Что же касается жизни, в которой из любви только животное, то она богаче многих тех, что совсем без любви. Однажды я уже думала об этом: неважно, кому ты отдаёшь своё сердце человеку, коту или собаке, боль будет одинаковая и радость тоже. Только кошачья любовь останется с тобой до конца своих дней, а обычная человеческая до появления сисястой блондинки, лишнего веса, старости или ещё каких обстоятельств.
И последнее. Однажды ко всякой любви между человеком и кем угодно, котом или другим человеком, приходят и говорят: «Отдай». Нет, приходит не смерть, с ней не поспоришь. Приходит жизнь и говорит: «Отдай, тебе же неудобно. Смотри, твоя любовь постарела; смотри, ей теперь нужна капельница через день; смотри, ты должен постараться, чтобы её сохранить, обстоятельства переменились, нужны деньги, придётся шевелиться, от чего-то отказаться или ещё там что. Может, ну его?»
Поразительно, сколько людей, уверенных в своём благородстве, соглашаются. Потому что очень устаёшь. Потому что есть варианты полегче. Потому что хочется разнообразия. Потому что этот проклятый ток любви выжигает схемы. И, да, приедается. Наверняка где-то есть новый объект, с которым всё будет сильней, чище и легче. А эта привязанность, в общем, уже не свежа и несовершенна. И разумеется, не настоящая любовь.
И тут было бы соблазнительно сказать, что потом они раскаиваются и очень страдают. На самом деле ничего особенного. Ну останешься с обрубком души, там, где спилил живую ветку, немного покапает сок, а потом рана затянется. На этом месте никогда ничего не вырастет, но наверняка вылезет на другом. Немножечко предал и продал то живое, что у тебя было, но это даже не грех. Просто у тебя больше этого нет.
Можно отказаться от любого, прежде любимого. Вот только мне это не подходит пока решаю я, а не смерть.
В ведьминском деле существует понятие «фамильяр». Если говорить приблизительно, ведьма не может совершать магические действия над собой без выгорания, поэтому она отщепляет кусочек своей души, помещает в животное и таким образом получает возможность околдовывать себя сама. Некоторые из нас тоже делятся душой с животным, чтобы создавать себе неодиночество и любовь.
* * *Невозможно отделаться от ощущения декораций, выполненных с нарочитой недостоверностью. На площадь Бялик неожиданно уронили ночь. Ещё полчаса назад здоровенный длиннолапый щенок случайно упал в пруд с кувшинками, а потом носился вокруг, отчаянно скользя на мокром мраморе, и вот уже темно. На крыше выключили тяжёлый гроул он вроде бы неуместен в кремовых домиках, но тут каждый день в это время играют метал. Женщина кормит котов, мужчина присел покурить травы, я пишу. Возле воды две парочки и одиночка, голоса приглушены, как на сцене, будто изображают шум толпы традиционным театральным способом (повторяй «чтоговоритькогданеочемговорить»). Все привычные фигуры, подчёркнуто не обращающие внимания друг на друга. У каждого своя роль, каждый работает своё пятно в пейзаже, будто нам заплатили, чтобы мы создали состояние этой площади для невидимого зрителя или хозяина, не знаю.
По ночам я вижу сложные сны, полные вычурных кошмаров; к ним невозможно относиться серьёзно настолько они искусственны. Я вхожу в картины, которые умножают умирающих котиков в геометрической прогрессии; в человеческих головах заводятся подселенцы, источающие в темноте фосфорное сияние; стены приобретают вязкость и глубину. Ощущение нереальности пронизывает ночь, день и снова впивается в вечер, как острая тонкая спица. Ни таких снов, ни такой жизни не бывает на самом деле, я это знаю точно. Иду по узкой улице за рынком и на всякий случай трогаю стены нет, этот камень определенно есть, он старый, тёплый и шершавый. И этот жасмин пахнет сам собой без обмана, и фонтан звучит как надо. Кажется, на самом деле не бывает только одного меня, а всё остальное прочно, надёжно и всегда здесь было. Если изъять из пейзажа эту единственную недостоверную фигуру в мятых кружевах, всё встанет на свои места и обретёт естественность: и неожиданная ночь, и парочки возле воды.
* * *Вместо марта у меня теперь май: начало весны прошло в постоянном ужасе, но к её концу тревога за кота стала привычной, и я снова научилась выходить из дома для бессмысленных прогулок.
Сосчитала, что в мае исполнилось семь месяцев с тех пор, как ко мне в последний раз прикасались косметолог и парикмахер. Поэтому с трепетом расспрашиваю всех, насколько подурнела. На моих близких можно положиться: подруга сказала, что вид измученный и голодный, а Дима «бледная, будто тебя запирают в шкафу». Я сразу успокоилась, потому что таков, собственно, мой естественный облик. Если на мне однажды появится румянец, это будет означать, что я попала в руки неопытного танато-визажиста (запретите ему!).
Ещё в мае исполнился ровно год с тех пор, как я не пью алкоголь. Жизнь не обеднела, но отчётливо отличается от многих других жизней, идущих параллельно. Все могут пить в жару белое вино с водой, пробовать коктейли в случайных барах, переходить на «ты» без напряжения. Я же рассказываю каждому свою прохладную былину об отравлении и остаюсь на большое «Вы» с новыми людьми, собаками, тёплым тель-авивским воздухом и даже, кажется, со многими из тех, с кем раньше была близка.
Впрочем, пока писала предыдущее предложение, меня облизали две собаки. Но это не сделало нас родней.
И ещё в этом мае конкретно сегодня я искупалась впервые за несколько лет. Объехать четыре моря, пять месяцев прожить у воды, когда берег видно от калитки, и ни разу не зайти глубже, чем по щиколотку, это чуть больше, чем случайность.
Для меня погружение в солёную жидкость немного бессмысленно, я не умею плавать, но сегодня явилась на пляж, скинула платье и влезла. Посидела немного у берега и в некотором недоумении вышла. Тепло. Мокро.
По возвращении семь раз позвонила мужу, чем несказанно удивила его и себя, потому что в среднем делаю это раз в неделю под давлением изнуряющих обстоятельств.
Написала редактору письмо, переполненное нежностью, насколько это возможно для человека с парализованной способностью транслировать тепло, то есть очень вежливое и с извинениями.
Объяснилась в любви одному мужчине, случайно.
И, как было сказано, дала двум собакам облизать левую руку.
Следовательно, по сумме признаков я нахожусь в глубоком шоке, откуда и пишу.
Я чувствую вот что:
вдруг обнулились почти три года, прошедшие между последней водой на Банана-бич и сегодняшней. Точно, как тогда, я шла, путаясь в длинной юбке и хихикая после «Лонг-Айленда», который в пляжной кафешке весьма убедителен, так и теперь, только на трезвую голову, мне легко;
смылось всё тягостное и вязкое, что случилось за это время, а случилось многое;
смылись чужие страхи, навязанное чувство вины и лишний возраст;
постоянное чувство незащищённости никуда не делось, но я могу теперь разделить его с другим человеком;
и я готова, пожалуй, перейти с кем-нибудь на «ты».
Весна тут похожа на московскую тем, что неотвратима, как смерть. Здешний год тоже переламывается, и после этого ни шторм, ни ночная сырость уже ничего не могут изменить. Вчера был дождь, озеро Кинерет не наполнилось, а Рамат-Ган затопило, но ничего уже нельзя поделать с розовеющим небом и нежностью, которая поселяется в теле. Жить в радости трудно, она кипит в крови и требует а чего требует, сама не понимает. Поднять дозу? Увеличить концентрацию? Ускориться? Но никак невозможно повлиять на течение времени, нужно проживать эти вечера один за другим, в беспомощности, не имея возможности что-то с ними сделать ни накопить, ни отложить. И даже потратить их так, как они того заслуживают, затруднительно. Я всегда хорошо понимала Симора и почему он кинул камнем в Шарлотту, и почему не пришёл на собственную свадьбу, и почему застрелился. Когда красоты и счастья больше, чем можешь пережить, это опасней, чем горе. От горя хочется поскорей избавиться, а за красоту сколько ни хватайся жадными пальцами, она проходит по тебе, сквозь тебя, мимо, и ничего поделать нельзя, кроме как уничтожить её или себя. Влюблённые выживают только потому, что секс даёт иллюзию обладания. Но когда закат, оттенок моря, запах воды и цвет песка как спастись?
* * *Идём с дружочком по Яркону, вдруг из пустого окна высокого первого этажа медленно выплывает голубой шарик. Опускается на землю. За ним розовый. Жёлтый. Снова розовый.
Мы с другом вступаем практически хором.
Он:
Какой хороший знак!
Я:
Интересно, а следом сиганёт младенец?
Безусловно, невротику всё знак. Но каждому свой.
Поняла, что, когда моя жизнь наладится, начну рисовать, и обязательно Тель-Авив. Пойду на курсы, пусть научат изображать перспективу, а с остальным я справлюсь. Правда, не могу провести прямую линию даже с линейкой, но здесь везде округлый баухаус, а уж циркуль Дима мне найдёт. Пока не определилась, буду ли рисовать, как Реувен Рубин, яркими пятнами, или ограничусь графикой.
Поделилась планами с друзьями.
Юра светски спросил: