Мы сто раз до этого бросали в костёр шифер, взрывавшийся при нагревании, как граната, много раз кидали в огонь охотничьи патроны, но никто не пострадал, а присутствовало лишь веселье и детская радость. Так ожидалось и в этот раз.
Бомбу установили в центре поляны, подожгли и разбежались в разные стороны, спрятавшись на всякий случай за кочками.
Бумага сначала ярко вспыхнула, загорелась, а потом, истлела и потухла. Только струйка дыма поднималась над кучей пепла.
«Наверное, порох сырой?», подумал я и, как главарь нашей дворовой шайки, вместе с одним смелым пацаном решил осуществить вторую попытку.
Лёха, так звали того пацана, наклонился над горкой пепла и чиркнул спичкой. Я стоял в полуметре от этой дымящийся кучки.
В этот момент раздался оглушительный взрыв, яркая вспышка и, огромный столб дыма поднялся над поляной.
(«А город подумал, ученья идут»)
Лёха, с обгоревшим лицом и руками, отлетел метра на три, а я успел закрыться левой рукой (забыл сказать, что я левша), и взрывной волной меня отбросило в другую сторону.
Мог ли я тогда погибнуть? Да, запросто!
Оглушённый на несколько минут, с обожжённой рукой, я валялся на траве, корчась от боли. Мой друг лежал в стороне с лохмотьями обгоревшей кожи на лице.
Но глаза он рефлекторно успел закрыть, поэтому остался зрячим
В первый момент, ребячья толпа онемела от ужаса, но потом бросилась на Жилмассив за помощью.
Первый раз в своей сознательной жизни я прошёл по краю пропасти, оставшись в живых
А как могло быть иначе, если цыганка мне нагадала: «Жить будешь 93 года»?
«Скорая» примчалась быстро, и нас увезли в детскую больницу на Московском тракте.
Больше всего я боялся встречи с родителями.
Руку обработали, обильно намазали мазью Вишневского и уложили в койку.
От усталости и страха я забылся сном, но через час меня разбудила медсестра Зина (до сих пор помню запах той мази и короткую юбку Зины, её красивые длинные ноги, как бутылочки). Медсестра на меня ласково взглянула и с улыбкой произнесла: «Вставай, Серёжа, родители приехали».
При виде забинтованной руки мама тихонько заплакала, а отец зло зыркнул и сквозь зубы промолвил: «Когда тебя выпишут, мы ещё поговорим».
Выписали меня через четыре дня. За это время отцовская злость сошла на нет, и ожидавшегося разговора не состоялось. Наш безрассудный поступок списали на детскую шалость, а неотвратимое наказание спустили на тормозах, чему я несказанно обрадовался.
Наверное, в детстве я считал себя трусом, поэтому, в отличие от брата, всегда лез в самое «пекло», доказывая пацанам и себе, что смелый.
***Уже два года меня садистскими методами переделывали на правшу: учили держать ручку в правой руке. Поэтому после больницы правописание не пострадало, несмотря на забинтованную левую руку.
Единственное, что действительно раздражало, это дома держать ложку в правой руке. Настоящий левша никогда не станет есть правой!
Вот и сейчас, когда пишу эти строки, держу ручку в левой руке, поскольку правой почти разучился писать, но об этом позже.
Ещё одним негативным моментом переучивания меня на правшу явилось то, что я с первого класса начал заикаться; так продолжалось до третьего курса Университета, пока я снова не стал писать левой рукой, случайно поранив правую.
Спасибо моей первой учительнице, не хочу даже вспоминать её имя, ведь она искренне считала, что в Советском Союзе все должны быть одинаковыми, а именно правшами, да и политика партии была такая, а вред, нанесённый детской психике, с негативными последствиями, кого это волновало в семидесятые годы прошлого века?
***Два раза в неделю мы с мамой мотались на другой конец города в детскую поликлинику на перевязку, поскольку в то время на Жилмассиве поликлинику ещё не открыли.
Снимая бинты, врач заставлял меня сжимать и разжимать руку, чтобы новая молодая кожа привыкла к сгибанию пальцев.
Не помню, по какой причине, но две недели мы на перевязку не ездили. За это время пальцы перестали сгибаться, даже при сильном желании.
Ну, что же? Будем резать кожу на всех пальцах, иначе, ваш сын не сможет управлять рукой, заявил врач.
От слова «резать» меня пробил озноб. Со страхом взглянув на маму, я тихо произнёс: «Я боюсь».
Доктор, а можно не резать? Есть способ как-то по другому разработать руку? Понимаете, он левша, это у него основная рука, а вдруг после операции что-нибудь окажется не так, обратилась она к врачу.
Доктор, а можно не резать? Есть способ как-то по другому разработать руку? Понимаете, он левша, это у него основная рука, а вдруг после операции что-нибудь окажется не так, обратилась она к врачу.
Гм Ну, тогда усиленные нагрузки при помощи резинового кольца, ответил он. И через неделю непременно покажитесь мне, не позже.
Мы отправились домой, по пути заглянули в аптеку, купили резиновое кольцо, и я каждый день по несколько часов тренировал кисть.
Двигательная функция восстановилась!
Рассказ второй. Мира Кузминична
Жилмассив быстро строился. Крупнопанельные дома вырастали, как грибы после дождя. Стрелы башенных кранов торчали повсюду, особенно в той части Жилмассива, которая находилась ближе к городу и должна со временем соединиться с ним.
Наш 148-й дом располагался на окраине, а дальше, огромное ровное поле, на котором когда-то был учебный аэродром, потом военное стрельбище, а сейчас -конопляное поле, где мы, пацаны со всей округи, собирали пули разных калибров, копаясь в пыли.
Потом эти свинцовые кусочки расплавляли на костре и выливали отличные «биты» для игры в «чику», была раньше такая игра на деньги. В то время во всех играх присутствовал интерес.
Стройки теснили бывшее стрельбище в сторону города, уменьшая с каждым месяцем его размеры. Поле яростно сопротивлялось месивом грязи после дождя, конопляными кустами двухметрового роста и пронизывающими ветрами, но силы явно оказались неравные и стройка побеждала.
Третий класс. Мне десять лет.
Какие развлечения у жилмассивской ребятни?
Развлечений, на самом деле, не так уж и много: либо носиться по лесу, либо играть в футбол, либо лазать по стройкам.
Весной, когда в лесу ещё сыро, полигоном для наших развлечений становились строительные площадки: там мы часто играли в войну, иногда в прятки, или просто сидели на крышах недостроенных домов и мечтали
Есть такая болезнь, называется «остеомиелит», если не ошибаюсь, или проще говоря, туберкулёз костей.
Зачем я об этом пишу? Всё довольно просто, этот самый остеомиелит начался у меня из-за того, что я в детстве лазил по стройкам и сидел на холодных бетонных плитах.
«Да кому это интересно?» скажет придирчивый читатель.
Спорить не стану, но давайте читать до конца.
Остеомиелит это, когда начинает болеть и гнить простуженная кость. В этом случае, необходима хирургическая операция по выскабливанию кости, примерно как аборт. Операция эта сложная, в результате которой, в лучшем случае, если можно так выразиться, ребёнок становится инвалидом. Ведь больная нога затормаживается в развитии и остаётся такой, как была в момент операции, а в худшем случае ногу ампутируют.
Так вот, в третьем классе у меня обнаружили остеомиелит в последней, запущенной стадии. Сначала нога просто глухо ныла, потом болела, и наконец невозможно стало ходить.
Родители наивно полагали, это просто ушиб, что само пройдёт, и поэтому не вели меня к врачу. Само не прошло и не рассосалось; меня увезли на «скорой» опять в детскую больницу на Московском тракте.
За два года, что я тут не появлялся ничего не изменилось, только стены в приёмном отделении покрасили в другой цвет.
В тот день принимала новых пациентов Мира Кузминична, фамилию которой, к сожалению, не помню. Невысокого роста брюнетка с красивыми большими глазами стала моим лечащим врачом.
Я тогда не знал, как мне повезло и, причём, крупно.
Для защиты докторской диссертации, как после выяснилось, ей не хватало практического материала, и мой случай оказался как раз кстати.
В общем, она сделала операцию, которая прошла успешно. На свой страх и риск Мира Кузминична использовала новые технологии.
Очнувшись после наркоза, я обнаружил себя в гипсе от подбородка до кончиков пальцев правой ноги.
Ощущение непередаваемое и довольно тягостное: лежишь, как гусеница в коконе, шевелить можно только руками и головой.
В этом состоянии я находился почти три месяца, не ходил в школу, но уроки исправно делал. Брат Саня относил в школу мои тетрадки и приносил новые задания.
Остаётся только гадать, как сложилась бы моя жизнь, если бы мне в 10 лет ампутировали ногу, или если бы стал инвалидом?
Мира Кузминична сделала свою работу хорошо, и я остался обычным пацаном, с обеими нормальными ногами. Правда, раз в год я должен был проходить медицинское обследование.