Я помолчал.
И что ты думаешь об этом, Саша?
Я ожидал, что он, как всегда, скажет что-нибудь особенное, и все же был поражен, когда услышал:
Завидую тебе.
Вот как! вырвалось у меня.
Да! Нормальные люди так банальны, ограничены И я среди них.
Ну, уж о тебе этого не скажешь!
Так и я думал когда-то. А потом понял, что льщу себе Однажды душной летней ночью я вышел из дома вдохнуть свежий воздух и вдруг увидел необычное мерцание неба. Оно словно говорило мне что-то, и тогда я ощутил, что все вокруг и луна, и звезды, и падающие осколки метеоритов скрывают какую-то важную тайну, может быть, смысл нашего бытия. Я весь напрягся, как струна прежде, чем музыкант наполнит ее звуком, сейчас, сейчас, горело в мозгу, я узнаю самое главное, и в то же время чувствовал: чего-то не хватает мне, чтобы понять все до конца! И тут это острое мгновение прошло, пропало. А я, повзрослев, в какую-то горькую минуту понял, чего мне не хватало тогда капли безумия, да! той, что помогла знаменитому Джону Нэшу проникнуть сквозь границу нашего трезвого мира в другой, твой мир, Марк!
В телефоне установилась тишина.
Я ясно представил себе Сашину физиономию. Высоколобый, с запавшими всепонимающими глазами и длинным язвительным носом, он казался похожим на Вольтера в семитском варианте. Не только внешне. Идеи, которые бились в его бездонном черепе, могли прояснить многое из еще непознанного, живи он в прекрасном Ферне, а не в Офаким, где кончается цивилизация и начинается пустыня.
Да, продолжал Саша. Так я остался среди тех, кто уверен, что дважды два всегда четыре. Осужден на пожизненную нормальность! Днем сижу в конторе против унылого компьютера, а вечером наблюдаю, как мои соседи считают деньги, вырученные от продажи овощей. Скука смертная Но тебе это не грозит, Марк! Ты можешь проводить время с удивительными людьми например, с таинственным Гоголем, который, как говорили, общался с Сатаной и поэтому пережил собственную смерть, с непостижимым Врубелем, чей мозг был изломан острыми блестящими кристаллами, а там, выше, ты встретишь самых светлых безумцев: Авраама, готового убить собственного сына по слову невидимого бога, или Христа, призывающего темную невежественную толпу любить врагов наших и благословлять проклинающих нас
Саша усмехнулся, так я понял по странному звуку, донесшемуся до меня.
Послушай, Марк, а у тебя это не заразное? Я бы подскочил к тебе, чтобы поговорить по душам, как бывало, и проникнуться твоей сумасшедшинкой. И вот, представь, мы уже другие. Кто мы? Может быть, Дон Кехана с верным Санчо Панса? Мы вместе преследуем зло, бьем мерзавцев, прячущихся за ветряными мельницами и в бурдюках с красным вином вот счастье-то, верно? почти кричал Саша, а я слушал его, и слезы текли у меня по щекам
Он, очевидно, почувствовал мое состояние:
Что-нибудь не так?
Ничего, ничего, шептал я, все так
Ну, и ладно. Вот мы и выяснили кое-что. Чувствовалось, что он очень устал. И помни: мой телефон остался прежним.
Он положил трубку, и я, признаться, облегченно вздохнул, потому что мне все труднее было понимать его слова. А может быть, это была своеобразная, как всё у него, попытка выразить свое сочувствие?..
Тут дверь задрожала от мощных ударов. Боже мой, это были Дов и Довалэ!
Ну, солдат! набросились они на меня, хорошо отбивая бока. Так ты в порядке! Мы ведь сразу примчались к тебе в Тель Ашомер, но ты никого не узнавал, сукин сын. Решили, что тебе хана, а ты вон какой, только похудел сильно.
Я ничего. А у вас что? Много работы?
Да все рутина. Хотя иногда бывает кое-что интересное. Давай расскажем ему о Гвинее, а Довалэ?
Гвиане! поправил тот. Ты умрешь со смеху, они уже похохатывали, я в жизни никогда так не смеялся. Думал, меня хватит удар.
Да в чем было дело? нетерпеливо спрашивал я.
Понимаешь, месяца три назад приезжает в страну президент Гвинеи.
Гвианы, перебил Довалэ.
Ну, бросьте вы, дальше!
Тут Довалэ глянул на часы:
Господи, да нам пора обратно!
А как же Гвинея?
Гвиана! В другой раз.
Друзья, это не честно! Словно соблазнить девушку и убежать.
Что ж, старина, главное работа. Хотя знаешь что? Едем с нами, по дороге и узнаешь. Да и ребят увидишь!
Я растерялся:
Ну, так сразу!
Ты хочешь услышать эту историю или нет? Одевайся!
А моя рана? Не хочется людей пугать.
У тебя есть шляпа. Где она?
Они быстро напялили на меня свитер, шляпу, и вот мы уже в машине.
Ты будешь вести? спросил Довалэ приятеля и повернулся ко мне. Значит так. Приезжает к нам президент Гвианы.
Гвинеи!
Ладно. Вся наша верхушка присутствует в аэропорту. Как водится, красный ковер, цветы, оркестр. Подкатывают лестницу, и выходит такой плюгавый заморыш с лентой через плечо. Играют гимн Гвинеи. Доволен? спрашивает он Дова. Наши обнимают его, подводят к трибуне, тот берет микрофон и начинает говорить Марк, держись за кресло, ты сейчас упадешь на идиш!
Не может быть! ахнул я. Почему?
Это, наверное, единственный чужой язык, который он знал. Ну, все наши бонзы стоят пунцовые, потому что никто ничего не понимает, кроме, может быть, Переса. А у нас в аппаратной все чуть не плачут от смеха. Наконец, директор, который тоже был с нами, кричит:
Снимайте это к черту!
Режиссер переходит с аэродрома на студию, где сидит диктор с выпученными глазами, который вдруг говорит:
Эйпцехун а майнсэ!
Мы в машине все тряслись от хохота, и Дов чуть не задавил охранника в воротах студии.
В коридоре было тихо, прохладно. Все, как положено в обеденный перерыв, толпились в буфете. Но слух о моем прибытии заставил всех позабыть о еде:
А, герой!
Мужчины нещадно били меня по спине, требовали померить шляпу, женщины, глядя на мои бинты, охали и ахали. Главный оператор обрадовался: молодец, что прибыл, у нас людей не хватает, половина в отпуске. Я так и сказал Дову и Довалэ: если он в порядке, притащите его правдами и неправдами.
Эти слова показались мне странными, и я спросил:
Скажи, когда приезжал в страну президент Гвинеи?
Гвинеи?
Или Гвианы.
Не знаю, я долго был заграницей.
Сукины дети! подумал я, впрочем, совершенно беззлобно.
Тут появилась Лина, секретарь директора.
Марк, Марк, звонила твоя жена, напомнила, что тебе нужно принять лекарство ровно в час.
Ладно, нахмурился я.
Нет, она требовала, чтобы кто-нибудь присутствовал при этом. Меня на месте не было, и она говорила все это Самому, представляешь? Ну-ка, давай!
Раздосадованный, я достал из кармана таблетку и проглотил под общий смех.
Когда все разошлись, главный сказал:
Вот что, для начала можешь поработать в малой студии. Там, как всегда, очень просто учебная программа.
Я сразу разволновался: снова стоять за камерой, пробовать фокус, диафрагму, зум. Ну, ничего, попробуем. Передо мной большой террариум со всевозможными гадами, ящерицами, лягушками.
Марк, барух аба! звучит в наушниках голос Илана, режиссера. Нужно добавить несколько крупных планов к передаче, которую мы записали вчера. Будь начеку, если увидишь, что какой-нибудь похотливый самец влезает на самку, уходи в сторону, не дай им леиздаен в кадре (на иврите это звучит не так грубо, как на русском).
Я слышу, что Рита, редактор, говорит ему, смеясь:
Ты полегче, Марк очень деликатен.
Был, замечаю я в микрофон.
Мы долго возились с пресмыкающимися, снимая их не очень симпатичные морды в профиль и в анфас. И было мгновение, когда мне показалось, что одно из этих чудищ не животное, а мне стало страшно я не мог найти нужную диафрагму Но тут, к счастью, запись окончилась, а я сидел, опустошенный, закрыв глаза, пока не очнулся от знакомого голоса:
Марк!
Это была Нина.
Я говорил, что он здесь! сказал Дов.
Мы вышли в коридор, и меня чуть не сбила тележка с огромным фонарем, которую везли два осветителя.
Марк! окликнул меня один из них. Ты ведь фронтовик, скажи этому тембелю, правда, что левые проиграли войну в Йом Кипур?
Правда, кивнул я.
Другой возразил:
Брось! Только последний тембель не знает, что правые отдали Азу арабам. Верно, Марк?
Я с удовольствием включился в этот вечный спор:
Верно!
Оба возмущенно глянули на меня и гаркнули в один голос:
Тембель!
Я потянул Нину во двор, и когда мы выехали из ворот, дорогу нам перешел сильный, кряжистый человек. Внезапно меня словно ударило что-то в сердце. Смуглое лицо этого человека ничем особым не выделялось, но я узнал его болью моей раны, кровью, вылитой из моих вен, собственной нынешней неполноценностью. Я знал: это он.
Наш садовник, сказал охранник, перехватив мой взгляд.
Эй! закричал я, выходя из машины.
Тот остановился. Я никак не мог вспомнить его имя. Унимая дрожь во всем теле, спросил: