Не смей! Не смей так говорить! выдавил Гвальхмаи. Голос у него сорвался. Он попытался что-то еще сказать, но у него опять получилось только «брлюм! брлюм! брлюм!»
Что бы тебе ни говорил Солнцеликий и что бы ты ни думал, Сын Солнца, мягко сказал Эльфин, любящий родитель не выращивает ребенка, чтобы принести его в жертву самому себе.
Гвальхмаи отчаянно замотал головой. Он был весь багровый от сдерживаемых слез, его явно разрывало между желанием броситься на Эльфина или Мирддина с кулаками и желанием убежать, чтобы не видеть их и не слышать. Мирддин ощутил мимолетную жалость.
Я думаю, самое время нанести визит Мэлгону, сказал Мирддин.
О, прижмурился Эльфин. Тут недалеко.
Акустика в храме была отличная. Хорошо поставленные, старательные голоса взлетали и переплетались. Воздух звенел благоговением.
Славься, славься, Солнцеликий,
Славься, славься, Справедливый,
Славься, славься, Милосердный...
Стройный хор вдруг рассыпался певцы начали один за другим давиться словами и сбиваться. В рядах возникла паника. Кто-то самый находчивый плотно зажал себе рот и продолжил мычать одну мелодию, но звучало это довольно жалко.
Солнцеликий, недвижно сидевший на троне перед алтарем, медленно и грозно воздвигся со своего места. Выглядел он неважно, как человек на крайней степени истощения кожа обтянула череп, глаза запали.
Он шагнул к дирижеру, тщетно пытавшемуся навести в своем строю порядок, и взял его за горло:
Ты пьян, Хайнен?
Хайнен отчаянно замотал головой.
Мэлгон с досадой отшвырнул Хайнена прочь.
Мирддин, уже некоторое время не без злорадства наблюдавший за неразберихой, отлепился от колонны у входа и прошел вперед:
Он не пьян, подтвердил он и возвысил голос. Я Мирддин, бард, и это я наложил вавилонское заклятие. Под ним можно говорить только правду и только то, что вы действительно хотите сказать. Хватит впустую молоть языками и повторять зазубренное. Учитесь называть вещи своими именами. Можете начать с того, является ли милосердным и справедливым тот, кто начинает душить певца, когда тот теряет голос.
Люди воззрились на него с ужасом. Мэлгон откинулся на спинку трона. Губы его искривились в презрительной усмешке, но руки, сжавшие подлокотники, выдавали волнение.
Это и есть твой проект, Гатта? спросил он. То, что ты так хотел мне доказать?
Эльфин, стоявший за спиной Мирддина, покачал головой:
Мои мотивы уже давно не сводятся к тому, чтобы тебе что-то доказывать, Мэлгон. Но бардов, равных Мирддину, действительно нет.
Мэлгон оскалил зубы:
Тебе же хуже. Ты меня утопишь, но и сам пойдешь ко дну, Гатта. И не мне тебе рассказывать, что такое Жажда. Иди, поваляйся у Единого в ногах. Попроси тебя спасти. Ты еще все обо всем пожалеешь. Ты еще трижды проклянешь свое чистоплюйство, Гатта. А я постараюсь продержаться столько, сколько нужно, чтобы это увидеть.
Мирддин окончательно убедился, что разговаривать тут не с кем и не о чем. Не то, чтоб у него раньше были какие-то иллюзии, конечно.
А если его прямо сейчас отправить по риновским следам? деловито спросил он у отца.
Эльфин покачал головой:
Не стоит. Он и двух шагов от своего капища сделать не сможет. Я наложил заклятие так, что он больше не может никем питаться. Еще немного и он развоплотится сам. Об этом не стоит беспокоиться. Главное сейчас дать людям как можно больше времени, а для этой цели воплощенный хозяин локуса лучше, чем развоплощенный, ты же знаешь. Он повернулся к хору и обвел певцов глазами. Под его взглядом все замирали, как завороженные. Вы Предстоятели своего народа. Ступайте и скажите всем если никто из людей не возьмет на себя ответственность за этот город, он рухнет. Идите.
Ослушаться никто не посмел. Жрецов как ветром сдуло.
Эльфин развернулся и медленно направился вглубь храма.
Стой! Посмотри мне в глаза, трус! прошипел ему вслед Мэлгон.
Эльфин не оглянулся.
Только когда за ним захлопнулась тяжелая дверь кельи, Эльфин опустился на узкое ложе и ссутулился, упершись лбом в сплетенные пальцы. Мирддин не знал, что сказать. Он неловко прислонился к стене, стараясь быть как можно бесшумней.
Наконец, Эльфин тяжело поднялся, шагнул к грубому столу у окна, вынул из рукава маленький блокнот и начал писать. В тишине резко заскрипел грифель. Эльфин вырвал листок, сложил его треугольником, прогладил ногтем сгибы и протянул Мирддину.
Ослушаться никто не посмел. Жрецов как ветром сдуло.
