Когда мужчина терпит поражение в бизнесе или в любом проявлении своей мужской роли, он переживает тяжелый кризис. Его страдания вызваны не только самой неудачей, но и страхом унижения в глазах жены. Если проблема касается денег и вынуждает его снизить качество жизни, страх усиливается. Роль защитника заставляет его бояться лишений и дискомфорта, которые жене, возможно, придется пережить.
Понимание, что он страдает в эти моменты, жизненно важно для нашей способности понимать мужчин. Знание, как надо реагировать, необходимо для становления Ангела во плоти. История мучений мужчины и прекрасной реакции женщины описана в эссе Вашингтона Ирвинга «Жена».
ЖенаМой близкий друг Лесли женился на красивой и воспитанной девушке, выросшей среди роскоши. Правда, собственного состояния у нее не было, зато мой друг был богат и радовался, предвкушая возможность потакать любому ее желанию, удовлетворяя изысканный вкус и капризы, которые придают слабому полу такое колдовское очарование. «Ее жизнь, говорил мой друг, должна быть похожа на волшебную сказку».
Сами различия в их характерах порождали гармоничное сочетание: он был романтиком, притом довольно серьезного толка, она же была сама воплощенная жизнь и радость. Я часто замечал безмолвное восхищение, с каким он смотрел на нее в обществе, которое ее резвость и живость делала для него наслаждением; и как, осыпаемая похвалами, она по-прежнему обращала на него свой взор, словно в нем одном искала себе благосклонность и принятие.
Когда она опиралась на его руку, ее стройный стан создавал изысканный контраст с его высокой мужественной фигурой. Влюбленный и доверительный взгляд, который она поднимала на него, казалось, заставлял его вспыхивать торжествующей гордостью и заботливой нежностью, словно он обожал свое очаровательное бремя до безумия именно за ее беспомощность. Никогда еще пара влюбленных не ступала на усыпанный цветами путь раннего и благополучного брака с более надежным обещанием блаженства.
Однако друг мой имел несчастье вложить свое состояние в обширные биржевые спекуляции. Они прожили вместе всего несколько месяцев, когда вследствие целой вереницы внезапных катастроф он лишился всего своего имущества и остался едва ли не нищим. Некоторое время он скрывал происходящее и ходил с измученным лицом и разбитым сердцем. Его жизнь превратилась в сущее мучение, и, что было труднее всего, ему приходилось сохранять улыбку в присутствии жены, ибо он не мог заставить себя сообщить ей эту душераздирающую новость.
Она, однако, проницательным взором любви видела, что с ним не все в порядке. Она замечала его изменившийся вид и приглушенные вздохи, и ее было не обмануть слабыми и вялыми потугами изобразить жизнерадостность. Она приложила все свои силы и нежные уговоры, чтобы вернуть его к счастливому состоянию, но тем самым лишь вонзала стрелу еще глубже в его душу. Чем больше он видел причин любить ее, тем тягостнее мучила его мысль о том, что очень скоро он сделает ее несчастной.
Еще немного, думал он, и улыбка исчезнет с этого личика, песня замрет на этих устах, печаль погасит сияние в этих глазах; а счастливое сердечко, которое ныне легко бьется в этой груди, отяжелеет под грузом несчастий и забот, как это случилось с моим собственным. Наконец, однажды он пришел ко мне и поведал обо всей серьезности своего положения тоном, в котором сквозило величайшее отчаяние.
Выслушав его, я спросил:
Твоя жена знает об этом?
Вместо ответа он разразился мучительными рыданиями.
Ради бога, вскричал он, если ты жалеешь меня, не упоминай о жене, мысли о ней буквально сводят меня с ума!
Но почему нет? удивился я. Она должна узнать об этом рано или поздно; ты не сможешь держать все это в секрете от нее. А слухи, что дойдут до нее, способны потрясти куда сильнее, чем если бы ты сам поделился с нею случившимся, ибо рассказ из любимых уст способен смягчить самые страшные вести. Кроме того, ты лишаешь себя утешения, которое могло бы принести ее сочувствие; и мало того, ты также ставишь под удар единственную связь, которая соединяет ваши сердца, полное единение мыслей и чувств. Очень скоро она догадается, что тебя гложет какая-то тайна, а истинная любовь не терпит никакой скрытности она почувствует себя недооцененной и оскорбленной, раз тот, кого она любит, скрывает от нее даже свои огорчения.
