Подошел помощник краснолицый и дюжий здоровяк. Прозвище его было Минайя, а христианское имя Альвар Фаньес. Пламя ближайшего костра высветило его кряжистую, плотную фигуру. Заиграло бликами на крестообразной рукояти кинжала у пояса. От Минайи, как и от всех, пахло потом, железом, кожей. Оспа и вражеские клинки оставили свои следы на лице, которому сейчас, без шлема и кольчужного капюшона, будто чего-то недоставало.
Чего надумал?
Пока что ничего.
Не размыкая губ, потому что оба слишком хорошо знали, с кем имеют дело, они спокойно смотрели друг на друга: Минайя присев на корточки, командир полулежа и привалившись спиной к седлу и переметным сумам. Оба словно застыли в неподвижности. Красноватые отблески метались по бородатым лицам, то выхватывая их из тьмы, то вновь пряча.
Они тем временем много черных дел натворят, сказал наконец Минайя.
Засуетишься пропадешь.
Минайя, мгновенье подумав, кивнул:
Это так.
Руй Диас оторвал волоконце вяленого мяса, принялся усердно жевать, размалывая его зубами, чтоб хоть немного размягчить. Другое предложил Минайе, но тот мотнул головой:
Аббат сказал, что дальше, по пути к сьерре, появились четыре новых поселения.
Оба взглянули на своих людей, разлегшихся вокруг костров. Среди них был и укрывшийся попоной монах. Тот самый рыжий, что отстреливался от мавров из арбалета со стен Сан-Эрнана. Настоятель поручил ему сопровождать отряд, благо молод и знает здешние места. Мог сгодиться и в качестве духовного поводыря. А следовал он за ними верхом на муле, приторочив арбалет к седлу.
Небось там и женщины, и дети
Куда ж без них, пожал плечами Минайя.
Худо дело.
Да уж, клянусь честным крестом Хуже некуда.
Руй Диас принялся мысленно раскладывать дни, дороги, суточные переходы, прикидывать возможности и вероятия. Доска, на которой играют в такие шахматы, это пустоши, это безводье, скалы, знойные дни и студеные ночи. По слухам, неделю назад мавры большими силами прошли между рекой Гуадамьель и Сьерра-дель-Худио иначе говоря, вторглись в обширное, граничащее с христианской Кастилией и мусульманскими королевствами ничейное пространство, где осели неимущие отчаянные люди поселенцы-христиане, бежавшие от нищеты, семьи мосарабов[2], пришедшие с юга, разномастные ловцы удачи осели, принялись разводить скотину, возделывать черствую скудную землю, одной рукой держась за рукоятку плуга, а другой за рукоять меча; спали вполглаза и жили покуда живется со страхом в душе и с Господним именем на устах.
Горожане Агорбе заплатили нам за то, чтобы мы охотились на мавров заметил Минайя.
А мы и охотимся. Но я не собираюсь понапрасну мучить ни людей, ни лошадей. Шесть лиг в день не больше. Ну ладно шесть-семь, если уж очень припрет.
Чем позже мы нагоним мавров, тем хуже будет.
Для кого?
Для поселенцев.
Взгляни на это с другой стороны. Чем позже настигнем, тем больше добычи у них будет и, значит, тем медленней они будут двигаться С женщинами, рабами и скотиной особо-то не разгонишься.
Минайя улыбнулся. Потом, повернувшись, сплюнул в костер и снова улыбнулся:
Черт возьми! Это ты дельно придумал.
Более или менее.
Прежде чем колоть кабанчика, его надо откормить.
Ну да, что-то в этом роде. И тогда получишь колбасу, хамон и жаркое из требухи.
Минайя взглянул на монашка:
Рыжему лучше этого не говорить. Он и так все время спрашивает, отчего мы не шпорим коней.
Можешь сказать ему правду но не всю. Скажи, что в таких делах спешить не надо, не то понапрасну измотаешь людей или угодишь в засаду. Обо всем прочем молчи.
Собеседники, привстав и насторожившись, взглянули туда, где в этот миг на краю лощины послышалось конское ржанье, посыпались камни. Но тут же раздался успокаивающий голос дозорного, вероятно, его лошадь оступилась в темноте.
Мы и не поговорили толком с тех пор, как выехали из Бургоса, сказал Минайя.
Отчего же Поговорили. О многом.
Не обо всем.
Молчание длилось, пока Руй Диас не разделался с ломтем вяленого мяса. Минайя все так же смотрел на пламя, от которого оспины на загорелом лице обозначились явственней.
Они ведь последовали за тобой в изгнание. О нас, о родне твоей, речи нет: куда ты, туда и мы. Однако перед остальными ты в долгу. Должен хотя бы поблагодарить. Но минуло уже две недели, а ты слова им не сказал. Он повел рукой, показывая на бесформенные очертания фигур вокруг костров. Я думаю, они ждут от тебя этого самого слова.
Какого слова?
Не знаю. Какого-нибудь. Такого, чтоб за душу взяло.
Руй Диас поковырял в зубах:
Когда они пошли за мной, знали, что делают.
Их ведь никто не принуждал. Пошли за твоим именем и твоей славой. Не забывай этого.
Я и не забываю.
Руй Диас завернул остаток мяса в тряпицу и сунул его в седельную суму.
А ты, Минайя? Ты почему пошел?
Скучно мне стало в Бургосе, прозвучал в ответ отрывистый сухой смешок. А я с детства усвоил: тому, кто с тобой поведется, уж что-что, а скучно не будет. Он помолчал мгновение, словно в задумчивости, и снова рассмеялся. На этот раз громче. И дольше.
Ты чему смеешься, Минайя?
Да вспомнил лицо Альфонсо в Санта-Гадее Когда ты этак торжественно взошел по трем ступеням к алтарю, взялся за рукоять меча и велел королю поклясться Помнишь?
Еще бы не помнить. И мне, и ему.
Все эти чванливые отпрыски знатных родов, цвет рыцарства Леона и Кастилии, зароптали тогда но еле слышно, себе под нос. Ибо только ты один осмелился возвысить свой голос и сказать вслух то, о чем думали все.
Руй Диас подобрал с земли сухую ветку и бросил ее в костер.
Обошлось мне это, как ты знаешь, недешево.
Но ведь иначе ты поступить не мог, так ведь?
Ты о чем?
О том, что по твоей милости король сгорел со стыда. Клянусь телом Христовым, такое бывает не каждый день! Впрочем, ты с колыбели был отчаянным малым.
Ладно тебе Ложись спать. Завтра у нас долгий переход.
Минайя поднялся, потирая поясницу. Потом зевнул, рискуя вывихнуть себе челюсть.
Доброй ночи, Руй. Храни тебя Господь.
Доброй ночи.
Беззвучно шевеля губами, он читал молитвы сперва «Отче наш», потом «Богородице», не оставив в небрежении ни Мать, ни Сына. При его образе жизни да еще в нынешних обстоятельствах лучше засыпать, очистив душу молитвой и приведя в порядок дела. Затем перекрестился, убедился, что меч с кинжалом лежат под рукой, укутался в плащ, половчее пристроил голову на седло и вытянулся, глядя в звездное небо. Догорали костры, храпели на разные голоса дружинники. Снова донеслось ржание. Над становищем на черном куполе небес очень медленно вращались вокруг Полярной звезды мириады других звезд, и над темными закраинами лощины уже повис колчан Ориона-охотника.
«Заставил короля сгореть от стыда», сказал Минайя. Вот потому он и оказался сейчас здесь.
Припомнить это нетрудно, подумал Руй Диас, особенно в такую вот ночь, под теми же небесами, которые смотрят сейчас и на него, и на монастырь Сан-Педро-де-Карденья, в двух неделях пути, и путь этот с каждым днем все длиннее, где нашли приют его жена и дочери, а денег на их содержание, между прочим, хватит только на полгода.
Припомнить нетрудно, продолжал размышлять он, лежа рядом с теми, кто последовал за ним в изгнание. Одних, как заметил Минайя, понудил к этому родственный долг: это его племянники Фелес Гормас и заика Педро Бермудес, знаменосец. Оба Альвара тоже состоят с ним в дальнем родстве. Остальные вассалы дома Виваров, давние и близкие друзья вроде Диего Ордоньеса, либо искатели приключений, примкнувшие к нему для пропитания, ради добычи или потому, что восхищались Руем Диасом и были уверены, что, раз уж ему не досталось христианского королевства, он свое возьмет в набегах на мавританские земли.
Здесь с ним были сорок два самых лучших, самых отборных, а еще пятьдесят пять человек он оставил в Агорбе под командой двух испытанных друзей Мартина Антолинеса и Йенего Тельеса охранять небогатый обоз. И больше у него никого не было.
И совсем нетрудно, если уж на то пошло, припомнить, как побагровел от ярости король Кастилии и Леона, когда был вынужден положить правую руку на Библию и поклясться, что не имеет никакого отношения к смерти своего брата Санчо. Подтвердить перед распятием, что на трон его возвел промысел Божий, а не рука убийцы. Шестой Альфонс прибыл в Бургос, ожидая услышать восторженные клики народа, и услышал их, но лишь от той сверх меры возбужденной его части, которая называется «чернью», меж тем как кастильская знать сумела, словно бы ненароком, загородить ему путь и препроводить не во дворец, а в церковь, а там заставила принести клятву.
Мне подстроили ловушку, скажет потом Альфонсо своим присным. Эти чопорные бургосцы с их лицемерными улыбками и учтивыми манерами подстроили мне ловушку. Не улыбался только Руй Диас, сеньор Вивара и сподвижник его покойного брата. С непокрытой головой, с мечом на боку, он предстал перед королем: на вид сама почтительность, а на деле сух и тверд, как копье, и столь же опасен. И это он понудил короля, поставленного перед алтарем, ответить на вопрос: