Ваня, мало ли что а вдруг мошенник какой? Сейчас вон что пишут, девушек на дороге похитили и отвезли, завернутых в ковры, куда-то на Восток, в рабство. Стоит ли рисковать?
Полно тебе, Валюш, сказал Иван Васильевич, ставя кружку в мойку после выпитого чая. Какую пользу похитителям принесет мужичок тридцати пяти лет без накоплений и особых\ физических возможностей? Разве что буду подпольным психологом бандитской группировки, он улыбнулся и представил себя в этой роли.
Зато, Валюша, мы наконец-то купим тебе велосипед. Пошли, спать пора. Все будет хорошо.
Валя вздохнула и сдалась.
На Казанском вокзале была толчея. Простояв пятнадцать минут в очереди и купив билет, Иван Васильевич стал оглядываться через головы людей в поисках нужного пути. Вокзал пропах человеческим потом и смазкой, и, пробиваясь сквозь тела в серых пальто, Иван Васильевич чувствовал себя уголовником, ищущим путь на нары.
Наконец, с потоком людей пройдя через заслон киосков и череду рук попрошаек, Иван Васильевич вышел на воздух, на перрон. Световое табло прямо перед ним говорило, что состав на Шатуру направляется через двадцать минут с этого самого пути. Хотелось погулять после душной атмосферы вокзала, но Иван Васильевич все же передумал и пошел к электричке ему не мечталось о поездке в тамбуре вместе с компанией выпивающих бичей.
Ему повезло в вагоне оставалось еще немного свободных мест. Иван Васильевич признал, что сравнение вагона электрички с нарами недалеко от идеала покрашенные коричневым цветом лавки из толстой фанеры были исписаны различными надписями с точными указаниями, кто это написал и в каком году.
Иван Васильевич положил сумку на решетку сверху и сел на наиболее, как ему показалось, цивилизованное место напротив двух бабушек, мирно разговаривающих друг с дружкой.
Вагон наполнялся. К Ивану Васильевичу подсели подросток с футляром от гитары и представительный мужчина при галстуке. И когда поезд уже тронулся, на последнее место, рядом с Иваном Васильевичем, упал довольно неприятный субъект. Он что-то негромко бубнил себе под нос, жестикулируя, доказывая что-то самому себе и тут же опровергая это собственными же аргументами.
Мужчина был средних лет, и непонятно было, из какой он среды одет в относительно хорошую одежду, но с несколькими грязными коричневыми пятнами на пиджаке. Вроде чистый но какой от него запах! Бабушки, фыркнув и поворочав глазами, встали и вышли. Представительный мужчина придвинулся ближе к стенке и всем своим видом показывал, что субъекта он не замечает, но выдавал себя тут же, так как слишком пристально смотрел в окно. Обстановка сделалась напряженной.
Иван Васильевич продолжал сидеть как сидел выходить и торчать все время стоя, качаясь на поручне, ему не хотелось. От незнакомца веяло сумасшествием. Не опасностью он был не опасен. Именно сумасшествием. И только очередной бродячий продавец, стоя около входа в вагон, пожелал пассажирам счастливого пути и стал предлагать новую модель стеклореза, незнакомец обратил свое внимание на Ивана Васильевича.
Вот вы, молодой человек. Как представитель самобытнейшей творческой интеллигенции, я, россиянин в седьмом поколении, хочу спросить вас где наша страна? Где? И прежде чем вы ответите, я вам возражу. Да, да, молодой человек, возражу! Я не буду восхвалять под видом чистой демократии, знаете ли, господство империалистической буржуазии! Я всегда повторял слова нашего бессменного вождя нужно укреплять диктатуру пролетариата как базу мировой пролетарской революции! Да! И не говорите, что Троцкий и Бухарин, эти контрреволюционеры, не играли на руку империалистам!
Иван Васильевич совершенно точно не собирался этого говорить. Субъект продолжал, гнусавя и жестикулируя, словно стоял на трибуне митинга.
Но я вам скажу, поверьте! Мои деды пахали эту землю, мои прадеды ходили к царям с челобитными, и я продолжал и продолжаю разоблачать провокаторскую деятельность и хищнические планы оппортунистов! Вот вы, молодой человек, скажите, разве нынешняя политика новых меньшевиков не потакательство буржуазной демократии и не контрреволюционый мятеж?
Иван Васильевич постарался не ввязываться в разговор, по форме политический, но по содержанию совершенно безумный, но тип в пиджаке настойчиво повторил вопрос. Иван Васильевич нехотя повернул голову. Красные глаза в прожилках мутно смотрели на него.
Если у Вас проблемы, не лезли бы к окружающим, Иван Васильевич с напускным антагонизмом пробормотал заранее провальную фразу.
Ха! Субъект смачно хлопнул себя по ляжкам и подпрыгнул на месте, словно хотел сплясать гопака, А у меня нет проблем! У меня все замечательно! Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!
Ну конечно. Вон, посмотрите на свой пиджак хотя бы пятна на нем оттерли, прежде чем в общественный транспорт садиться.
Ха! А это не мои проблемы! Как бы не так, я пою и танцую, сердце мое бьется музыке в такт! Субъект продолжал музицировать.
Иван Васильевич вдруг обозлился. Почему он должен сидеть с этим спятившим фанатом? Да еще и воняющим какой-то дрянью против моли?
Знаете что Вам бы вообще проветриться не мешало!
А мне хорошо! Где мои проблемы? Я свободный человек ем что хочу, гуляю где хочу.
То-то оно и видно, съязвил Иван Васильевич, а сам подумал чего я вообще с ним болтаю? Вы на себя посмотрите Вам жить-то есть где?
Молодой человек! Даже такой великий человек, как Сократ, жил в бочке, а Вы говорите жить! Поля и леса родимой страны вот моя квартира! Вот где я счастлив!
Да вы даже не представляете себе, что значит быть счастливым! Скажите за что вы несете ответственность? Что вы приносите в этот мир?
Кажется, ситуация начинала поворачиваться в обратную сторону. Теперь Иван Васильевич, пытаясь что-то доказать сумасшедшему, выглядел как своего рода фанат кулаки сжаты, в глазах праведный гнев и огонь видимой только ему истины.
Сумасшедший, кажется, встретил такое общение впервые он вдруг посерьезнел и стал, как ни странно, отвечать именно на тот вопрос, который ему задали.
А зачем мне ответственность? Я человек маленький, жена и дети не для меня, они преграда, тернии на моей дороге просветителя заблудших толп, что закабалены в эпоху империализма! Светоч должен пылать!
Иван Васильевич позавидовал его красноречию.
Тем временем состав подошел к Люберцам.
Что, хочешь весь мир изменить, да? Поинтересовался с усмешкой Иван Васильевич у сумасшедшего. Многие до тебя пытались, да только их подвиги смех вызывают. Теперь ты скажи как ты собираешься мир изменить?
Партия мой верный друг и соратник! Партия ведущая сила, вдохновляющая на подвиги миллионы и ведущая руководство по подготовке революционного мятежа! Она, как птица Феникс, восстанет из пепла и могучей грудью раздвинет препоны империалистических зазывал!
Так, понятно, партия значит! Твоей могучей грудью, что ли? Ну что? Какова твоя личная ценность?
Сумасшедший немного растерялся и поводил глазами. Подошедшая мороженщица с обтянутым металлической фольгой коробом предложила Ивану Васильевичу и нашему субъекту пломбир, но они оба даже не заметили ее. Оба сидели напряженные, сжав кулаки и немного подавшись вперед, словно желая взять противника на таран, возможно, ценой собственной жизни.
Я светоч светлых идей коммунизма, повторил он с гордым видом, ударив себя в грудь, Я несу честному пролетарскому народу просвещение, говоря о том, что вы, с вашими закабаленными империализмом умами
Светоч, посмотри на себя! Ты не можешь даже вписаться общество, семью, не можешь взять ответственность даже за себя самого в какой помойке ты копался?
Это та помойка, в которую вы, контрреволюционные интервенты и оппортунисты, превратили процветающую страну молодого пролетариата, смотрящую вперед в светлое будущее!
Иван Васильевич заметил, что речь сумасшедшего похожа на конструктор, в котором он из кубиков слов, причем одних и тех же, собирал разные постройки, далеко не всегда эстетичные и логически выглядящие. Он вспомнил Остапа Бендера, предложившего свой «зубовный скрежет» активисту-журналисту, и подумал, что Ильф с Петровым, наверное, тоже встретились с подобным типом где-нибудь в первой советской электричке.
Да, именно помойка! Каких людей ты хочешь вести вперед своих собутыльников и соседей по вокзалу? Посмотри на свой пиджак хотя бы пробовал отмыть?
Мой пиджак сшит на пролетарской фабрике, носящей гордое народное имя «Большевичка», и я горжусь этим, он снова потряс корявым пальцем, слышите, горжусь этим пиджаком, и я горжусь моим народом, выпестованным революцией! И не променяю этот пиджак даже на два пиджака грязных фабрик загнивающего капитализма, где несчастных восьмилетних детей, работающих за крошки хлеба, обессиленных и стонущих от усталости и жажды, полумертвых оттаскивают от станков