На очаге закипал большой котел. Что могло в нем быть? Во всяком случае, не чай и не кофе. Вскоре любопытство наше было удовлетворено.
Перед нами поставили чашки с дымящимся горячим напитком, и мы нашли его необычайно вкусным и подкрепляющим: это был чай из корешков сассафраса23 с кленовым сахаром, а сливок было подано к нему вдоволь. Мы быстро к нему приохотились, найдя, что он ничуть не хуже настоящего китайского чая.
За обедом мы украдкой разглядывали странные предметы окружающей обстановки. Мебель была простая и грубая и, по всей вероятности, самодельная. Посуда различной формы, из разнообразного материала. Здесь были кубки, стаканы и чашки, выдолбленные из дерева и тыквы; были тарелки и кувшины, выточенные из дерева, и очень много гончарной посуды красного обжига, самых различных форм и размеров: суповые миски, ковши, кувшины и так далее.
Стулья были неуклюжие, но великолепно пригнанные, почти все обитые сыромятной кожей, с откидными спинками, что сообщало им удобство. Стулья полегче, с сиденьями, сплетенными из пальмовых листьев, служили, очевидно, для меблировки внутренних комнат.
Стены были лишены всякого убранства, если не считать кое-каких диковинных произведений долины: чучела птиц с радужно-ярким оперением, оленьи рога и тщательно отлакированные брони двух-трех земляных черепах. Ни зеркал, ни картин, ни книг за исключением одного фолианта, переплетенного в кожу антилопы и лежавшего на особом столике. Я заглянул в него: книга оказалась Библией. Как видно, хозяин был не охотник до веселого и разнообразного чтения.
Вся семья, во главе с отцом, была в сборе. Мы познакомились с ней еще до обеда, когда все сбежались нас приветствовать. Но до чего мы изумились, прислушавшись к детскому разговору: казалось, что мы первые люди, которых они видят за десять лет.
Дети были жизнерадостные, пышущие здоровьем крепыши. Два мальчика, которых родители звали Франком и Генри, и две девочки; одна из них очень смуглая, маленькая брюнетка, с личиком испанского типа, другая белокурая, полная противоположность сестре. У миниатюрной блондинки были чудесные золотые локоны, голубые глаза и длинные черные ресницы. Ее звали Марией, а сестру Луизой. Сестры были очень красивы и непохожи друг на друга. Самое странное было то, что они являлись однолетками. Мальчиков тоже можно было назвать близнецами: они были одного роста и сложения, но значительно старше сестер. Я бы дал им лет восемнадцать; кто из них старше, можно было лишь гадать. Курчавый, белокурый Генри с мужественным и коричнево-смуглым лицом походил на отца; его черноволосый брат был копией матери. Женщина была не старше тридцати пяти лет и выглядела моложавой.
Сам хозяин, мужчина лет сорока, рослый и широкоплечий, с румянцем во всю щеку и чуть седеющими, когда-то густыми и вьющимися русыми волосами. Он не носил ни усов, ни бороды; подбородок его хранил следы ежедневного прикосновения бритвы. Во всех его движениях чувствовался человек, который привык следить за собой и хочет быть корректным. Несомненно, мы имели дело с джентльменом, а с первых же слов застольной беседы выяснилось, что хозяин наш человек образованный.
Одежда этой семьи была чрезвычайно разнообразна: глава семейства был одет в охотничью фуфайку и высокие ботфорты из дубленой оленьей кожи, похожие на обыкновенные охотничьи сапоги. Костюм мальчиков смахивал на отцовский, но под куртками у них были надеты рубашки из домотканого холста. Женщина и девочки были в просторных платьях из того же холста, отороченных кожей, тонко выделанной и нежной, как перчаточная замша. Присмотревшись к разбросанным шляпам, я заметил, что они искусно сработаны из пальмовых листьев.
Покуда мы сидели за столом, негр то и дело появлялся в дверях и рассматривал нас, с любопытством заглядывая в комнату. Это был крепкий приземистый человечек, черный как смоль, лет под сорок. Я обратил внимание на его курчавую, лоснящуюся, с бесчисленными шерстяными завитками шевелюру, словно баранья шапка, надетая на голову. Зубы у него были большие и белые; он их скалил каждый раз, когда улыбался, а улыбка у него не сходила с лица. Было что-то неизъяснимо приятное в блеске его глубоких черных глаз, подвижных и выразительных, которые ни минуты не оставались в покое; он вращал белками, причем морщился его приплюснутый нос.
Куджо, прогони зверей, вернее, одну только «лэди», сказала хозяйка, указывая на волчицу, заслужившую такое прозвище благодаря своему изяществу.
Приказание это или, вернее, просьба, потому что хозяйка обратилась к негру очень ласково, было немедленно исполнено. Куджо ринулся в столовую и в несколько мгновений разогнал не только волков, но и пантер, и всех других животных, которые ластились к нашим ногам, внушая некоторый страх моим товарищам.
Все это показалось нам настолько странным, что мы не сочли нужным скрыть свое удивление. После обеда мы обратились к хозяину с просьбой разъяснить, что все это означает.
Погодите до вечера, сказал он. Я расскажу вам свою историю, когда мы усядемся вокруг очага; пока что вы нуждаетесь еще в другом подкреплении: отправляйтесь на озеро и выкупайтесь; солнце стоит высоко, жара нестерпимая купанье вас окончательно освежит и смоет дорожную усталость.
Мы последовали его совету; затем некоторые из нас вернулись к подошве горы, где мы оставили мулов под охраной проводников-мексиканцев, а другие пошли бродить по полям, на каждом шагу удивляясь диковинным открытиям.
Наконец наступил вечер. После великолепного ужина мы уселись вокруг пылающего очага, чтобы выслушать странную историю Роберта Ролфа: так звали нашего хозяина.
Глава V. Ролф начинает свою историю
Друзья мои, не будучи американским уроженцем, я все же англосакс вам брат по крови. Родился в Англии, в одном из южных графств. Сейчас мне сорок лет.
Отец мой был земледелец и сам обрабатывал свой участок земли; он заслужил репутацию прекрасного фермера.
К несчастью для него, он был более честолюбив и предприимчив, чем это разрешалось обстоятельствами скромному английскому фермеру: он крепко вбил себе в голову, что единственный его сын должен стать джентльменом в полном смысле этого слова, получить дорогостоящее городское воспитание, приобрести изящные манеры и развитые вкусы разорительные для фермерского сына.
Считайте это с его стороны неблагоразумным, если вам хочется, но у меня нет никаких оснований жаловаться на щедрость отца, вызванную его исключительным ко мне пристрастием.
Меня послали в школу, где я учился вместе с детьми захудалых аристократов. Обучили меня танцам, фехтованию и спорту, разрешали тратить деньги, сколько душе угодно, и оплачивать шампанское на товарищеских попойках. По окончании колледжа меня послали путешествовать. Я посетил прирейнские края, Италию и Францию и в Англию вернулся через несколько лет, как раз вовремя, чтобы застать отца в живых.
Я оказался наследником довольно значительного для фермера состояния и вскоре превратил его в наличные деньги. Меня соблазняло пожить в Лондоне и подышать тем беспечным воздухом, к которому привыкли мои товарищи по колледжу. Они меня встретили с распростертыми объятиями, охотно черпая в моем кошельке; но время шло, и близилось разорение.
Вот кто меня спас, произнес наш хозяин, указывая на жену, сидевшую вместе с детьми под навесом громадного очага.
Женщина подняла глаза и улыбнулась, а дети, внимательно следившие за отцовским рассказом, потянулись к ней.
Да, продолжал Роберт Ролф, Мария меня спасла. Мы с ней товарищи детства, и случай свел нас в Лондоне. Старая дружба сменилась любовью; мы поженились.
К счастью для меня, рассеянная светская жизнь не поколебала во мне нравственных устоев: я все же остался человеком, знающим цену труда и борьбы.
Женившись, я твердо решил изменить образ жизни; но это было не так легко, как вам кажется. Требовалось громадное усилие воли, чтоб оторваться от мнимых друзей, от лицемерных прихлебателей, которые с корыстной целью поощряли мое желание корчить из себя светского «льва». Но решение мое было твердым, и с помощью Марии я не замедлил его осуществить.
Чтоб расплатиться с долгами, пришлось продать отцовскую ферму. После оплаты векселей у меня очутилось на руках около пятисот фунтов.
Жена принесла мне около двух с половиною тысяч фунтов; таким образом, для начала новой жизни у нас скопилось тысячи три: сумма, недостаточная для того, чтобы продолжать в Англии прежний безумный образ жизни. Несколько лет я убил на бесплодные попытки округлить свое состояние, и в результате, после ряда неудачных сельскохозяйственных спекуляций, капитал мой свелся к двум тысячам.
Я слышал, что на эти деньги можно обзавестись в Америке землей и поставить хозяйство. Желая обеспечить будущее семьи, я переправился с женой и детьми в Нью-Йорк.
Вскоре судьба столкнула меня с человеком, который научил меня, как нужно приняться за дело, чтоб преуспеть по ту сторону океана.