Садово-парковый пейзаж - Андрей Драгунов 5 стр.

Мой кот Бартоломео слишком стар.
Его для упрощенья называю
коротким производным  просто Барт,
когда сосиску утром предлагаю.
Он пережил уже своих мышей,
которые делили с ним пространство
моей квартиры. Тихо, без затей
они поставили его давно на царство,
и он за это их не обижал
Так мы и жили все в моей квартире.
Теперь нас двое, как уже сказал
я раньше, и, наверно, в целом мире
нет более понятного родства.
Мы утром с ним перебираем почту,
раскладываем так  для баловства
по полочкам, по датам, между прочим.
Потом обедаем и ходим на балкон
смотреть, как дворник листья убирает
слетевшие, и сразу видно, он
их точного количества не знает 
метёт, метёт Мой кот следит за ним,
тоскливо понимая всю бесцельность
сей процедуры Вон ещё один
слетает лист, осваивая вечность.
Бартоломео просится домой 
прохладно осенью на стареньком балконе.
И я за ним с поникшей головой,
ещё один день прожит, как в загоне
для отслуживших век свой лошадей
Барт смотрит телевизор  там погода
с красивой девушкой, и кажется, что ей
наскучила капризная природа
со всеми выкрутасами. Опять
ложиться спать, разглядывая звёзды
сквозь занавеску. Барт мой на кровать
опять запрыгнет и почти серьёзно
посмотрит на меня, потом в окно,
утроится на тёплую подушку
и будет вспоминать, как он давно
уже со мной, как старая игрушка.

За несколько дней ни строчки  свалила простуда.
Вроде ещё не зима, а уже результаты
прогулок без шапки. Коварная температура
засунула под одеяло с тампоном из ваты
в промокшем носу. Даже книги, увы, не спасают 
заглянешь в Иосифа Саныча и непонятно,
от боли в затылке, откуда стихи прорастают,
куда отправляются, не возвращаясь обратно.
Простуда пройдёт, вероятно, на этой неделе.
Останутся только платки и таблетки в кармане,
и томик Иосифа Саныча там, у постели
рядом с малиновым чаем в гранёном стакане.

По запаху никак не распознать
хозяина жилища. В новом доме
он обитает, как бы не соврать,
всего неделю. Даже на балконе
ещё стоят коробки от вещей.
Он переехал из другой квартиры,
где жил с женой, но, правда, без детей,
как говорят досужие кумиры
подъездных лавок. Видимо, судьба
с ним обошлась не очень деликатно,
сослав его неведомо куда,
откуда путь вдвойне длинней  обратно.
Он переехал, видимо, затем,
чтоб больше никуда не возвращаться
И запах штукатурки с новых стен
лишь дополнение к глаголу «расставаться».
Тем более, когда из всех вещей,
после раздела, лишь диван и книги
ему достались, видимо, за ней
осталось остальное и интриги
старательных подруг. Осенний лист
слетает на балкон. Он с наслажденьем
раскуривает трубку. Чистый лист
готов принять его стихотворенье
о новой жизни, и скрипит перо
уже нигде, нигде не застревая.
Мело, мело Во все края мело
И даже здесь, где жизнь уже за краем.

Странно, но всё ещё жив и глотаю пыль.
В новом пространстве время стучит, как счётчик,
когда под окном ожидающий автомобиль
о чём-то молчит зловеще, что тот налётчик
в универсаме. Ночью гляжу в окно,
привыкаю к пейзажу, учу наизусть рекламу,
примеряю новые звуки, как шарф к пальто,
согреваясь тем, что пейзаж ограничен рамой
и случайным облаком, влипшим в квадрат стекла.
Так случайная бабочка липнет иглой на стену,
не имея больше возможности в два крыла
пересечь пространство, найдя потолку замену.
Как ни странно, но всё ещё чем-то черню листы.
И родной словарь не спешу разменять на новый,
пусть и с детства знакомый. И призрачные мечты
о другом варианте сродни тюфяку с соломой,
и вода из крана, даже если по часовой
убегает прочь, не спеша заползти обратно
на другом континенте, где звезды над головой
пусть и ярче светят, но падают троекратно

Но как будто светает и новый безумный день,
как хороший дворник, идёт со своей метлою,
продлевая, пока возможно, от солнца тень 
пусть ещё на день, а там, хоть трава травою

Благодаря листве, двор похож на пустыню 
всюду барханы с протоптанною дорогой.
С другой стороны наполняет коровье вымя
с нежной плотью, но лучше его не трогать.
Лучше путь пустыня  всё равно всё сожгут во вторник,
как ненужный хлам, оставив лишь пепел ветру.
Отмечая конец урожая, угрюмый дворник
вдруг заметит  Зима! И даже закат фиолетов.

