Это был год удивляющих мужчин, регулярно я не верила своим глазам, ушам и вибриссам, часто хотелось спросить: как ты это сделал, а главное зачем? Иногда казалось, что Санта оставил на меня всех своих оленей. Поразительно, сколько может сломать, потерять и упустить средних размеров самец. Хорошо, что у них есть я.
Это был год великого перепросмотра, когда пришлось взять буквально каждую мелочь, повертеть в руках, определить на новое место или выбросить.
Это был год ранящих утрат, каждая из которых освобождает.
Это был год, когда меня выносили из огня на руках и когда оставляли в беде.
Это был год маленькой и большой щедрости много было дано и многое отдано.
Это был год долгих слёз.
Это был год большого покоя, когда время исчезает на недели, и большого беспокойства, когда оно дробится на чечевичные зёрна, смешанные с пеплом.
Это был год усилий, значительно превышающих мои возможности (до того такое случилось только дважды), и год сногсшибательной лени.
Это был год, когда люди открывались мне, как никогда и никому, и так же обескураживающе отвергали.
Это был год аскезы, оставивший меня без алкоголя, чёрного чая и кофе, и год удовольствий.
Это был год, который я никогда не забуду и не перепутаю с другим.
* * *На Алленби встретили рассыпающегося старца в белой кипе. Он, с трудом сгибаясь, подбирал с тротуара визитные карточки проституток.
Конкурент! возмутилась я, потому что собираю эти карточки уже пятый год.
Не, он явно не коллекционер, авторитетно сказал Дима.
Клиент? Надо же, я восхитилась, молодец какой.
Нет же, у него выражение лица однозначное, он из соображений морали их подбирает.
А вот не надо думать о людях плохо. Мы не должны безосновательно сомневаться в его возможностях. Зачем ты его обижаешь а вдруг
Идём по набережной от Гордона, вдруг Дима говорит: «Оооо». Впереди гарцует чёрная девица, у которой ноги начинаются приблизительно там, где у меня грудь.
Невероятная, соглашаюсь я.
Между прочим, это парень, уточняет Дима.
Что?! Так надо бежать! Догнать! Я делаю рефлекторное движение, но Дима успевает меня перехватить.
Он неподходящей ориентации, объясняет корректно.
Не может быть! Хотя по походке очевидно, что может. Такая красота и мимо, а?
Между тем парень, отчаянно вертя попой, переходит дорогу под носом у грузовика победоносная женственность как она есть.
На рыночной площади по пятницам всегда играл барабанщик прелестный, русоволосый, с обнажённым мускулистым торсом, поблёскивающим от пота. Играл божественно. А тут проходим мимо, сидит некто в майке и бейсболке, стучит невнятное.
Мальчик! вскрикиваю я. Где тот мальчик?!
Это он и есть, отвечает Дима. Просто оделся.
А почему играет паршиво?
Просто оделся. А играет как всегда.
А видели бы вы его полуголым какой силы был музыкант!
Стою на светофоре возле Банана-бич и думаю о смерти как обычно, когда выдаётся свободная минутка. Во-первых, самурай обязан всегда помнить о смерти, а во-вторых, должен хоть кто-нибудь в этом жовиальном городе сберегать капсулу печали, спрятанную в фальшивом зубе мудрости. Но тут загорается зелёный, навстречу дорогу переходит огромный блондин с татуировкой на передней дельте, и я чувствую, как у меня делается совершенно счастливое лицо.
И мы с ним, с лицом, идём купаться, а по дороге я думаю, что была бы невыносима, если бы обладала только одним из этих свойств или постоянно думать о смерти, или превращаться в мягкое мороженое при виде огромных блондинов. А в среднем, так и ничего получается, почти приличный человек.
Вообще же местные мужчины интересны тем, что каким-то образом соединяют расслабленную доброжелательность и страсть, с ними как-то успокаиваешься, но не засыпаешь.
Посреди бульвара Ротшильда девушка рыдает на груди у некрасивого парня, умудряясь сохранять некоторую дистанцию отстранившись телом, но припав головой. Он, с выражением мучительной неловкости на лице, обнимает её на вытянутых руках, и я понимаю, что так, видимо, выглядит френдзона.
Выхожу с утра из дому в костюме для кормления соседских кошек: розовый балахон из последней коллекции младшей горничной Стеллы Маккартни, естественный эффект мятой ткани, сиськи в положении «вольно», срам прикрыт очками в пол-лица. И тут в наш переулок имени Чуда Сиона сворачивает какой-то парень типа Сабониса в лучшие годы. Я резко останавливаюсь и начинаю ныть:
Ааааа, стоит одеться, как тель-авивский бомж, и внезапно появляются двухметровые мужики.
Не переживай, говорит Дима. Он бы всё равно не заметил до длинных медленно доходит.
