Ах, мой миленький!
Магда облапила, поцеловала его, зажмуренного, в щеку. Надо посмотреть, подумал Бурдюков с отчаянием, надо посмотреть, какая она. Он открыл глаза.
Сначала он увидел свои ноги и едва не вскрикнул. Ноги были совсем не такими, к каким он привык. Худые, в фиолетовых пятнах синяков, в многочисленных рубцах, они выглядывали из какой-то бумажной насмешки над одеждой. На большом пальце правой ноги не было ногтя. Заросшее мясо красовалось на его месте.
Руки
Руки тоже подменили. Они вдруг сделались хилыми и белыми, с выступающими синими венами. На левой отсутствовал мизинец. Глубокий порез на ладони то ли он сам, то ли кто-то еще залепил какой-то гадостью. Порез зеленел.
Тогда я съем твою порцию, сказала Магда, забирая его кусок картона.
Бурдюков поднял глаза.
Что? спросила Магда, глядя, как он на нее смотрит, и заливаясь румянцем. Все-таки будешь салат?
Нет, Бурдюков едва сдержал рвотные позывы. Ешь сама.
Это не моя жена, забилась под его черепом мысль. Это невозможно. Нет-нет. Я же не слепой. Я не мог
Он заставил себя смотреть Магде вслед.
Она шла, покачивая мощными бедрами, развернулась, села, улыбнулась ему, взяла кашицу пальцами и запихнула ее в рот.
Плямкнулось на стол отпавшее.
Из одежды на ней имелись только черная юбка с косо надорванным подолом и когда-то белый бюстгальтер, с трудом удерживающий в своих границах гигантскую грудь. Многочисленные жировые складки делали ее тело зыбким, словно бы скомканным. Сейчас Бурдюков ясно видел, что Магда, его милая воздушная Магда, психически не здорова. Это круглое лицо с вытаращенными глазами, этот рот
Как же так?
Твой чай!
Старик, назвавшийся его отцом, сунул Бурдюкову мятую пластиковую кружку, полную мутной воды. На поверхности плавали жучки и щепки. Никакого намека, что «чай» подогревали, не было.
Бурдюков побоялся даже пригубить.
Не хочется, сказал он. Мне бы полежать.
А работать кто будет? сердито спросил отец.
Да! подтвердили остальные. Так не годится. Все пашут и ты паши. Каждому своя смена.
А моя когда? проявил непонимание Бурдюков.
Сейчас!
Отец раздраженно залепил ему по щеке, и окружающий мир внезапно сделался прежним. Бурдюков мигнул. Ни тряпок, ни картона, ни грязи, ни голых стен. На нем его любимая пижама. Руки как руки. С мизинцем, который послушно гнется. На столе, крепком, накрытом скатертью, тарелки с остатками великолепного салата. Люстра. Комод. Телевизор. Серый свет из окна.
Раздобревший отец держал не кружку высокий стеклянный бокал, где в золотистой чайной толще вихрились чаинки.
Так будешь пить?
Бурдюков взял бокал. Пить, на самом деле, хотелось. Чай пах чаем, сколько к носу не подноси. Ладони было горячо. Откуда ему казалось, что Магда не вскипятила? Бурдюков опасливо вытянул губы трубочкой. Нет, оно, конечно, вроде бы чай, но виделось ведь и другое, жуткое, с жучками
Вокруг уже собирались, надевали комбинезоны и робы, проверяли карманы. Отец затянул «молнию» под воротом темной куртки и теперь, морщась, наблюдал за сыном.
Ты идиот что ли?
Нет.
Бурдюков, пересиливая себя, отхлебнул.
Ну и? спросил отец.
Бурдюков проглотил выпитое.
Чай.
А ты чего думал, коньяк?
Нет, просто
Пошли уже.
Бурдюков допил.
Магда принесла ему штаны и робу с капюшоном. Бурдюков напялил все это прямо на пижаму, гадая, какую ипостась принимает его одежда там, в искаженной реальности. Не заворачивается ли он сейчас в полиэтиленовый пакет?
Виктор, Семен и сосед Павел топтались в коридоре у двери, чтобы выйти всем вместе.
Давай, отец подтолкнул его к дверному проему.
Постой, Бурдюков обернулся. Магда.
Да, Серенький.
Магда, воздушная Магда, с улыбкой прижалась к нему. Где там психическое нездоровье? Нет его.
Возвращайся.
А ужин будет? спросил Бурдюков.
Магда ущипнула его за шею.
Увидишь.
Пожилая пара родственников смотрела на них с умилением. Худая жена Виктора убирала со стола.
Ну, все, сказал Бурдюков.
Впятером они вывалились на лестничную площадку и гулкими пролетами затопали вниз. Пролеты были светлы, холодное утреннее солнце заглядывало в узкие окна. Четыре этажа, сзади и впереди топот ног и голоса таких же, как и они, торопящихся на смену работяг.
А чем я занимаюсь? подумал вдруг Бурдюков и не смог вспомнить.
Какая у нас работа? спросил он.
Виктор и Семен рассмеялись.
Нормальная.
Широкая подъездная дверь выпустила Бурдюкова в мир. Он заоглядывался, но отец, как маленького, взял его под локоть, и они побрели по широкому проспекту в сторону гигантского здания, украшенного навигационными огнями.
Дома свечками стояли тут и там, семи-, восьми-, девятиэтажные. Желтели электричеством окна. Трепетали растянутые полотнища, правда, прочитать ни один призыв Бурдюков не смог складки съедали буквы, ухватить смысл не давало торопливое движение.
Из подъездов на проспект выливались все новые ручейки людей, и скоро Бурдюков обнаружил, что идет в тесной толпе. Синие комбинезоны, серые робы. Слава богу, со зрением все было в порядке.
Он задумался о природе жутких утренних галлюцинаций. То, что это были галлюцинации, у Бурдюкова уже не было сомнений. Роба была робой, штаны штанами. Стоит пропустить между пальцев плотная, брезентовая ткань. Фактура чувствуется. Но как странно! Холодная вода, корыто, Магда, тряпки.
Чай с жучками.
Бурдюкова передернуло. Он вскинул голову. Небо было сизым, высокие облака походили на перламутровую чешую. Буря где-то там, в вышине.
Дорогие граждане! грянуло со столба радио. Поздравляем вас с новым трудовым днем! С каждым днем наши заветные цели становятся все ближе, а наши свершения все заметнее.
Бурдюков поискал глазами отца, но тот куда-то пропал.
Помигивающее красными огнями здание приближалось. Оно казалось приподнятым над поверхностью. Потом Бурдюков сообразил, что такой эффект дает строение фасада. Многочисленные арки первого этажа как бы отрывали остальное, выпирающее вперед и возносящееся к небу здание от земли.
Кажется, мы все работаем здесь, подумал Бурдюков.
Ни охраны, ни оград он не заметил. Проспект плавно перешел в подъем. Под ногами периодически проскакивали то одна, то две ступени. Сделалось теснее. Скоро у Бурдюкова осталась лишь возможность смотреть в затылок впереди идущему.
Радио разразилось энергичной музыкой. Кто-то расхохотался.
Тень здания наплыла. Высокие косые пилоны мелькнули над головой. Подхваченный человеческим потоком, Бурдюков устремился к одной из арок. Ток теплого воздуха обдул его лоб, виски. Что-то пискнуло при проходе.
Бурдюков сбился с шага, его подтолкнули в спину, он прошел еще метров двадцать по исполинскому холлу, полному квадратных колонн, светящихся указателей наверху и под ногами и остановился на островке у длинного щита с кулерами.
Мимо шли, шаркали по разноцветной плитке люди, целеустремленность на лицах, скупое спокойствие делали их похожими друг на друга, несмотря на разницу в росте и в комплекции. Большая часть сворачивала влево, к широким, крутящимся створкам.
Чего стоишь? возник перед Бурдюковым человек в костюме. Пить хочешь?
Бурдюков мотнул головой.
Ясно, сказал человек, приложил к Бурдюкову какую-то коробочку на ручке и кивнул прозвучавшему короткому писку. Смотри, тебе туда.
Он показал направо. Там, ловя свет плафонов, посверкивало стекло, сквозь него проступала заманчивая синева стен, мелькали люди в белом.
Бурдюков неожиданно понял, что ему действительно нужно в ту сторону. Словно лампочка под черепом зажглась.
Конечно, сказал он.
Давай, человек стукнул его по плечу.
Людской поток стал потихоньку редеть. Бурдюков пересек его в компании подсказчика, затем тот пропал, убедившись, что Бурдюков не собирается ни останавливаться, ни сходить с маршрута. Несколько человек шагали впереди и, ныряя за стекло, превращались в размытые фигуры.
А, ты тоже сюда, Павел, сосед, нагнал его, и они пошли рядом.
Тестирование, сказал Бурдюков.
Скорее, диагностика.
Чего?
Здоровья. Возможностей организма.
То есть А если что-то не так?
В каком смысле?
Ну, по здоровью.
Павел оскалился.
Тогда все и добавил прежде, чем Бурдюков успел испугаться: Больничный. Усиленное обследование.
А-а, ну, тогда ладно.
Ты как с Луны.
Я же говорю нездоровится.
Они прошли в широкие стеклянные двери, сами раскатившиеся перед ними. Волнистая синева стен была будто море.