Вы зря удивляетесь, молодой человек, три дня назад сказал Алексею врач в морге. На сердце вашего отца мы насчитали восемь микро-инфарктов.
Девятым, как объяснил тот же врач, был макро-инфаркт
Проснувшись, как всегда, в шесть утра, Никитин, не оторвав от подушки головы, включил стоявший рядом с постелью светлозеленый торшер. Комната, в которой он знал на стенах каждую трещинку и каждый бугорок, в то утро показалась чужой и холодной.
«Осиротела квартира»
Шестиэтажный дом из белого камня-ракушечника, в котором жили Никитины, стоял в центре города. Его построили десять лет назад, когда Москва неожиданно «выделила» большие деньги на обновление краевого центра город к тому времени обветшал настолько, что обычные капитальные ремонты уже не могли скрыть следов его нищенской старости.
Семья учителей-математиков получила тогда двухкомнатную квартиру на третьем этаже дома, а до этого жила тоже в центре города, но в «коммуналке» ветхом особнячке, который еще до советской власти построил небогатый, но экономный парикмахер. В этом здании, уже покосившемся из-за слабого фундамента, Никитины занимали одну комнату, а в двух других жили две крикливые, уже изрядно потрепанные беспутной жизнью девицы-продавщицы гастронома и плосколицый отставной капитан, бас которого легко заглушал визгливый гвалт, который часто поднимали на общей кухне обе женщины. Соседи по «коммуналке» были людьми скандальными и даже злобными, на их лицах в любой час дня было написано желание плюнуть кому-нибудь в лицо Возможность не встречаться с девицами и капитаном каждый день на общей кухне и у входа в общий туалет в немалой степени усилила радость Никитиных, когда они после многолетнего ожидания получили, наконец, ордер на квартиру в новом белом доме.
Из этой квартиры Алексей пошел учиться в университет (два года прожил в студенческом общежитии «для более глубокого изучения жизни», как объяснил он родителям), сюда привел жену Галю, тоже историка, специалиста по античной истории Балкан; здесь наш герой пережил и первый в жизни, казалось, чудом не сбивший его с ног жестокий, ничем не заслуженный удар судьбы: через год после свадьбы в морозный зимний день Галя, не сумев родить, умерла.
После этой смерти молчаливее стал обычно шумный и веселый, даже порой казавшийся легкомысленным Василий Иванович
«Может, тогда-то и началось в отце необратимое?»
Алексей открыл верхний ящик тумбочки, взял в руки лежавшую там большую красную папку. Поверх папки на аккуратно приклеенной белой этикетке рукой отца крупно было написано: «Эпизоды жизни Василия Ивановича Никитина, записанные им собственноручно и добровольно по просьбе сына Алексея, цензурой не проверенные, а потому к печати не рекомендованные».
Алексей легко представил себе улыбку отца и сам за все последние дни, кажется, впервые улыбнулся.
История рукописи была такова. Год назад у отца с сыном зашел разговор (время от времени возникавший и до этого) о научных делах Алексея. Никитин-младший тогда только начал собирать материалы для своего нового исследования о том, как за семьдесят лет изменили советского человека социализм и тоталитарная власть.
А, по-моему, сказал в том разговоре любивший по любому поводу поспорить Василий Иванович, люди вообще не меняются. Прочти письма великих, тех, что жили не только без компьютеров, а и до велосипедов (Пушкина, например), их волновали те же страсти, что и нас О Пушкине некорректно? Хорошо, возьми Ветхий Завет
Мысль была небесспорной, но Алексей возражать отцу не стал. В его голове тогда возникло, как ему показалось, интересное и полезное в частности, для его будущего собственного сочинения предложение:
А напиши-ка и ты мне письма, отец. Расскажи эпизоды из своей жизни, которые тебе почему-то запомнились.
Свободного времени у Василия Ивановича было мало (работал отец в школе, преподавал, как когда-то и мать Алексея, математику, кроме этого вел какие-то кружки, организовывал олимпиады), желания заняться литературным трудом, как он честно признался, не было вовсе. Поэтому от предложения сына он долго отказывался, но Алексей все-таки уговорил его «попробовать», и отец, сочинив первые «эпизоды», работой в конце концов увлекся.
Рукопись осталась незаконченной.
Прочитать целиком написанное отцом Алексей решил вечером после работы, а сейчас наугад достал страничку из середины папки.
«Эпизод двадцать девятый. В одиннадцать лет, Алеша, я был шахтером. Нет, под землю, конечно, не лазил, уголек добывал на поверхности и не для государства, а преследуя шкурный личный интерес. Дело было, как ты уже, наверно, посчитал, в войну, мы тогда с матерью и младшим братом сбежали от немцев, наступавших по Белоруссии, в сибирский город Киселевск, где было много угольных шахт. И возле каждой терриконы черные пирамиды из породы, задерешь голову к вершине и мозги кружатся Поселились мы в летнем домике одной доброй женщины. Зимой домик стал промерзать, потому что топить печку было нечем, и тогда хозяйка подсказала нам, как можно добыть топливо.
Бабушка твоя работала по двенадцать часов в сутки на швейной фабрике. И когда она была занята в ночную смену, мы с ней стали ходить к ближайшему террикону, на вершине которого днем и ночью вращались большие колеса и через короткие промежутки времени опрокидывалась вагонетка с породой. Каменные обрубки с грохотом катились вниз, потом вагонетка исчезала в черном стволе и на несколько минут наступала тишина. Это были наши шахтерские минуты! Вместе с породой вагонетка высыпала и куски добротного уголька, мы его отыскивали, кидали в мешки, а, услыхав, что наверху в очередной раз опрокинулась вагонетка, бежали в сторону, иногда при этом приходилось перепрыгивать через огромные серые валуны, со свистом накатывавшиеся прямо под ноги».
Алексей, все еще укрытый одеялом, содрогнулся, живо представив себе маленького, плохо одетого мальчика, убегающего (зимой, в сибирский мороз!) по склону террикона от летящих, как пушечные снаряды, камней. «Так закалялась сталь!»
Не хотелось верить, что отца нет, что ни один из предметов в доме, принадлежавших ему в их числе и эту красную папку, он теперь никогда уже не возьмет в руки
Пропустим переживания нашего героя по поводу только что прочитанного им двадцать девятого эпизода переживания эти, при желании, легко представит себе читатель. Тем более что и Алексей уже отложил папку отца и, все еще лежа в постели, сосредоточился на размышлениях о жизни, которая была ему понятнее и ближе.
Через семь месяцев, седьмого октября, ему исполнится тридцать восемь лет.
«В архиве женщины подарят цветы, соберут на бутылку шампанского; директор, жмот, даст тридцать восемь рублей премии (по этому поводу Никита Кнут не преминет съязвить: «за бесцельно прожитые годы», но с удовольствием станет пить водку, купленную на эти деньги). Водку будем пить в ресторане; позову друзей сколько их осталось? о чем через семь месяцев будем вести высокие разговоры?..
Тридцать восемь лет промчались, увы, курьерским поездом, и уже недалек тот день, когда я буду жить не будущим, как велит партия, а стану вспоминать прошлое как потрепанные жизнью и выступлениями перед молодежью ветераны войны и труда Кое-что, может, и вспомню с надутыми от гордости щеками: диссертацию, монографию, статьи, хотя, если без лукавства, и они лживы от первой буквы до последней. Творчество, которым я горжусь, и не могло быть настоящим, потому что в основе моей «науки» лежат по крайней мере две гнилые балки: искренние заблуждения мыслителей-утопистов и циничная ложь собственных вождей»
Еще раз подумав о своем возрасте и о том, что вера во вчерашнее, слава Богу, кажется, уходит, Алексей (не то от досады по поводу прошлого, не то собираясь с силами для еще не совсем понятного будущего), вздохнул полной грудью.
И в это время
Может, у великих людей мысли и возникают неожиданно, как молнии на черном небе. У обычных смертных это происходит по неторопливым законам эволюции: мелкие и крупные впечатления жизни постепенно наполняют человека, никто не знает, как они внутри взаимодействуют, но от их взаимодействия и всплывает вдруг озарение: через некоторое время человек встает с постели и объявляет самому себе и окружающим, что он, наконец, решился на радикальный поворот в своей жизни Никитин-младший в то утро «вдруг» принял подобное радикальное решение, а «мелкие и крупные впечатления», способствовавшие этому, пусть домыслят сами читатели, среди которых, наверно, найдутся еще те, кто помнит и хрущевскую «оттепель», и брежневский «застой», и горбачевскую «перестройку»: