Голы онфлайн - Владимир Ильичев (Сквер)

Ты в красном Не видел тебя ещё
одетой в ярчайший «ред».
Ты разной бываешь. Как вор с ключом,
крамольных следов эстет.

Когда из меня забрала  меня 
оставила призрак  нас,
обыденно, ловко, едва звеня
брелком настоящий ас.

Не зря же ты  Ася! Не зря, не зря.
И я неспроста богат
А после тебя  рассказать нельзя 
насколько возрос оклад.

А после тебя  нет меня, есть мы
на фоне пеньков и рощ,
мы слямзили новый рассвет из тьмы,
мы стырим у ада ночь.

Твоё молчание дороже пустословья.
В нём обозначился источник нужных слов,
заметный мне  и всё Настольный. Но, позволь, я
хоть поиграю в многогранную любовь.

Потом расскажешь, до чего она серьёзна,
когда земля уже сотрёт мои уста.
Сухая сводка: будет сыро, предморозно.
Я буду спать. Ты будешь, кажется, грустна.

Потом ты тоже будешь спать. На том же месте.
Меня направят по делам в небытие.
Смотри, у кубиков моих  ни гранки мести,
вернусь погожей вешней полночью к тебе.

Да, я хотел бы, чтобы так примерно было.
Большая разница  «хотел бы» и «хочу».
Хочу  тебя  любить, и чтобы ты любила,
причём без разницы  кого не слышь почуй.

Мне раньше говорили: мой образ жизни плох.
«Торчишь, бухаешь, куришь, по саунам тусишь».
С цыплёночка на гриле однажды капнул Бог,
шепнул: «Святым не будешь, но пищу освятишь».

Цыплёнок сразу пискнул, с решётки соскочил,
отросшей головёнкой по-детски покачал,
пацифик лапкой тиснул на пламени свечи
и дал по жести звонкой, с подскоком, стрекача.

Но мне опять сказали: мой образ жизни плох.
«Пропал, друзей не помнишь, по вегану чудишь».
На фразе «Ешь, мерзавец!» опять явился Бог,
шепнул: «С тобой Воронеж, а главное  Курмыш».

Я сразу в ритме Цоя сейтана замесил,
сготовил, и бездомным на паперти раздал,
«Съедобно это соя?»  один меня спросил,
а я муки несдобной оставил у костра.

Но мне опять сказали: мой образ жизни плох.
«Включаешь мецената, когда и сам-то нищ».
С буклетом о Версале открылся тощий Бог,
шепнул: «А ты  что надо», и съехал из Мытищ.

Я сразу следом съехал, поближе к Курмышу,
Воронеж  тоже рулит, но родина  зовёт,
с тех пор не без успеха пейзажики пишу,
ловлю холстами пули, а кровь держу за йод.

И мне опять сказали: мой образ жизни плох,
ни славы, ни почёту, ни щасья на пропой.
Пропитый на вокзале, тропой добрался Бог,
шепнул: «Пошли их к Чёрту»  и одарил тобой.

Так здорово Вы празднуете что-то
В компании, похоже  всей роднёй.
Семейное классическое фото.
Не пьянка. Не бардак очередной.

Так здорово Твой Эф  малюет жестом
картину «Эй, к моей не подходи!»
Я скрылся в направлении известном,
но ты-то у меня живёшь в груди

Так здорово что я не огорчаюсь
твоей понятной близости к нему,
ревнуют  неким образом отчаясь,
а я тебя надольше обниму.

Так здорово что мало пошлых мыслей,
и мало, и на слово не грубы.
Подумалось: но как бы вышли  мы с ней?
А сердце снова вытолкнуло «бы».

Патриархат Матриархат Протри паркет!
С веками пыли накопилось, аж чихнул,
и подскочили разновидности побед,
пылинок сто, легко упав на общий нуль.

«Знай место, женщина!»  я тоже так вопил?
Неслабо, значит, я тогда комплексовал.
Так напугать себя пытается вампир,
сломав клыки, попортив зеркала овал.

«Мужик, ты должен быть таким-то и таким!»
Каким  не помню. Но остался я собой.
Есть два эпитета: любима и любим,
всё остальное  ратоборство и отбой.

Матриархат Патриархат Переворот
Потом опять и разновидностями бед
слоится то, что нам дано перебороть.
Глянь, сколько пыли-то. Давай протрём паркет.

Таких, как ты На месте многоточий 
должна быть взятка музе: «больше нет!»
Но я музык до сделок не охочий,
к тому же заплатил за интернет.

Таких как ты  семнадцать-восемнадцать,
с учётом ряда фейковых страниц.
Все статусны, как пачка ассигнаций,
все могут показать  не верх, так низ.

Вот это да. А если мы запросим
мои, для понта, имя и фамиль?
Вот это да  без шуток. Триста восемь!
И что я не какой-нибудь Камиль?

Ой, нет, Камилей тоже  лес да поле
Но я-то ёлки более трёхсот!
Бежать. Бежать! Бежать от жалкой доли,
я для тебя и так  не высший сорт.

Бегу. Плечом толкаю цветовода.
Дал руку. Он с букетом. Кровь. Шипы
И голос: «Повторяется погода,
но вы  таких не может больше быть.

Бери!» А розы разные в букете,
оттенков не поймать, не перечесть,
Всего три лепестка в едином цвете 
как мы с тобой, как наша доля цвесть!

И дал на интернет, кудесник рыжий,
позднее сдавший место декабрю.
Прими же эти семь четверостиший,
мне сказано «Дари!»  и я дарю.

«Девушки в сетчатых платьях!» 
ньюсов пиявится нить.
Видимо, надо ипатьих
этих, в авоськах, ценить.

Лайкать на полную силу,
в страстный нажим репостить.
Каждому фронту и тылу 
порох, патроны, пластид!

Зримо почти чувство локтя,
все  по фронтам и тылам!
Только предатель Володька
снова включил антиспам.

Что ему ньюсы ипатьих,
что ему штамп «дезертир»?
Анька в зелёненьком платье 
безоговорочный мир!

Мало ли, что там под платьем,
если не в сетку оно?
Боеприпасы на складе,
но  где война  там темно.

Вы холодны, Зима, но так ли это важно?
Я сын Весны, во мне достаточно тепла.
Спонтанный шаг  и ваша честь не только ваша,
все ваши кони потеряют удила.

Все ваши козыри нещадно будут биты,
я подсмотрел их, и забыл, и вспомню вновь,
Весна такие может вытворить кульбиты
наивно ждать безгрешной кармы от сынов!

Вы холодны, волшебны, дивны и жестоки,
я сам такой же, поначалу, и потом,
лишь буду жать из нашей схожести все соки,
пока не ляжем разной дымкой об одном

Когда вы снова предпочтёте сбоку Осень,
я не напомню вам того, что бока  два,
я буду шага ждать от вас, и на морозе
моя остудится до завтра голова.

Мне прислали много денег.
Триста сорок пять рублей.
Завтра будет понедельник.
Завтра  будет! Айм окей!

Слышал, ты, кипучий доллар?
Завтра я в который раз 
отнесу тебя на холод,
на снежок. Сойдёшь за наст.

Я по насту добираюсь
до села Бутылкин Пэт,
где хожу и побираюсь,
как глаголенький поэт.

После еду на попутке 
на Пегазе, стало быть,
в город, якобы к Анютке,
нет, ещё бабла добыть.

Покупаю твой ошмёток,
подороже продаю.
Рядом  сразу много тёток,
«как дела?» и «ху а ю?».

Слышал, ты, липучий доллар,
я твоих зараз видал,
переводчиц вверх подолом
Злые, страшные  беда.

Рядом также много бывших
и неношеных друзей,
на своей лафе оплывших
либо тощих  без моей.

Не до них, я дую в Кремль,
хоть не с «Дружбой», но с пилой,
и пилю там  ну а хрен ли 
всё подряд, крутясь юлой.

За хорошую работу
получаю аусвайс
под стаканчиком компоту.
Не беру. Компот. Не айс.

По бумажке пропускают
на Пегазе даже в Рай,
так что мы, лягая Скайнет,
посещаем Гранд-Вайфай.

Я, фантом ты мятый, Богу
долг мой  вечность отдаю.
Без апломба. Понемногу.
Не магнат. Не «ху а ю».

Соглашаюсь, пьяным занял,
надо ж было столько взять
Ладно Бог  пушист, как зая,
прост, как три, четыре, пять!

Отдаю  и в дом поэта,
в крем из редьки без брюлей.
Завтра мне пришлют за это
триста сорок пять рублей!

А из той строки Анютка
правда в городе живёт.
Как-нибудь моя попутка
и к Анютке завернёт.

Это если долг отдам я,
домик путью обновлю
и куплю момент гаданья
вечным: (хочешь в крем  брюлю?)