом. Жена Андрея Анна Тоом, талантливая и бесстрашная, отсудила лучший кусок, но оставаться на даче уже не хотела. Ей невыносимо было видеть своих недавних оппонентов. Она продала свой надел. Кому? Мне.
Я пошла посмотреть, что мне предлагают. Стояла зима. Снег лежал на деревьях. Берендеево царство. В глубине маленький пряничный домик времянки, и казалось, что там пахнет свежевыпеченными пирожками.
Мимо проходил писатель Юрий Бондарев высокий, значительный, похожий на хирурга Кристиана Барнарда, который первый сделал пересадку сердца.
Юрий Бондарев задержался возле меня.
Брать? коротко спросила я.
Еще как, коротко ответил Бондарев.
Сказано сделано. Я купила у Анны и Андрея кусок земли, и это составило мое счастье. Мы с Анной Тоом отметили покупку чашкой чая с тортом. Торт был тяжелый, с масляным кремом. Но тогда других не делали.
Анна продала мне свою часть, пятнадцать соток, и эмигрировала с семьей в Америку. Золотые мозги ее мужа оказались востребованы везде: и тут и там. В Америке даже больше.
Времянку я оставила на прежнем месте и в прежнем виде, поскольку это была мастерская Кипсы. Рядом построила дом.
Если бы я не была писателем, то с удовольствием стала бы строителем. Это очень интересно и чем-то похоже на сочинение книги: сначала замысел, потом исполнение, потом редактура.
Я построила, а потом редактировала свой дом: обставляла, украшала. Я понимала Зою Бажанову, которая была увлечена своим гнездом. Это тоже творчество и тоже искусство.
Я выбирала люстры, ковры, мебель, гонялась за каждой мелочью. Я обставляла свой дом по своему представлению о жилище. Прежде всего дом должен быть крепким, как у поросенка Наф-Нафа, который строил дом из камней. Должны быть широкие стены, дорогая малярка, смуглое дерево, вечная крыша. После этого можно покупать занавески и все остальное. А украшать развалюху это то же самое, как брызгать французские духи на немытые подмышки.
Главное базис, а потом надстройка.
История дома Павла Антокольского меня задевает до глубины души. Почему? Потому что усилия Зои Бажановой пошли насмарку. Буфет маркизы де Помпадур со временем ушел к соседям за бесценок. Ее уникальные деревянные скульптуры были сожжены во дворе. Дерево сухое, огонь поднимался столбом. Буквально фашизм. Соседи спрашивали: «Зачем вы это делаете?» Им отвечали: «Некуда девать». Они жгли жизнь Зои.
Интересно, видела ли Зоя это пламя из своего царствия небесного? Хорошо бы не видела.
Моя наследница дочь. Не буду называть ее имя. Она этого не любит. Она вообще не любит никакой публичности.
Я складываю руки перед грудью, как оперная певица, и умоляю свою дочь:
Не продавай мой дом.
Когда?
После меня. Здесь все мои деньги, все мои усилия, дом это я! продолжаю я свою арию.
Не продам, обещает дочь. Я сама буду в нем жить.
Врет. А может, и нет.
В крайнем случае: сдай. Но не продавай.
Дочь отмахивается. Ясно, что она будет жить в другое время, где будут другие реалии и другие дома. А мои книги сожгут в открытом пламени. Но не обязательно. Ведь они не занимают много места.
Единственная надежда на внучку. Она любит дачу. Она в ней выросла. Это ее родовое гнездо.
Павел Антокольский умер в 1978 году. Прошло сорок лет после его смерти. Антокольского не помнят. Его забыли. А Маяковского не забыли.
Мой стих трудом
громаду лет прорвет
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошел водопровод,
сработанный
еще рабами Рима.
Маяковский оказался провидцем. Его стихи действительно громаду лет прорвали.
И Цветаеву не забыли и не собираются забывать. «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». И это сбылось.
Антон Павлович Чехов при жизни считался скучным, его прозу называли «мелкотемье». А его современник Боборыкин широко печатался и гремел. Прошло сто лет. Чехов классик. А по поводу Боборыкина осталась фраза: «Что там набоборыкал Боборыкин?»
Время беспристрастно. Оно никому не сочувствует. Оно отделяет зерна от плевел. И только. Но иногда пропадают и зерна. Кто знает, отчего зависит человеческая память
Внуки Антокольского Андрей и Катя.
Андрей живет в Бразилии, стал профессором, преподает в университете. Катя на шестнадцать лет моложе Андрея. У нее рано прорезался талант художницы. Кипса отдала дочь в художественную школу.
В этой школе юная Катя познакомилась с мальчиком Мишей. Они встретились раз и навсегда, слились в одно и больше никогда не разъединялись.
Миша викинг с золотыми волосами, мимо него невозможно пройти. Он писал иконы, подражая Андрею Рублеву.
Когда Мише исполнилось восемнадцать лет, его призвали в армию. Всеобщая воинская повинность. Миша не мог жить без Кати. Он лег в больницу, чтобы получить фальшивый диагноз и «откосить» от армии.
Армия тех времен зона. Ломала молодых людей в прямом и переносном смысле. Дедовщина была свирепой. Многие призывники ложились в психушку и имитировали шизофрению диагноз, с которым не брали в армию.
У Миши никакой шизофрении не было в помине, но что-то случилось с ним в этом стационаре. Поговаривали, что Мишу подсадили на наркотики. А может, он сам подсел. Проявилась какая-то генетическая поломка. Подробности я не знаю, но из больницы Миша вернулся законченным наркоманом. Стал пить и колоться.
Катя пыталась бороться с его пьянством. Как? Она пила вместе с ним, чтобы Мише досталось меньше. В результате Катя пристрастилась к алкоголю и к наркоте. Они стали вместе пить и колоться. Попали в лапы к дьяволу.
Миша внушил Кате великую любовь, но он же ее и уничтожил. Я имею в виду Катю, а не любовь.
Наркотики стоят дорого. Миша начал тащить из дома и продавать ценные вещи, включая редкие книги из библиотеки Павла Григорьевича.
Наркомания никого не щадит. Когда наступает ломка, отдашь все, только бы уколоться и забыться. Ушел из дома драгоценный буфет, исчезли антикварные люстры бронза с хрусталем. С потолка свисали голые лампочки, имеющие название «лампочка Ильича».
С наступлением темноты подъезжали машины, оттуда выходили мутные молодые люди и скрывались в доме. По ночам компания варила зелье. Потом кололись, буквально жгли вены. Лампочки Ильича вызывающе ярко светили в ночи. Ужас. Но это ужас для меня, а для них рай.
Дом опускался все ниже, как спившийся человек.
Дом Павла Антокольского, прежде бездетный, просторный и изысканный, превратился в притон.
При Зое это был дом-музей, при Кипсе общежитие, при Кате притон.
Однажды Миша в состоянии измененной реальности взял вилы и пошел к соседу, писателю Григорию Бакланову, жившему в конце улицы. Стал стучать в дверь.