Но в этот момент подбежал один из охранников и доложил:
Сергей Миронович, машина ждет.
«Значит, судьба. Рвать так по живому, чего вола тянуть?»
Едем, сказал Киров.
Он привычно поднимался по лестнице к себе на третий этаж, здороваясь со всеми сотрудниками. В тусклом свете лица сливались в одно целое, слишком уж был погружен в свои размышления.
Сзади подошел Борисов, последние четыре года занимавшийся охраной и личными вопросами Сергея Мироновича. Шепнул на ухо:
Она ждет вас в кабинете.
Хорошо, ответил Киров, будь где-нибудь поблизости, я позову, если что.
Идя по огромному стометровому коридору Смольного, проигрывал в голове те вопросы, которые надо будет задать своей бывшей любовнице.
Он не заметил маленького тщедушного человечка, стоявшего у стены. Уже отойдя метров на двадцать, услышал за спиной звук взводимого курка и машинально, как учила много раз охрана, упал на пол, уткнувшись лицом в истертый сотнями ног ковер.
Сухо щелкнуло, но выстрела не случилось.
Осечка.
Затем Киров услышал звук удара, за которым последовал глухой стук падающего тела.
Сергей Миронович решил, что Борисов, как обычно, опекал его и пришел на помощь. Зазвучали приближающиеся неторопливые шаги. Он уже собирался подняться, но вдруг раздался выстрел, и мир исчез навсегда.
Москва, 1966 год
Холодная ярость Левитана, монументальное величие Леонардо да Винчи, объемный цвет Куинджи, безумие Дали стены словно говорили языком красок. Аркадий спросил:
Неужели подлинники?
Все до единого. Правда, почти ни об одной из этих картин, кроме закрытых клубов ценителей живописи, не знает никто. Скупаю потихоньку на мировых аукционах, но больше у частных коллекционеров. Вот, взгляни.
Они подошли к холсту, на котором была изображена обнаженная женщина.
Не узнаешь?
Аркадий Стругацкий вгляделся и ахнул:
Да ведь это Инесса Арманд.
Точно. Пьер Ренуар, так называемый «красный период». Написан по нашему индивидуальному заказу в единственном экземпляре.
Нашему? Партии? Или ВЧК?
Нашему, Аркадий, нашему пойдем дальше.
Одетый с иголочки, по последней парижской моде, Зафаэль совсем не был похож на того капитана-рубаку, с которым десять лет назад они вместе пили спирт и косили из пулемета каких-то странных ребят на непонятной территории. Сейчас он больше походил на солидного японского бизнесмена, волею судеб оказавшегося в московском подземелье.
Так чем же я обязан радости видеть тебя, Зафаэль? Прости за грубость, но у меня дела
Вздохнув, тот перебил:
Ну вот, не дал похвастаться коллекцией. Ладно. Знаю, у тебя встреча с Высоцким и Любимовым, ты спешишь, все, как всегда, на бегу делать приходится. Пойдем.
Он подошел к стене и надавил ладонью на неприметный камень. Беззвучно отъехала вверх невидимая ранее дверь, и открылась еще одна янтарная комната.
Зайдя внутрь, Аркадий ахнул.
В комнате висело три картины, и под каждой была установлена небольшая стеклянная витрина с подсветкой.
С первой сурово глядел его молодой отец. На коне, в красноармейской форме, Натан Залманович вел бойцов в атаку, яростно размахивая шашкой и что-то выкрикивая.
На второй был изображен Аркадий, с сигаретой в зубах, сидящий за печатной машинкой.
А на третьей был Борис. Этот портрет был самым странным. Брат сидел на огромном камне посреди черной пустоты, в позе роденовского мыслителя, а вокруг него роились какие-то странные сущности, нечто среднее между демонами и молекулярными моделями.
Похож, согласись? поинтересовался стоявший сзади Зафаэль. Иероним Босх, не хухрымухры.
А эти два кто писал?
Натана Залмановича сам Виктор Васнецов, еще когда отец твой в Гражданскую воевал, почти что с натуры. А тебя Марк Шагал. Кстати, большой поклонник вашего творчества.
Знаешь, дружище, у меня всего один ма-а-а-ааленький вопросик. Вот такой вот. Аркадий выразительно показал крохотную щель между большим и указательным пальцами. Не буду спрашивать, что за волшебная структура организовала тот памятный пикничок на Камчатке в неведомой стране. Не буду спрашивать, и откуда все это подземное великолепие. Ты все равно вряд ли ответишь, а даже если так, то уже не поверю я. Но вот какая интересная логическая цепочка выстраивается. Хоть я и не большой знаток живописи, но если мне не изменяет память, то Васнецов умер где-то в середине двадцатых годов.
В двадцать шестом, подсказал Зафаэль.
Тебе виднее. Так, собственно, к чему я это веду все. Получается, что вы еще с тех времен следили за моим отцом, раз заказали подобный холст. А затем стали следить и за нами с братом? Чем же мы обязаны подобной чести? иронически поинтересовался Стругацкий.
Мне проще было бы рассказать и про организацию, и про «пикничок», как ты выразился. Кстати, из-за него я тебя и позвал. Но об этом чуть позже. Так вот. Начну немного издалека. Помнишь ваше знакомство с Высоцким? И беседу на балконе?
Прослушку поставили?
У нас более совершенные технологии. Дело не в этом. Просто та персона, которую вы тогда обсуждали, нашу контору и возглавляет, это если в двух словах объяснять. Юрий Альфредович в свое время помог твоему отцу избежать ареста, а затем и вам двоим выбраться из блокадного Ленинграда. Он же опекал негласно твоих брата и мать. Такой вот коленкор Да и то, что пока хоть со скрипом, но книги братьев Стругацких еще издаются, тоже его заслуга. Но поскольку, усмехнувшись, заметил Зафаэль, ты сказал, что вряд ли поверишь сказанному мной, то не буду распространяться дальше на эту тему. Вернемся к нашей морской прогулке. За мной должок, ты нам помог тогда очень. Глянь на витрину под своим портретом. Узнаешь блокнотик?
Аркадий подошел ближе к картине.
Помимо рукописей книг, заметок и различных памятных тетрадок, которые он считал безнадежно утерянными, тут был и тот самый блокнот, в который он записывал после боя слова умирающего на неизвестном ему языке.
А теперь у меня к тебе просьба как к офицеру. Прочти перевод и забудь навсегда.
Стругацкий взял несколько листов тонкой рисовой бумаги, появившихся будто из воздуха в руках капитана. Бегло пробежавшись по тексту, он с ужасом бросил взгляд на Зафаэля и перечитал второй раз, медленно.
Ты мальчик умный, думаю, не надо объяснять, почему никогда и ни при каких обстоятельствах это не должно выйти из этой комнаты.
Положив руку на плечо потрясенного Стругацкого, подтолкнул того к выходу.
С делами покончили, пойдем за наградой.
Вновь нажав на неприметный камень, Зафаэль открыл проход, но теперь уже в техническое помещение метрополитена, характерно пахнущее креозотом.
Перед ними стояла больничная каталка на колесиках, на которой лежал человек с лошадиным знакомым лицом.
Не припоминаешь? Это Ильин, официально секретарь по организационным вопросам в вашем Московском отделении Союза писателей. Думаешь, на Лубянке вам палки в колеса ставят? Нет, это его рук дело. Он копает под вас, и копает серьезно. Боюсь, что скоро обычные доносы перерастут в активные действия. Юрий Альфредович просил передать: судьба семьи Стругацких в твоих руках. Вот, возьми.
Он наклонился под кушетку и вытянул оттуда мачете.
Это принадлежало Эрнесто Че Геваре. С ним он прошел Сьерра-Маэстра. Острый, как язык Фаины Раневской. Закончишь поднимайся по лестнице наверх, здесь за тобой приберут. И учти, второго шанса уже не будет.
Вложив нож в руки удивленного писателя, Зафаэль вернулся в янтарную комнату и тихо закрыл за собой проход.
Повертев в руках мачете, Аркадий с недоумением вернул его на место и взглянул на спящего мужчину.
Конечно, они пересекались в коридорах Дома писателей. И, конечно, кем именно является Ильин, не раз и не два Аркадию шепотом говорили на ухо.
Но сейчас, в дикой этой ситуации, держа в руках чужую судьбу, а со слов Зафаэля, и судьбу своих близких, он понимал, что не сможет ударить.
Арк долго поднимался по узенькой лестнице. Наконец, наткнулся на маленькую дверь и с легкостью открыл ее.
Перед ним был Театр на Таганке.
Пошарив по карманам, вытащил сигареты и спички.
Закурил.
Затем, обернувшись, увидел, что никакой двери в стене дома, откуда только что вышел, нет.
Ленинград, 1934 год
Тяжелая низкая дверь отворилась, и в камеру для допросов вошел Сталин.
Он привычно огладил рукой усы и посмотрел на маленького человечка, сидевшего на стуле. Руки и ноги того были скованы наручниками, пухлые губы на нездоровом, мучнистого цвета лице слегка дрожали, а из-под тяжелых век с мольбой смотрели испуганные глазки.
Здравствуйте, товарищ Николаев. Прокурор доложил, что вы хотели говорить со мной.
При слове «товарищ», услышанном от самого вождя народов, у Николаева екнуло сердце, и впервые за эти дни затеплилась надежда.
Иосиф Виссарионович неторопливо уселся на место следователя, достав из кармана френча трубку, пачку «Герцеговины Флор» и, не глядя на прикованного к стулу, закурил.