И вот каждый вечер, на закате, когда воюющие стороны уставали от стрельбы, он спешил в свою щель под причалами, насаживал на крючок тесто с вкусной приправой и, придвинув поближе свою короткую, но увесистую дубину, забрасывал рыболовную снасть. Ближайшая невезучая акула, уцелевшая от снарядов и противокорабельных мин, почуяв съестное, стремилась к наживке и заглатывала ее.
Ее челюсти встречали стальной поводок и хочешь не хочешь начинали его перепиливать. Акула принималась кувыркаться и изо всех своих телесных сил, применяя всю свою врожденную сметливость, делала ставку на то, чтобы порвать стальную проволоку. Это, разумеется, ей не удавалось, но она не капитулировала и продолжала ту же политику, увеличивая дистанцию. Не ведая того, что вся надежда ловца как раз и основана на таких ее действиях.
Парвиз отпускал свою витую лесу, и акула плыла на стремнину реки. Но то и дело он резко подсекал, и острый крючок глубже вонзался в ее пасть. А потом опять стравливал лесу.
После десятков таких ослаблений-натягов акула выбивалась из сил и смирялась со своим несчастьем, покорялась судьбе и вот тогда он подтягивал животное к берегу и в тот миг, когда голова его показывалась из воды, оглушал своей толстой дубинкой и, уже совсем потерявшее разум, вытаскивал на сушу.
Ну и что поймал акулу, а к чему она?
Первой пойманной акуле он распорол брюхо и извлек печень, стал ею натирать свои ноги. Он слыхал, что жир акульей печени полезен от боли в ногах правда, болей-то у него как раз не было Затем его странный мозг посетила новая идея: он наполнил речной водой 220-литровую железную бочку и, сунув в нее акулу вниз головой, объявил, что это теперь не бочка, а «акулий аквариум». Бедная акула целиком не поместилась, и хвост торчал, но несколько часов она прожила в таком положении, пока не задохнулась
По тому, как Парвиз несвоевременно замолкал, я мог предположить, какие зловещие планы он вынашивает на мой счет. И правда: вот рука его потянулась к моему полевому биноклю Я резко ударил его по руке. Без единого звука он отдернул ее, спрятал под мышку и изумленно на меня воззрился.
«Вот второй признак! Почему он не реагирует?»
Недоумение мое росло. Парвиз был не из тех, кто, если им в чем-то откажешь, оставят это без ответа, хотя бы словесного. А то мог бы просто схватить бинокль и удрать
Вот он чуть отодвигается: мне стало немного легче Что ж, раз уж нельзя поспать, использую это навязанное бодрствование, чтобы засечь еще несколько проклятых орудий. А прямо с утра двину в город на поиск воронок, которые я тоже обязан наносить на карту.
Я хочу в отпуск пойти!
А какое отношение ко мне имеет его отпуск? Я поднес к глазам бинокль. Туда, вдаль, к этой размытой линии между землей и небом, уходили скрадываемые чернотой пальмовые рощи.
Я тебе говорю! Хочу в отпуск поехать!
И езжай себе! Кто тебя держит?
Подмени меня!
Как это?
Не тупи! Парвиз аж на крик перешел. Подменишь меня! Будешь водителем кухонной машины!
Я медленно опустил бинокль и серьезно посмотрел на Парвиза. Глаза в глаза. Он отлично меня понял.
Ну что ж, раз так Я не настаиваю. Увидимся!
И он встал, повернулся кругом и спрыгнул с бетонного козырька крыши вниз, повис на руках. Я смотрел на него в остолбенении. Он не снизошел до спора! И, может быть, мне невдомек, а акулий крючок уже засел в моей челюсти, и мне теперь только кажется, что я дергаюсь и верчусь по собственной воле. Всё может быть!
Но это дело я не должен так оставить! Из наблюдателя превратиться в шофера кухонного фургона?
«Поистине смеху подобно»
Резкий и сильный свет бьет мне в глаза. Я пытаюсь вновь натянуть на голову одеяло, но его что-то держит! Открываю глаза. Надо мной склонилась фигура господина Гасема.
Опять ты спишь тут, на крыше? Утренний намаз пропустил!
Я кивнул и присел. А когда окончательно разлепил усталые веки, его уже не было. На четвереньках я добрался до козырька крыши и спрыгнул вниз
Из темного коридора штабного здания выхожу под открытое небо. Цистерна об одном колесе всё так же стоит, накренясь, и из крана ее, как всегда, капает. Я открываю кран Давненько уже взрывом повредило это второе колесо, но Парвиз всё никак не привезет его назад из ремонта.
Омовение холодной водой привело меня в чувство, и тут слух резанул скрежет металла о металл. От таких звуков у меня волосы дыбом встают. Тем не менее я вслушался. Звук шел из-за горы бетонных блоков, привезенных несколько дней назад для устройства стрелковых позиций вдоль причалов. Но пока не подвезли штыри, которыми блоки должны быть скреплены друг с другом через специально проделанные в них отверстия. Потому они сейчас просто громоздились кучей.
Омовение холодной водой привело меня в чувство, и тут слух резанул скрежет металла о металл. От таких звуков у меня волосы дыбом встают. Тем не менее я вслушался. Звук шел из-за горы бетонных блоков, привезенных несколько дней назад для устройства стрелковых позиций вдоль причалов. Но пока не подвезли штыри, которыми блоки должны быть скреплены друг с другом через специально проделанные в них отверстия. Потому они сейчас просто громоздились кучей.
Стараясь не запачкать ноги после омовения, я свернул к этим блокам. Да, это был он, Парвиз. Он с силой скреб по дну пищевого бачка. Увидев меня, развернулся ко мне спиной, сидя на том же месте. А я прошел дальше, чтобы прочесть пропущенный намаз.
Я вошел в коридор нашего отряда. Одна половина здания была разрушена вражеской «гатюшей», и мы использовали другую, невредимую. В темноте коридора взгляд мой упал на силуэт моего мотоцикла. Чернота его бака была темнее сумерек коридора. Раньше я пользовался мотоциклом брата, но осколки взрыва превратили его в ничто, и нынешний мотоцикл я получил от Амира, с которым мы работали в паре, посменно.
«Если бы я тот, как теперь вот этот, затащил тогда в коридор»
Лампочка горела, но в абажуре из мешковины, потому я лишь ощупью мог найти свой молитвенный коврик. Этот зеленый коврик лежал рядом с одеялом под головой одного из парней. Кто это, я не разобрал. Парни лежали вповалку, вымотанные ночным дежурством, еще спали, и я осторожно ставил ноги, пробираясь между ними.
В начале молитвы, при воздевании рук, мне показалось, что кто-то неподвижно стоит у меня за спиной, позже, при коленопреклонении, слышался звук его шагов
Я открыл свою зеленую полевую сумку: компас, секундомер, две ручки, синяя и красная, скрепленные вместе скотчем, деревянная линейка, тетрадь для записей в кожаном переплете, карта города в прозрачном чехле Ничего я нигде не забыл.
Я затягивал шнурки ботинок, когда вновь почувствовал, что кто-то подглядывает. Поднял голову, но никого не увидел. Встал и перекинул через плечо ремень полевой сумки. Рация в заплечном ранце прислонилась к дверному косяку и словно бы умоляла взять ее с собой. Вчера днем села ее батарея, и, пока не будет вставлена новая, рации придется молча, выключенной, оставаться здесь.
«Итак, что у меня на сегодня? Ага! Найти воронки ночных обстрелов».
Пунктом первым сразу должен стать тот снаряд, который поджег вчера большое бензохранилище в таком огне сами осколки того снаряда наверняка расплавились.
Я потянул за руль мотоцикл и пяткой ударил по подножке. Пружина сработала, и подножка поднялась, и теперь мотоцикл всей своей тяжестью налег на меня. Я плавно покатил его вперед. Это были единственные моменты, когда этот мой верный друг опирался на меня так подкошенный болезнью человек мог бы опереться на руку друга.
Выкатываю мотоцикл во двор перед штабом. Слева Парвиз грузит в свой автофургон пищевые бачки. Бросил на меня краткий взгляд и продолжает работу.
«Четыре дня отпуска! Мечтай, мечтай!»
Я соединил проводки под рулем мотоцикла и сел в седло. И Парвиз сел за руль фургона. Я сильно ударил по ножному стартеру
Привычным делом было, что с одного удара не заведется Тогда второй удар Третий удар Четвертый Парвиз включил зажигание, и его двигатель заработал. Наши взгляды встретились, и на этот раз уже я поспешно отвел глаза.
Опять я терзал педаль ножного стартера. Бесполезно. Я знал, что его мрачный взгляд сзади буравит мне шею
На этой своей сальной кухонной машине он ни единого раза вовремя, как следует, не обслужил ребят. Ребята говорили: «В городе застряло несколько несчастных, и вот он сначала им отвозит еду. Да и не только: еще и керосин, и воду питьевую. Фронтовую машину превратил в социальную».
Однажды Гасем ему попенял: нужно бы их прикрепить к мечети, пусть там получают еду. И услышал такой ответ:
Эти не из тех, кто ходит в мечеть!
Никто из нас не видел этих людей, лишь от Парвиза мы слышали, что это кучка старушек и стариков
И вот ветер сдувает назад мои волосы, и от холода у меня выступают слезы. Я сижу на заднем сиденье мотоцикла и изо всех сил стараюсь не грохнуться на пищевые бачки. Но вождение Парвиза и раздолбанная снарядами и минами дорога таковы, что удержаться мне не проще, чем на качающихся во всю силу качелях.
По обеим сторонам дороги повалены столбы и лежат на земле их провода. Из кузова фургона, поверх его обмазанной глиной кабины, мне хорошо видны приближающиеся воронки.