Такова была поразительная повесть, которую я выслушал в этот апрельский вечер, повесть, которой я бы никогда не поверил, если бы ее не подтверждала высокая худощавая фигура и орлиное лицо, которые я никак не ожидал увидеть вновь. Каким-то образом он узнал о моей собственной горькой утрате, и его сочувствие выражалось более в тоне, нежели в словах.
Работа вот лучшее противоядие от печали, мой дорогой Ватсон, сказал он, и сегодня ночью у меня есть работка для нас обоих, которая, если мы доведем ее до успешного завершения, будет оправданием жизни человека на этой планете.
Тщетно я умолял его сообщить мне хоть что-то.
До утра вы увидите и услышите более чем достаточно, ответил он. У нас для разговоров есть темы трех прошлых лет. Так удовлетворимся ими до половины десятого, когда отправимся навстречу примечательному приключению в пустом доме.
Да, действительно, будто возвратились былые времена, когда в указанный час я уже сидел рядом с ним в кебе с моим револьвером в кармане и предвкушением приключения в сердце. Холмс был холоден, суров и нем. Когда отблески уличных фонарей ложились на его аскетическое лицо, я видел, что брови нахмурены в задумчивости, а узкие губы плотно сжаты. Я не знал, на охоту за каким диким зверем мы отправились в темных джунглях преступного Лондона, но из слов великого охотника успел понять, что приключение сулит быть крайне серьезным, а сардоническая улыбка, иногда прорывавшаяся сквозь его мрачность, не обещала ничего хорошего тому, кто был объектом нашей охоты.
Я предполагал, что мы направляемся на Бейкер-стрит, но Холмс остановил кеб на углу Кавендиш-сквер. Я заметил, что он, выйдя из кеба, зорко посмотрел направо и налево, а на следующем уличном углу он тщательно проверил, что за нами не следят. Наш путь, бесспорно, был весьма прихотливым. Холмс знал все лондонские закоулки как никто другой, и на этот раз он быстрым уверенным шагом шел через проходные дворы и мимо конюшен, о существовании которых я прежде понятия не имел. Наконец мы вышли на узкую улицу со старыми угрюмыми домами по сторонам, которая вывела нас на Манчестер-стрит, а затем на Бландфорл-стрит. Тут он стремительно шагнул в узкий проход, а затем через деревянную калитку вышел на пустой двор и отпер ключом заднюю дверь какого-то дома. Мы вошли вместе, и он закрыл ее за нами.
Хотя кругом царил смоляной мрак, мне было очевидно, что дом этот пуст. Под нашими подошвами поскрипывали и потрескивали голые половицы, а моя протянутая рука коснулась стены в лохмотьях обоев. На моей кисти сомкнулись холодные тонкие пальцы Холмса, и он повел меня вперед по длинному коридору, пока я не различил мутно-серый полукруг окна над дверью. Тут Холмс внезапно свернул вправо, и мы оказались в просторной квадратной пустой комнате, где углы тонули во тьме, но середина слегка освещалась огнями улицы за окном. Фонаря поблизости не было, а окно заросло густым слоем пыли, так что мы еле различали друг друга. Мой товарищ положил руку мне на плечо, и его губы приблизились к моему уху.
Вы знаете, где мы? шепнул он.
Но это же Бейкер-стрит! ответил я, вглядываясь в грязное окно.
Совершенно верно. Мы в кэмденском доме напротив нашей старой квартиры.
Но зачем мы здесь?
Затем, что отсюда открывается такой превосходный вид на это живописное здание. Могу ли я, мой дорогой Ватсон, попросить вас подойти поближе к окну, соблюдая все предосторожности, чтобы не быть увиденным, а затем взглянуть вверх на наши старые комнаты, исходный пункт такого числа ваших волшебных сказочек. Проверим, не лишили ли меня три года отсутствия былой способности изумлять вас.
Я прокрался вперед и посмотрел на знакомое окно. Едва взглянув, я ахнул от удивления. Штора была опущена, но в комнате горел яркий свет. Тень человека, сидящего в кресле внутри, четким черным силуэтом вырисовывалась на светящемся экране окна. Нельзя было ошибиться в посадке головы, развороте плеч, чеканности черт. Лицо было повернуто вполоборота, и создавалось впечатление, будто я вижу один из тех черных силуэтов, которые наши дедушки и бабушки любили вставлять в рамки. Идеальное изображение Холмса! В ошеломлении я протянул руку, удостоверяясь, что сам он стоит рядом со мной. Холмс содрогался от беззвучного смеха.
Ну? сказал он.
Боже мой! вскричал я. Подлинное чудо!
Надеюсь, возраст не иссушил, а привычка не сковала мое бесконечное разнообразие, сказал он, и я уловил в его голосе радость и гордость, которые художник черпает из своего творения. Ведь правда, вылитый я?
Вы знаете, где мы? шепнул он.
Но это же Бейкер-стрит! ответил я, вглядываясь в грязное окно.
Совершенно верно. Мы в кэмденском доме напротив нашей старой квартиры.
Но зачем мы здесь?
Затем, что отсюда открывается такой превосходный вид на это живописное здание. Могу ли я, мой дорогой Ватсон, попросить вас подойти поближе к окну, соблюдая все предосторожности, чтобы не быть увиденным, а затем взглянуть вверх на наши старые комнаты, исходный пункт такого числа ваших волшебных сказочек. Проверим, не лишили ли меня три года отсутствия былой способности изумлять вас.
Я прокрался вперед и посмотрел на знакомое окно. Едва взглянув, я ахнул от удивления. Штора была опущена, но в комнате горел яркий свет. Тень человека, сидящего в кресле внутри, четким черным силуэтом вырисовывалась на светящемся экране окна. Нельзя было ошибиться в посадке головы, развороте плеч, чеканности черт. Лицо было повернуто вполоборота, и создавалось впечатление, будто я вижу один из тех черных силуэтов, которые наши дедушки и бабушки любили вставлять в рамки. Идеальное изображение Холмса! В ошеломлении я протянул руку, удостоверяясь, что сам он стоит рядом со мной. Холмс содрогался от беззвучного смеха.
Ну? сказал он.
Боже мой! вскричал я. Подлинное чудо!
Надеюсь, возраст не иссушил, а привычка не сковала мое бесконечное разнообразие, сказал он, и я уловил в его голосе радость и гордость, которые художник черпает из своего творения. Ведь правда, вылитый я?
Хоть присягнуть, это вы!
Честь изготовления принадлежит мсье Оскару Менье из Гренобля; он посвятил несколько дней его изготовлению. Это бюст из воска. Все остальное я добавил сам, когда посетил Бейкер-стрит сегодня днем.
Но зачем?
Затем, мой дорогой Ватсон, что у меня была самая веская из возможных причин внушить некоторым людям убеждение, будто я нахожусь там, хотя на самом деле я совсем в другом месте.
Вы полагали, что за квартирой наблюдают?
Я ЗНАЛ, что они за ней наблюдают.
Но кто?
Мои старые враги, Ватсон. Обаятельное общество, чей вожак упокоился в Рехенсбахском водопаде. Вам следует помнить, что они знали и только они одни, что я еще жив. Рано или поздно, полагали они, я вернусь в свою квартиру. И постоянно вели наблюдение за ней, так что нынче утром увидели, что я приехал.
Но вы-то как узнали?
Узнав их дозорного, когда выглянул из окна. Он довольно безобидный малый, Паркер по фамилии, душитель по ремеслу и виртуозно играет на губной гармонике. Меня он не заботит. В отличие от куда более внушительного субъекта, который стоит за ним. Закадычный друг Мориарти, тот, кто бросал камни с вершины обрыва, самый коварный и опасный преступник в Лондоне. Вот человек, Ватсон, который намерен покончить со мной нынче ночью и который не подозревает, что мы намерены покончить с ним.
Планы моего друга мало-помалу раскрывались. Из этой удобной засады наблюдатели наблюдались, а следящие выслеживались. Угловатая тень там вверху была приманкой, а мы были охотниками. В тишине и темноте мы стояли рядом и глядели на торопливые фигуры, которые сновали перед нами туда-сюда. Холмс молчал и хранил полную неподвижность, но я знал, что он начеку и что его глаза напряженно устремлены на поток прохожих. Вечер выдался холодный и бурный. Вдоль длинной улицы пронзительно свистел ветер. Люди не в таком уж малом числе шли в обе стороны, чаще кутаясь в пальто и шарфы. Несколько раз мне чудилось, что этого человека я уже видел, и особенно я обратил внимание на парочку, которая словно пряталась от ветра в подъезде дальше по улице. Я попробовал указать на них моему товарищу, но он только что-то буркнул, не отрывая взгляда от улицы. Иногда он переступал с ноги на ногу или быстро барабанил пальцами по стене. Мне было очевидно, что он начинает тревожиться и все складывается не совсем так, как он предполагал. Наконец, когда приблизилась полночь и улица постепенно опустела, он прошелся по комнате, уже не подавляя волнения. Я собирался задать ему несколько вопросов, но взглянул на освещенное окно и вновь испытал почти такой же шок. Я вцепился в локоть Холмса и указал вверх.
Тень задвигалась! вскричал я.
И действительно, теперь мы видели ее не в профиль, но со спины.
Три года, бесспорно, не смягчили его характер или раздражение, которое у него вызывали интеллекты не столь острые, как его собственный.