Я бы подпрыгивала! Баскетболисты же включаются на мячик и автоматически делают дриблинг.
Опомнись, ты замужем.
Я потому и замужем, что вовремя подпрыгивала. Которые мышей не ловят, те в девках сидят.
Всё хорошо в этом городе, кроме средне мужского роста 178 см, альтиметр мой привычно настроен выше, я ищу глаза на уровне ста девяноста, а вижу только краны, маяки и минареты.
Лучший наркотик этой страны морская соль, слизанная с юного загорелого плеча. Лучший вид на этот город на берегу, где носятся мальчики с тонкими сухими мышцами, сформированными не многочасовым потением в спортзале, а просто жизнью бегом, плаванием, работой, хорошей едой и любовью. Светлокожие женщины рядом с ними начинают сиять, а смуглые превращаются в змей. Им не нужны гарантии ни верности, ни общего будущего, ни детей, им только нужно, чтобы кто-то разделил и удвоил их радость жизни. Они валяются на солнце, не боясь умереть от рака, носятся до изнеможения, не прислушиваясь к сердечному ритму, едят горячий хлеб, не думая о весе. Ни о чём не тревожатся, потому что и через полжизни (для них десять или пятнадцать лет) в их телах будет гудеть сила. Земные воплощения бессмертия, вечность в миниатюре, счастье в разлив.
Женщины красивы так, что каждая выглядит подарком и благодарностью будто её специально делали, чтобы порадовать Бога. Они уверенные и сильные, и даже совсем девочка точно знает, что может протянуть руку и опереться мужчина не ускользнёт и не растеряется, обязательно подхватит, не этот, так другой.
« О чём тебе разговаривать с этим мальчиком?!
Разговаривать Точно, можно же ещё разговаривать!»
Но лучше всё же слизывать соль.
Сегодня вечером я шла вдоль берега, у нас слегка похолодало и от воды наконец-то запахло морем, а не сыростью. Ветер раздувал длинное красное платье и наполнял меня радостью. В такие минуты каждая женщина сама себе и Ассоль, и алый парус она полна надежд и уверенности в том, что сможет их осуществить. В эти минуты нужно остановиться и запомнить себя именно сейчас ты живая, настоящая и непобедимая. Кто бы ни злился на тебя, он ничего не может сделать с той силой, которая в тебе есть. Только о ней и нужно беспокоиться, только её и беречь. Ты ветер, ты парус, ты сама жизнь.
* * *Смотрю рекламный фильм об Израиле, диктор вежливым голосом говорит: «Если Иерусалим город мудрости и библейской святости, то развивающийся Тель-Авив полная его противоположность». Ура, думаю я, город дураков и развратников! Эка мы удачно заехали!
В ролике, впрочем, опомнились: «суетливый, дерзкий, расчётливый и меркантильный», но осадочек остался.
Жгуче интересно, почему здесь несколько демонизируют этот милый город. Надо будет хорошенько поискать, где тут, собственно, всё дерзость, разгул, опасность.
Раз уж говорят об ужасах Тель-Авива, я решила тоже на всякий случай обдумать претензии. На сегодня их три.
Перебирала клубнику, думала добавить в милк-шейк ту, что похуже. Ну вы знаете это рыночное жульё, всегда кладут вниз недозрелую. Так вот, она до самого дна одинаковая. Пришлось с болью в сердце переводить хорошую.
Также следует штрафовать израильтян-водителей, говорящих по телефону, даже если пользуются гарнитурой, потому что они всё равно бросают руль и машут руками от полноты чувств.
И меня сегодня облизал посторонний бультерьер. Видимо, местные бойцовые собаки обучены зализывать противника до костей.
А потом мне написали: «Спасибо, что ваши книги можно скачать бесплатно и без регистрации на многих сайтах!» Это без комментариев. И тут Тель-Авив ни при чём.
Заметила, что охотнее всего пишу Jerusalem, предпочитая сменить раскладку, но не называть его по-русски. Иерусалим так и не уложился на языке, Ерушалаим пока не прижился, а Джерусалем, кажется, был с самого начала, появившись от Руссоса, с этой его душераздирающей интонацией. Великому городу положено иметь великую трагедию, а здесь есть несколько на выбор, какую сможешь почувствовать. У меня же с ним связана ложная память, будто было какое-то прошлое, прожита прекрасная история, длившаяся несколько лет и оконченная, как положено чуть раньше, чем хотелось, а всё же вовремя, без послевкусия горечи или отвращения. Иногда пытаюсь вспомнить а что было-то, кроме десяти дней однажды весной? Нет, точно ничего, но я чувствую её как факт биографии. Для человека, который никогда не уверен до конца, что не спит, а потому ощущает надёжную реальность только во сне, совершенно естественно, если история всё же есть в будущем или происходит сейчас, просто он её пока не заметил.