Жаль, что полчаса назад тебя здесь не было, Джек, сказал редактор.
А что, свалка была? отозвался Джек с некоторым интересом.
Нет! сказал редактор рассмеявшись и рассказал про только что ушедшего посетителя, несколько преувеличивая юмористическую сторону происшествия, по своему обыкновению. Но Джек даже не улыбнулся.
Его следовало сразу вытолкать в шею, сказал он. Какое он имеет право являться сюда выведывать дамские секреты, раз что он сам предполагает, что это дама? Положим, вероятнее всего это старая ведьма с красным носом и взбитыми волосами, которая помощью своих стишков надеется подцепить какого нибудь молокососа, заключил Джек, с одинаковым цинизмом относившийся и к женщинам, и к литературе.
Я ему так и сказал, заметил редактор.
Вот именно этого-то и не следовало ему говорить! возразил Джек. Ты должен был стоять за эту женщину, как за мать родную. Господи! Как это вы не умеете порядочно издавать журнал. Вот кабы я засел в твое кресло, я бы тебе показал, как нужно обходиться с публикой.
А ты как-бы поступил, Джек? спросил редактор, с радостным удивлением видя, что его «герой непобедимый» поддался общечеловеческой слабости и тоже не прочь подавать советы на счет издательского дела.
Как бы я поступил? начал Джек с расстановкой: во первых, дитя мое, я бы не держал револьвера в закрытом ящике, в который за ним еще лазить нужно.
Ну, а что-бы ты сказал?
Да спросил бы, например, почем нынче бревна в Мендосино, и когда он ответит, сказал бы, что нам теперь ни бревен, ни дубин не требуется, объяснял Джек с ласковой кротостью. В таких вопросах, видишь ли, нельзя допускать ни малейшего легкомыслия. Писать-то ты, дружок мой, мастер, что и говорить, но положительно не умеешь поддерживать свое редакторское достоинство. Пожалуйста продолжай свою работу, я не буду мешать.
Выслушав наставление, редактор снова взялся за корректуру, а его приятель опять вполголоса затянул прерванный романс, но не выдержал и через несколько минут спросил: Где у тебя это стихотворение, черт бы его драл?
Редактор, не отрываясь от работы, помахал карандашом в ту сторону стола, где лежала не разрезанная книжка сборника «Эксцельсиор».
Что ж ты думаешь, я читать стану, что ли? сказал Джек обиженным тоном: расскажи просто, о чем там писано. Ты редактор, я думаю это твое дело.
Но юный литератор, серьезно озадаченный какими-то сложными опечатками, в которых не мог доискаться смысла, сморщил брови и нетерпеливо отмахнулся тем же карандашом. Джек вздохнул и взял со стола книжку сборника.
Наступило продолжительное молчание, прерываемое лишь шуршанием бумаги и скрипением кресла, на котором по временам с досадой поворачивался редактор. Солнце зашло в комнату и протянуло пыльный луч от окна через письменный стол. Джек давно перестал и петь, и свистать. Наконец редактор с удовольствием крякнул, отложил последний корректурный лист и оглянулся.
Джек Гэмлин уже не читал. Закинув одну руку за спинку дивана, а другой держа закрытую книгу, он придерживал в ней своим тонким указательным пальцем страницу, чтобы не смешать. Его изящный профиль и темные ресницы были подняты и обращены к окну.
Видя столь необычную задумчивость, редактор улыбнулся и преспокойно спросил:
Ну, как они тебе понравились?
Джек встал, обдернул обеими руками свой белый жилет и подошел к столу. Его дерзкие глаза сияли, но были полузакрыты. Он облокотился на стол и, глядя на приятеля сверху вниз, сказал тихо:
Они проникают в душу, точно поют, и помолчав прибавил: А ты не знаешь, какая она из себя?
Точь в точь как мистер Боуэрс у меня спрашивал! заметил редактор.
А ну его к черту, этого Боуэрса!
Вероятно, и ты желаешь, чтобы я к ней написал и попросил позволения дать тебе её адрес? спросил редактор с удвоенной серьезностью.
Нет, сказал Джек хладнокровно, через неделю я сам тебе сообщу её адрес, а ты за это угости меня завтраком. Мне было-бы приятно сознавать, что и я могу иметь заработок по литературной части. Если-же я не дам тебе адреса, то обязуюсь угостить тебя обедом. Хорошо?
Идет! сказал редактор. А ты пока ничего о ней не знаешь!
Ровно ничего. А ты?
Да только то, что я тебе говорил.
Ладно. До свидания.
И Джек, надев набекрень свою шелковую шляпу, так что она едва держалась на его кудрях, легкою поступью вышел из комнаты.
Идет! сказал редактор. А ты пока ничего о ней не знаешь!
Ровно ничего. А ты?
Да только то, что я тебе говорил.
Ладно. До свидания.
И Джек, надев набекрень свою шелковую шляпу, так что она едва держалась на его кудрях, легкою поступью вышел из комнаты.
Глядя на его удаляющуюся красивую фигуру и прислушиваясь в мелодическому свисту, раздавшемуся тотчас за дверью, редактор подумал, что обещанный обед едва ли состоится.
Тем не менее он с новым усердием принялся за свои однообразные занятия. Но с уходом Джека прошла как будто и вся поэзия дела. Приходил фактор типографии, потом издатель; они вели разговоры чисто практического характера. Наконец пришла почта. Перебирая письма, редактор увидел на одном из конвертов тот самый некрасивый и мальчишеский почерк, которым было написано анонимное стихотворение. Он с большим интересом разорвал обложку: она заключала в себе еще одно стихотворение и кроме того на отдельном лоскутке бумаги письмо, гораздо длиннее предыдущего, но за тою же подписью. Редактор развернул сначала письмо и вот что он прочел с возрастающим удивлением:
«Господин редактор! Я вижу, что вы поместили мои стихи, но не вижу того, что должно бы за этим следовать. Может быть, вы не знаете куда посылать? Так я вам сообщу. Присылайте деньги через курьерский дилижанс Уэльса и Фарго в почтовую контору Зеленых Ключей, под 47; там я и получу, потому что не хочу, чтобы мои родные знали. У нас дома чопорны и пожалуй найдут унизительным писать для журналов за деньги. Пришлите по расчету, сколько обыкновенно платится за стихи. Не думаете ли вы, что я вам даром стану стихи писать? Очень ошибаетесь.
Преданная вам Белая Фиалка».
«P.S. Если у вас за стихи платы не полагается, прошу возвратить мне прилагаемую поэму. Она ничуть не хуже предыдущей, а написать ее было не легче той. Понимаете? Ну то-то-же, знайте наших.
Белая Фиалка».
Редактор подумал, что присланная поэма должна быть какой-нибудь фарс и поспешил развернуть рукопись. Но нет! С первых же строк на него опять пахнуло тем умственным спокойствием, изяществом образов и чистотой воображения, которыми отличалась первая рукопись. И однако почерк везде был один и тот-же: им были написаны и оба прелестные стихотворения, и странное письмо.
Уж не вздумал ли кто-нибудь подшутить над ним, не присылают ли ему чужих стихов, прежде напечатанных? Да нет, сейчас видно, что это стихотворения не только оригинальные, но так сказать туземные и притом новые, хотя в них встречаются некоторые старо-английские слова, употребляемые теперь только в юго-западных штатах северной Америки. Ему и прежде казалось, что почерк очень не гармонирует с текстом и что ради полной анонимности автор вероятно прибегает в помощи переписчика. Но как же согласить это нелепое, грубоватое и корыстное письмо с тем духовным изяществом, которым пропитаны обе поэмы. Возможно ли, чтобы одно и тоже лицо было их автором? Редактор криво усмехнулся и подумал о посетивших его в то утро Боуэрсе и Джеке. Его поразило между прочим то, как он сам верно угадал, расписывая сильно заинтересованному Боуэрсу вероятное несоответствие внешних качеств поэтессы с её талантом.
Однако, хорошо ли будет скрыть это обстоятельство от Джека? Принимая во внимание предложенное им пари, это пожалуй нечестно. Впрочем, едва ли одно рыцарское благородство понудило редактора позвонить слугу и послать справиться, дома ли мистер Гэмлин; гораздо проще предположить, что в нем шевельнулась довольно обыкновенная мысль; посмотрим, какую-то рожу вытянет Джек, прочтя такое письмецо!
Когда слуга ушел наверх, редактор сел к столу и поспешно написал следующее:
«Милостивая государыня! Вы столь-же правы как и великодушны, предположив, что только незнание вашего адреса причиною, что издатель еще не доставил вам гонорара за ваши превосходные стихи. С этою-же почтой вы получите что следует указанным вами способом. Так как ваше стихотворение пользуется заслуженным успехом, ко мне обращались с просьбою сообщить ваш адрес. Если бы вам угодно было доставить его мне, я бы счел за большую для себя честь такое доказательство вашего доверия. Впрочем, решение этого вопроса всецело зависит от вашей доброй воли и личных соображений. С величайшим удовольствием принимаю вторичное произведение Белой Фиалки и пользуюсь случаем засвидетельствовать вам, милостивая государыня, свое совершенное уважение.
Редактор».