По-иному дело обстояло в нашей стране, где демократизм начинался с признания необходимости решения в интересах большинства аграрного вопроса, создания условий, прежде всего материальных, для участия народа в политической жизни. Российская проблема для демократа, народника, большевика это главным образом проблема освобождения, не столько политического (часть демократов вообще выступала за уничтожение государства или за реформы, подобные Петровским), сколько экономического. Без экономического освобождения народных масс в России невозможно было создать раскрепощенного индивида. Соответственно политическая программа русских демократов сводилась к тому, чтобы «по возможности уничтожить преобладание высших классов над низшими в государственном устройстве», причем, каким путем это сделать, «для них почти все равно». Демократ не должен останавливаться перед тем, чтобы «производить реформы с помощью материальной силы», он для реформ готов «пожертвовать и свободой слова, и конституционными реформами». Это было сказано революционным демократом Чернышевским в 1858 г.; практически именно он сформулировал основные пункты плебейски-крестьянского демократизма в России. Новации Ленина в пределах этой программы касались частностей идея диктатуры пролетариата («наинижайших низов» населения) и Советы как новый тип управления, якобы более высокий, чем парламентаризм.
В этих условиях демократический и либеральный импульсы вместо того, чтобы дополнять друг друга, как в США и Западной Европе, вошли в России в резкое столкновение. Невозможность объединения или хотя бы взаимопонимания этих враждующих в России тенденций деформировала и демократическую, и либеральную идеологию. Демократизм в России все больше принимал плебейски-разрушительный характер, а либерализм вынужден был сближаться с «охранительной» тенденцией, поддерживая «рациональные» действия русского самодержавия. С одной стороны, идеализация сначала крестьянской, затем пролетарской массы, наделение ее всеми мыслимыми социальными добродетелями (коллективистский дух, революционная самодеятельность, освободительная миссия и тому подобное); с другой консервативное осуждение масс «образованным обществом», боязнь «черни» (т.е. фактически народа), утрата освободительного аспекта, соглашательство с самодержавием все это во многом предопределяло характер Октябрьской (1917) революции и последовавшего за ней развития событий.
Изменилась ли ситуация сегодня? С грустью приходится констатировать, что в главном она осталась прежней «национализирования» демократии не произошло. Демократический идеал в его классическом виде и сегодня отвечает культурному кругозору и потребностям достаточно узкого социального слоя научно-технической и гуманитарной интеллигенции, людей свободных профессий (врачей, юристов, деятелей культуры и т.д.), высших слоев государственных чиновников, части менеджеров, включенных благодаря образованию и положению в систему более широких кyльтypныx oтнoшений.
Чтo же касается основной массы народа, то для нее слово «демократия» до сих пор расшифровывается главным образом в терминах материальной (социальной) справедливости. А как раз эта-то справедливость на первых порах была грубо растоптана реформаторами 1990-х годов. Для пришедших во власть либералов-рыночников социальная справедливость была сродни нравственному предрассудку, коренившемуся в коммунистическом прошлом. С политикой радикальных экономических перемен этот «предрассудок» не имел, по их мнению, ничего общего. Либералам 1990-х годов повезло: за свое непонимание они отделались только потерей власти, так и не поняв, что страна благодаря их политике была подведена к краю пропасти. Новые лидеры пошли уже другим путем, сделав ставку на регулирование рынка силами государства, говоря (к сожалению, иногда только говоря) о социальной политике и социально ориентированной экономике.
Идея демократии разделяет судьбу общих, абстрактных идей, которые пережили несколько эпох, всякий раз наполняясь новым конкретным содержанием. Соответственно облик и характер демократической идеологии, задачи, решение которых она имеет в виду, могут быть поняты лишь в результате анализа специфических и сложных условий, придавших ей значимость и смысл.
Если говорить о сегодняшнем историческом этапе не только России, но и западного мира, то приходится констатировать, что вместе с ростом самодостаточности экономических процессов уменьшается активная роль специфически социальной сферы, которая все больше приспосабливается к нуждам экономического социума и все менее способна к реализации гуманистических целей. В России эта глобальная тенденция проявилась в полной победе «экономического либерализма» над либерализмом в собственном смысле этого слова, видевшем в свободе и демократии средства обеспечить всем людям полное развитие их личности, в эрозии идеи гражданственности, в «колонизации» общественного частным, в растущем безразличии людей к решению долгосрочных задач.
Если говорить о сегодняшнем историческом этапе не только России, но и западного мира, то приходится констатировать, что вместе с ростом самодостаточности экономических процессов уменьшается активная роль специфически социальной сферы, которая все больше приспосабливается к нуждам экономического социума и все менее способна к реализации гуманистических целей. В России эта глобальная тенденция проявилась в полной победе «экономического либерализма» над либерализмом в собственном смысле этого слова, видевшем в свободе и демократии средства обеспечить всем людям полное развитие их личности, в эрозии идеи гражданственности, в «колонизации» общественного частным, в растущем безразличии людей к решению долгосрочных задач.
Что из этого следует? Прежде всего, думается, речь должна идти о модификации форм и методов борьбы за демократию.
На первый взгляд, задача демократизации существующего политического и общественного строя России кажется простой и элементарной. Однако проблема в том, что средства ее решения в конце XX начале XXI в. уже не могут быть простыми, а тем более элементарными. Ведь вследствие коренного изменения условий, внешних и внутренних, процессы, способные привести к построению в России демократического общества, существенно отличаются от тех, которые происходили в свое время в Западной Европе, да и в самом нашем обществе.
Когда-то демократия в ее радикальных вариантах означала доминирование народа над привилегированными классами, большинства над меньшинством; в умеренных версиях она исходила из единства всех слоев общества на базе консенсуса разных интересов. Демократическая парадигма строилась на постулате о том, что народ является высшей инстанцией и мерилом истинности всякой политической теории, что именно народ выступает субъектом истории, ее главной движущей силой, и его действия по определению носят прогрессивный характер. Предполагалось, что любой частный интерес должен в конце концов уступить место общему, народному. Возможность суммирования индивидуальностей в «общем деле», идея гражданственности не подвергались никакому сомнению считалось, что гражданин совместно с другими гражданами в состоянии самостоятельно, без посредников определить права и обязанности, привилегии и обязательства членов соответствующего общества.
Сегодня этот комплекс демократических идей во многом устарел и не соответствует ситуации, сложившейся и на Западе, и в России. Трагический опыт осуществления в нашей стране диктатуры пролетариата (позже «общенародного государства»), громадное разрастание функций государства и, наконец, тотальная бюрократизация управления показывают, что демократизация общества, опирающаяся только на идею гражданственности, на гражданские доблести, неизбежно терпит крах. Дело не только в том, что воспитание населения в гражданском, демократическом духе процесс крайне длительный и трудный, особенно в современной России с ее громадными перепадами в культуре населения, разрывом между доходами «низших» и «высших» слоев, с неравным доступом к ресурсам самоутверждения личности, со слабым интересом населения к политике. Проблема конкретнее, драматичнее. Гражданственность, гражданское общество не могут появиться в России и стать основой демократии, пока новый политический режим сохраняет главные черты старого, пока существует закрытость государственной власти от общества, закрытость тотальная, порождающая коррупцию и громадные злоупотребления. Как никогда, сегодня становится ясным, что бюрократия в России это не просто волокита, некомпетентность, взятки, это еще произвол, насилие над личностью, узурпация ее гражданских прав. Полтора миллиона вопросов, заданных В. Путину, это не столько свидетельство демократизма власти, стремления её не терять связи с народом, сколько индикатор неготовности (нежелания) громадного бюрократического аппарата исполнять вмененные ему законом обязанности, соблюдать Конституцию страны и права граждан.
Всесилие бюрократии, коррумпированной и некоррумпированной, но всегда неподконтрольной, произвол чиновников, «избирательное правосудие» стали сегодня основным препятствием демократизации России, возьмем ли мы экономику (средний и мелкий бизнес), местное самоуправление, отношения между регионами и Центром, соблюдение федеральных законов и установлений, социальную защиту слабейших слоев населения, сферу отношений собственности и т.п. Взятка, «откат», умение «вертеться», способность угадать, что хочет начальство, до сих пор являются нормой поведения российского чиновника, нормой, которая создает невыносимые условия для всякого честного человека, работающего в государственном аппарате. Под разлагающим воздействием этих факторов падает интерес населения к политике, к выборам, рушатся политические убеждения, сокращается участие людей в мероприятиях, издавна считавшихся политическими. Когда человек полностью бесправен перед любым «блюстителем порядка», который может его оскорбить, ограбить и даже избить, когда закон трактуется в зависимости от имущественного или должностного положения гражданина, когда государство не может справиться с преступностью, у людей возникает ощущение бессилия, расширяется пропасть между частным и общественным, и частные проблемы перестают переводиться на язык общественных.