Сенцов
Я шёл по коридору, а прямо на меня, раскачиваясь всем телом, бежал Сенцов маленький мальчик с очёчками на носу. «Стоп! Куда так? Что такое?» Вырванный из бега, он уставился мне в лицо серыми немигающими глазами. «Не надо так носиться, Сергей! Разобьёшь себе что-нибудь!» Вся его фигурка окаменела в протесте. «Ты понял?». Молчание в ответ. «Ну ладно, иди». Он крутанулся на каблуке и бросился бежать. Он яростно пожирал пространство, уносясь вдаль по коридору огромными скачками. Его спина внезапно падала вперёд, и казалось, что лицо сейчас со всего размаха ударит об пол, но этого не случалось, потому что тщедушное тельце вдруг подскакивало вверх на огромных чёрных ботинках. Разболтанные колени совершали круговые движения, а руки махали с невероятной амплитудой, сами по себе, совсем не в такт шагам. Он влетел в открытую дверь класса в дальнем конце коридора, раздался грохот и звон разбитого стекла. И вот ко мне уже бежали дети: «Алексей Михалыч, Сенцов в окно выпал!»
Это был первый этаж. Сенцов пробил створку окна, вывалился на мокрую траву газона, отряхнулся и как ни в чём не бывало залез обратно. Теперь он огорчённо вертел в руках обломки очков. «Меня мамка за очки убьёт, Алексей Михалыч!» Сидя за учительским столом в окружении детей, я смазал очки клеем, сжал и перебинтовал изолентой, надеясь, что они продержатся до вечера и развалятся после того, как он придёт домой в целых очках. «На, держи! До вечера лицом не бейся ни обо что!» «Спасибо!», выкрикнул он восторженно, забыв, что пять минут назад видел во мне тирана. «Спасибо, Алексей Михалыч, вы меня от мамки спасли! Всё, я теперь немецкий учить начинаю, серьёзно!», добавил он, желая сделать мне приятное.
Это я уже слышал раз тридцать за те полгода, что вёл немецкий в четвёртом классе. И это было безнадёжно. Ни по одному предмету он учиться не мог и был обречён до восьмого класса собирать все учительские проклятья. Из начальной школы Сенцов пришёл, умея читать только по слогам и писать раза в три медленнее одноклассников. При письме у него быстро уставала рука. Он отстал в самом начале пути, ещё в первом классе. Раз в неделю, побуждаемый мной, он делал честную попытку выучить что-нибудь и тогда перед уроком вился вокруг меня, заглядывал мне в лицо: «Guten Tag! Ich habe heute Dienst!». Он выучил рапорт дежурного наизусть. Стоя перед классом, он бодро выкрикивал немецкие слова. «Ну, Сенцов, ты даёшь!», вполголоса говорила отличница Гуля, но в её похвале было сдержанное презрение к нему. Я ставил в дневник красивую, большую «пятёрку», но и «пятёрки» не могли помочь ему. Как только я отходил, его мысли, освобождённые от моего надзора, разлетались, как голуби. «А?», удивлённо озирался он, когда я вызывал его ответив рапорт, он был убеждён, что уже совершил самый большой труд в изучении немецкого языка
Прозвенел звонок. Сенцов сел за стол. Сложив руки перед собой, он водил глазами вправо-влево, следя за моими перемещениями по классу. Это означало, что он «старается». Немецкие слова влетали ему в уши, но он не понимал их. Класс зашевелился и зашуршал, листая страницы с секундным опозданием Сенцов тоже бросился открывать учебник, но он не знал немецких числительных и поэтому не мог понять, какая нужна страница. В цирковой позе, наклонив и вытянув всё своё гуттаперчевое тело, он свесился через ряд, пытаясь разглядеть, где открыты учебники у девочек Иры и Гули
Всё, происходящее на уроке немецкого, потрясало его. Его потрясали немецкие слова тем, что были так непохожи на русские. Эти слова залетали в него, и он с удивлением осматривал их, как эскимос севший рядом с чумом вертолёт; как лопастям и шасси, он удивлялся невиданным и неслыханным артиклям и суффиксам. В жизни своей он не прочёл ни одной книги до конца, а единственную толстую, которая была у него в доме «Приключения Винни-Пуха» сдал в классную библиотеку, признавшись честно: «Берите, Алексей Михалыч, она мне всё равно не нужна! Я читать не люблю!». Текст, который все ребята сейчас читали по цепочке, передавая предложение как эстафетную палочку, для него был столь же тёмен, как табличка с шумерскими письменами: прямоугольное пространство, заполненное загадочными буковками. Он слушал, как ребята бойко произносят немецкие слова, удивлялся их тарабарскому звучанию и повторял по себя все эти «gehen», «kommen», «wir» и «mir» Очередь дошла до него, он этого не понял и сидел, с выпяченной нижней губой глядя в текст. «Сенцов, твоя очередь, читай!», возмущённо зашумели хорошие ребята. Он скорбно изучал наполненное буковками пространство. Я подошёл и ткнул пальцем. Вся его фигурка выражала теперь невероятное напряжение бледным маленьким лбом упёршись в страницу, он пытался одолеть положенное ему предложение. Но от напряжения и волнения в памяти его, и без того непрочной, путались русские буквы и немецкие. Он, глядя на слово, раз, другой и третий говорил его про себя и потом отрывисто выкрикивал резким, хрипловатым голосом. Так могла бы выкрикивать немецкие слова ворона. По классу поползли шум и смешки «Молодец, хорошо!», похвалил я, когда он одолел три слова и вступил в борьбу с четвёртым, но как в стену упёрся в сочетание «sch» и замолк потрясённо. Широко раскрыв глаза, он глядел на три загадочные буквы. Я раз сто объяснял ему, что вместе они читаются как «ш», но он всё равно пытался прочесть их по отдельности. Губы его обречённо шептали какую-то чушь. «Ну, Сергей, как читаются эти три буквы, помнишь?» Не поднимая головы, он всё пытался, но выходил какой-то хрип: «эсцыхэ». Он сам понимал, что быть такого не может даже у немцев. «Не помню, Алексей Михалыч!», его светлая голова взлетела вверх, и честные глаза уставились мне лицо
Эстафетная палочка ушла дальше, и груз упал с его плеч. Некоторое время он сидел тихо, без мыслей и чувств глядя на закорючки и палки. Он чувствовал, что внимание учителя и класса переместилось в другую сторону. Быстро «стрельнув» глазами по сторонам, он запустил руки по локоть в портфель и рылся там, пока не вытащил промокашку. От неё он оторвал край, скатал и забросил в рот. Ещё один проверочный взгляд на учителя и он яростно зашептал своему другу, три урока назад, после визита в школу отца, вставшему на путь исправления: «Исай, а, Исай!» Ноги Исаева, обутые в чёрные, похожие на семечки, чешки, нервно забегали под столом. Но он не повернулся, а по-прежнему смотрел в учебник. «Исай, э, Исай!» На шее и щеках Исаева выступили красные пятна. «Исайчик, ну миленький же!» «Отстань от меня!», не выдержав пытки, в ужасе закричал тот, и тотчас в середину его лба ударился снаряд, мощно выплюнутый Сенцовым. «Отлэ, отлэ, Саня!», грудью упав на стол и пряча рот в руки, пережатым горлом захихикал Сенцов, именно Исаева почему-то призывая радоваться меткости своего попадания. «Алексей Михалыч, а что он стреляется!», в голос завопил обиженный Исаев, у которого всё лицо было уже залито бордовой краской. «А что он сам», попытался контратаковать Сенцов, но тут же замолк, потому что я положил ему руку на плечо и придавил вниз. Плечо под синей тканью пиджака, купленного на вырост, было крошечным.
Мои отличники, толстые Лёня и Олег, вели диалог, усыпая свою высоко-интеллигентную речь выражениями из учебника «Говори по-немецки!», предназначенного для студентов вузов. «Слушай!», шепнул я ему, сам зная, что слушать такое для него бессмысленно. Сенцов притих, как мышка, пережидающая опасность. Но как только я отошёл, он нетерпеливо завертел попкой по стулу, полируя деревяшку. Повертевшись, он откуда-то извлёк скомканный лист бумаги, разгладил его ладонью и в два счёта шариковой ручкой изобразил девочку Гулю. На его рисунке это был кактус с глазками и косичками. «Исай, Исайчик, глянь!», снова зашептал он, уже забыв, что только что плевал промокашку другу в лоб, и не понимая, что опасность нависла над его светловолосой легкомысленной головой. «Сенцов!», крикнул я, оборачиваясь на шуршание и шёпот, всё нараставшие за моей спиной. Выброшенный окриком вверх, он вскочил и, дико озираясь, пытался понять, о чём речь и чего от него хочет учитель. Смеющиеся, насмешливые лица окружали его. Он решил, что должен отвечать и, неожиданно для себя самого, каркающим громким голосом закричал немецкие слова, которые посыпались из памяти в речь, как горошины на пол из продырявленной банки. Это было всё, что он запомнил за полгода учёбы разрозненный, невесть как завалившийся в него хлам. Класс грохнул смехом. Он стоял, сердито оглядываясь
«Положи дневник на стол! Ты болтаешь, а не слушаешь!» Понурившись, он сидел, смотря в окно. Исаев, немецкий, класс всё теперь перестало интересовать его. Силы его души были так малы, а возбудимость так велика, что он всякую радость воспринимал как великую, а любую неприятность как несчастье. На этих качелях его раскачивало. Он был наделён даром столкновения; он был неспособен пройти мимо стула, чтобы тот не свалился ему на ногу, и пробежать мимо гвоздя, не насадив себя на него. Иногда его бледное личико страдальчески искажалось: «За что?» Любой другой на его месте не стал бы буянить и шуметь на уроке, после того, как я велел слушать но он, весёлый, как щеночек, не обратил внимания и влип. Его дневник заложником лежал на учительском столе.