О мой друг! Но подумай, какой удар я нанесу ее будущему, как я швырну на землю ее душу, сказав, что ее муж теперь нищий! Что ей придется отказаться от всяческих благ, от всех удовольствий общества, уйти со мной в нужду и безвестность! Сказать ей, что я грубо лишил ее жизни, где она могла бы и дальше блистать, быть светом каждого ока, предметом восхищения каждого сердца! Как сможет она терпеть бедность? Она выросла среди всех утонченностей, обеспечиваемых состоятельностью. Как скажется на ней безвестность? Она была кумиром общества. О, эта новость разобьет ее сердце! Она разобьет ее сердце!
Набравшись терпения, друг, наконец, убедил Лесли отправиться домой и рассказать эту печальную историю жене. На следующее утро он узнал, что Лесли раскрыл жене свою тайну.
И как же она отнеслась к этому?
Как ангел! Казалось, это принесло ей облегчение, потому что она бросилась мне на шею и спросила, действительно ли только это в последнее время делало меня таким несчастным. Но бедная девочка! добавил он, она, верно, не понимает, какие перемены нам придется вынести. Она представляет нищету лишь абстрактно; она читала о бедности только в стихах, где бедность союзница любви. Пока она еще не чувствует никакой нужды, пока у нее нет недостатка в привычных удобствах и утонченных радостях. Когда же нам придется на деле столкнуться с низменными хлопотами нищеты, с ее презренными нуждами, с ее мелочными унижениями, тогда-то и начнутся настоящие испытания.
Через несколько дней он зашел ко мне вечером. Он продал свой дом и купил небольшой домик в деревне, в нескольких милях от города. Весь день он был занят перевозкой мебели. На новом месте ее требовалось немного, да и то самого простого толка. Сейчас он возвращался домой, где жена его с самого утра занималась обустройством. Я живо интересовался развитием событий в этой семейной истории и, поскольку уже был вечер, вызвался сопровождать его. Мой друг устал от дневных забот и, выйдя за порог, опять впал в мрачные раздумья.
Бедняжка Мэри! наконец проговорил он с тяжелым вздохом.
А что такое? спросил я. С ней что-то случилось?
Как же! сказал он, бросив на меня раздраженный взгляд. Разве это пустяк унизиться до столь презренного положения, оказаться запертой в жалком домишке, быть вынужденной тяжко трудиться, чтобы едва сводить концы с концами в этом нищенском обиталище?
Так, значит, она ропщет на эти перемены?
Ропщет! Да она сама безмятежность и благодушие. Право, мне кажется, она пребывает в более счастливом состоянии, чем когда-либо прежде, и я не вижу от нее ничего, кроме любви, нежности и утешения!
Восхитительная женщина! воскликнул я. Ты называешь себя бедняком, мой друг, но никогда раньше ты не был так богат, ибо не знал таких несчетных сокровищ совершенства, коими обладаешь в этой женщине.
Да, мой друг, и если бы наше с нею первое свидание в этом доме уже завершилось, думаю, я мог бы утешиться. Но это лишь первый день ее истинного опыта; она только-только свела знакомство со скромным обиталищем; она трудилась весь день, обустраивая его жалкую обстановку; она впервые познала тяготы домашнего труда; она впервые обвела взглядом дом, лишенный какой бы то ни было элегантности и почти всех удобств. И теперь она, может быть, сидит усталая, измученная, предаваясь мрачным размышлениям о перспективах жизни в нищете.
В этой картине была большая доля правды, на которую мне было нечего возразить, и потому дальше мы шли молча. Свернув с главной дороги на узкую аллею, с обеих сторон которой густо росли лесные деревья, создавая атмосферу полного уединения, мы подошли к дому. Его скромное обличье удовлетворило бы даже самого пасторального поэта; и все же вид у него был по-деревенски приятный. Одно крыло его было густо увито диким виноградом, несколько деревьев грациозно изгибали над ним свои ветви, и я заметил несколько горшков с цветами, со вкусом расставленных у входа и на лужайке перед домом.
Маленькая калитка открыла нам доступ к дорожке, которая сквозь кусты вела ко входу. Еще подходя к дому, мы услышали звуки музыки. Лесли схватил меня за плечо, мы остановились и прислушались. Это был голос Мэри, которая пела с той трогательной простотой, которую ее муж особенно в ней любил. Я почувствовал, как рука Лесли дрожит на моем плече. Он шагнул вперед, чтобы лучше слышать, и под его ногами хрустнул гравий.