Где-то на юге, почти в окончании карты,
я остался на зиму, чтобы не греть канаву
где-то на севере с видом на ту эскадру,
что защищает от внешних врагов державу.
Здесь окончание лета ещё ничего не значит.
Солнце в своём зените перебивает осень.
Даже листва, слетая, как с чёрной доски задача 
на пол  не умирает, и ветер её наносит,
как ориентир на карту, где я в самом центре круга,
а по бокам не лучший, но вариант спасенья.
Вино и поднос с хинкали  вот достоянье юга 
это и есть, наверно, зимний варьянт везенья.
Осень, ещё немного, и превратится в лужу.
Лодочники выносят на берег свою посуду.
Видимо, всё же лучший выбор  встречать здесь стужу 
всё-таки край державы и милый пейзаж повсюду.

Империей правит осень, как снами ночь.
То ли привычка, то ли прогноз погоды,
то ли то и другое, но сны точь-в-точь
продолжение осени, т. е.  каприз природы.

Ночью здесь правит вымысел, т. е.  бред.
Т. е., если уснул, вариант проснуться
не всегда присутствует, т. е., когда ответ
не в самой подушке, в которую окунуться,

как в ночное облако, и не найти следы,
спутав все карты будням в конце недели,
смяв, как бумагу, ориентир воды
в мокрую простынь со снятой уже постели.

Ночью здесь даже призрак стучит в окно,
чтобы случайно с домом не ошибиться,
чтобы не вышло, как в старом немом кино 
Есть кто живой?..  а в ответ лишь туман клубится.

Империя, смяв подушку, спит, как дитя.
Редкая птица позволит ночное пенье,
даже случайно, даже почти шутя,
желая сгинуть, как призрак, в ночном забвеньи.

Ночью, как осень, сползая в сплошные сны,
маленький город  Империя в три обхвата,
прячется в облако, чтобы опять, увы,
не оказаться, как раньше, во всём виноватым,

и не сравняться с кладбищенским строем крестов,
где всё по полочкам  даты рожденья и смерти,
где сообщения почтою, в несколько снов,
приходят досрочно и лишь в деревянном конверте,

как извещение из городского суда,
что ты свидетель, а дальше лишь время и дата,
когда тебя примут Уже не составит труда 
куда-нибудь прочь из Империи облаком смятым.

Едва народившись, светило уходит прочь 
короток день зимою. И только утро
сохраняет черты, не смятые за ночь. Ночь 
только лишь часть  не лучшая почему-то.
Ночью все кошки серы и все углы
сглажены светом, т. е. отсутствием света.
Как ни старайся, не разглядеть черты
в мутном пространстве, скомканном до рассвета.
Даже пернатый странник, чьё время  ночь,
жмётся поближе и крышам, к верхушкам сосен,
к колокольне на площади, чей вид норовит точь-в-точь
повторить рисунок ограды, чей вид несносен.
Глядя вокруг, вдруг видишь  сплошная тень
слилась над городом. Ветер, увы, бессилен
что-либо сделать. Колокол целый день
молча глядит на город, как на пустыню.

Чем беспросветнее утро, тем легче жить.
Что будет лучше  нет никакой надежды.
За ночь, успев промокнуть, совсем остыть,
дождь заставляет искать потеплей одежду.
Зонт и перчатки, а лучше совсем  пальто,
сшитое за лето, как и пиджак на полке.
Глядя в пространство улицы, как в ничто,
думаешь, что не хватает одной двустволки
и пары выстрелов, чтобы свести на нет
жизнь и судьбу, как раньше Серёжа с Вовой.
Ну, в крайнем случае, может быть  пистолет
или верёвка связанная подковой.