Эльфин развернулся и медленно направился вглубь храма.
Стой! Посмотри мне в глаза, трус! прошипел ему вслед Мэлгон.
Эльфин не оглянулся.
Только когда за ним захлопнулась тяжелая дверь кельи, Эльфин опустился на узкое ложе и ссутулился, упершись лбом в сплетенные пальцы. Мирддин не знал, что сказать. Он неловко прислонился к стене, стараясь быть как можно бесшумней.
Наконец, Эльфин тяжело поднялся, шагнул к грубому столу у окна, вынул из рукава маленький блокнот и начал писать. В тишине резко заскрипел грифель. Эльфин вырвал листок, сложил его треугольником, прогладил ногтем сгибы и протянул Мирддину.
Передай Блейзу, пожалуйста, когда увидишь.
Хорошо, сказал Мирддин.
На обратной стороне листка мелькнуло продавленное «ora pro». Мирддин торопливо отвел глаза и сунул письмо в карман куртки.
Эльфин поморщился.
Это все, что я могу для него сделать. Немного, конечно.
Вы были друзьями? спросил Мирддин.
Эльфин кивнул.
Были. А потом выяснилось, что у нас взаимоисключающие представления о гордости. И о многих других вещах тоже.
Например?
Например, существование в качестве божка кажется мне глубоко унизительным.
Эльфин вздохнул, взял со стола грубый глиняный кувшин, плеснул воды в одну кружку, в другую, и рассеянно поболтал пальцем сначала в одной, потом в другой. По комнате разлился густой медовый запах.
Единственный полезный навык, который мне это принесло. Эльфин придвинул одну из кружек сыну.
Ты работал божеством? поразился Мирддин.
Эльфин забрался на широкий подоконник, вытянул ноги и плотнее закутался в плащ.
Божеством плодородия, да. И, поверь мне, это была не синекура, он сделал глоток из своей кружки. Мирддин последовал его примеру. Напиток был сладкий и, кажется, очень крепкий. По пищеводу вниз как уголь прокатился.
Это было популярным одно время, произнес Эльфин. Казалось идеальным вариантом симбиоза у людей есть то, что нужно тебе, у тебя есть то, то нужно людям. Найди племя, покажи пару фокусов. Выйди вечерком из леса, сыграй на арфе, потом можешь делать с ними что угодно. Мне удалось соскочить. В отличие от многих. Хвала Единому, Эльфин сделал еще один большой глоток и прикрыл веки.
И как ты выбрался? зачарованно спросил Мирддин. О таких подробностях отцовского прошлого он впервые слышал.
У меня ушло три человеческих поколения. В первом перестаешь как-либо отзываться на просьбы. Во втором выращиваешь особо некомпетентных жрецов, озабоченных только сохранением власти и своего положения и злоупотребляющим им напропалую. В третьем вырастают дети, которые не верят ни во что, а в тебя особенно. Тогда можно сбежать.
Однако, ошарашенно подумал Мирддин.
Эльфин выпрямился и глянул на сына в упор. В незаметно подкравшихся сумерках зрачки полыхнули зеленым.
Никогда нельзя недооценивать человеческую веру, произнес он с нажимом. Это сила, которая перекраивает мир под себя. Он опять откинулся назад. Взгляд его затуманился. Сначала все прекрасно, не жизнь, а сплошной праздник. Потом ты случайно замечаешь, что твои старые друзья и знакомые потихоньку начинают забывать свои имена. Путаются в памяти о прошлом. Искренне считают правдой то, что люди о них придумали... и мало-помалу превращаются в банду склочных инфантилов, озабоченных только властью и выяснением отношений.
Но ты-то, конечно, не такой, у тебя все под контролем. И только когда ты пытаешься шагнуть вправо или влево за пределы рамок вот тогда-то ты и обнаруживаешь, как оно на самом деле. Внутри тесно и душно, снаружи голодно и холодно, а ты уже привык к комфорту, ты уже разъелся. Тебя уже почти устраивает участь кнопки «сделать хорошо». Почти. Эльфин фыркнул. Мирддин, никогда не позволяй людям себе поклоняться. Никогда.
Я запомню, пообещал Мирддин.
Он тоже сел на подоконник, свесил ноги и стал смотреть вниз, на город. Низко над развалинами взошла луна, круглая и желтая, как сыр. Между проулков метались факелы мало кому спалось, на фоне событий-то.
Ты что-нибудь помнишь о том, когда... когда был вестником? Ну, до всего? спросил Мирддин.
Эльфин покачал головой. Он сидел, расслабленно прислонившись спиной к арке окна, и очень напоминал горгулью со стен собора.
После того, как выбираешь, оно перестает быть вместимым. А вестником я не был. Слово появилось уже после Разделения. Когда появился Человек, и всем нам как-то пришлось определяться, как к этому относиться. Шуму было! Эльфин поболтал кружкой и ухмыльнулся. Знаешь, я никогда не мог бы себе этого представить.