«Лучше всего в милицию, решила Трындычиха. У них и следователи, и прокуроры, и транспорт. А в случае чего Николай подтвердит, я ж ему всё рассказывала!»
И она исправила крупно: «Начальник милиции». Пришлось опять всё переписывать. Но теперь она делала это быстрее, стараясь не вникать в слова, и чтобы получилось ровно и красиво. Потом она запечатала конверт. Крупно вывела «Начальнику милиции» и, держа его в полусогнутой руке перед собой, отправилась узнавать адрес на почту.
Какой государственной важности? с презрением отреагировал Николай на её рассказ. Какой?! Мало идиотов, что ли, на свете, чего ты лезешь-то?!
Это возмутило Трындычиху ужасно, она повернулась уходить и так и стояла в пол-оборота к сидящему за столом, а он никак не мог успокоиться:
Ты подумай, ну, причём тут милиция? Ну? Что бабе, замок, что ли, на одно место повесить или часового приставить?! Так с какой стати?! Пошлёт она его куда подальше! Тебе зарплату дают и работай! Какое тебе дело, чьи дети?! Теперь твои ты и ходи за ними. А не нравится, иди в другое место! Теперь свобода и рабочих мест навалом! А то письмо писать! Поди, забери! Небось, и адрес свой не написала? Анонимное?
А вот написала! мотнула толстым задом Трындычиха и показала Николаю язык. Я тоже законы знаю! А милиция для того и есть, чтобы все жили правильно, понял?! Не заберу!
Так и поползло это письмо со стола на стол. Кто, читая, усмехался, кто задумывался, до чего довела жизнь их женщин! Никому не хотелось им заниматься, но оно чудом не затерялось и проросло совершенно неожиданно.
Долгая дорога не казалась изнурительной столько нового отвлекало внимание от путевого однообразия, что время летело незаметно. Даже задержка местного рейса из-за снегопада в аэропорту со странным названием «Домодедово» не казалась тягостной. За огромным окном двухэтажного зала плавно и бесшумно плыли носатые лайнеры по белому бесконечному морю, при каждом их повороте казалось, будто они вынюхивают дорогу. Оранжевые снегочистилки выстраивались лесенкой и двигали перед собой белую гору, которая постепенно съезжала от машины к машине и выкладывалась ровным снежным валом вдоль бетонной полосы. Белое облако пара и снежинок клубилось над этой упорной шеренгой и неохотно оседало за ней на землю.
Здесь всегда столько снега? Кити повернулась назад к сидящим перед окном родителям.
Говорят, в этом году зима особо снежная выдалась. А летом тут жарко, объяснил Том.
Как у нас, в Нью-Джерси? Кити не могла удержать свои вопросы.
Почти, Том думал о своём.
Иногда странный холод в груди словно останавливал его непроизносимым вопросом: «Может, зря я всё это затеял? Бог знает, кому что положено Кесарю кесарево И если бы это только меня касалось расходы заботы и главное, дети. Это сейчас они ждут не дождутся. А вдруг не поладят? Хотя они, конечно, добрые и уступчивые, но это, когда просто играют с чужими час-два. А тут-то навсегда! Это не чужой! Он им брат брат»
А что он любит, ты знаешь?
Любит?
«Она это так странно говорит, будто на день рождения собирается к кому-то и спрашивает: что ему купить, что он любит?» подумал Том и не сразу ответил:
Вот ты и узнаешь! Для чего тебя взяли? Детям легче понять друг друга!
Как же я его пойму? Он разве умеет говорить по-английски?
Понимают вовсе не по словам! вступила Дороти. Слова часто Ну, словами иногда сказать невозможно то, что сердце понимает А английский он выучит быстро.
А как? не унималась Кити.
Как? Том даже почесал в затылке. Да запросто! Он же не в гости приехал.
Том вдруг на секунду остановился и мельком подумал: «Уже приехал?! Вот как! Значит, всё верно!»
Он же не в гости, повторил он, а насовсем! Понимаешь?
Конечно, понимаю! очень серьёзно подтвердила Кити и вдруг замолчала. Она чуть помешкала и, переводя взгляд с одного на другого, поучающе произнесла совсем тихо и внушительно: Только вы никогда не должны ругать его! Никогда! Понимаете! Нас с Мэри и Лизи можно! Сколько хотите! А его нет! Понимаете? она больше ничего не произносила и ждала подтверждения.
Ну замешкалась Дороти и ответила, подавляя улыбку: Ну, а если он что-то не так делает или ошибается? Замечание-то сделать можно?
Ну, замечание поколебалась Кити. Замечание, наверное, можно Но лучше ты мне скажи, а я ему А как по-английски будет Паша? вдруг встрепенулась она.
Ну, замечание поколебалась Кити. Замечание, наверное, можно Но лучше ты мне скажи, а я ему А как по-английски будет Паша? вдруг встрепенулась она.
Паша, как говорится, и в Америке Паша! оживился Том и притянул дочь за руку к себе на колени. Он уткнулся носом в её щёку и забасил как буксир на реке: «Бу-ту-ту-у бу-ту!» И Кити засмеялась таким счастливым смехом от щекотки и от того, что впервые смогла произнести имя «Паша», которое повторяла про себя всю дорогу, что у Тома невольно выступили слёзы на глазах. Он догадался, отчего так весело и беззаботно смеётся дочка, почувствовал, как спало напряжение, и знакомый голос прошептал ему внутри: «Всё будет хорошо! Всё хорошо будет!»
Ирина Васильевна встретила гостей приветливо и спокойно. Не первый раз уже приезжали за детьми из Америки, но каждый раз она с ревнивым чувством приглядывалась к новым родителям своих питомцев, кому её дети достанутся? Какие ни какие, а все они были свои. В повседневной спешке редко она уделяла им внимание, хоть и знала всех по именам. Директор это большой завхоз: достать, обеспечить, отчитаться, выбить
«Иностранцам и не объяснишь, наверное, думала она, как нам всё достаётся Да и у них, небось, с неба не падает!»
Но когда случались праздники, и она слушала, как знакомые уже полвека песни выводят детские голоса, когда смотрела, как ребята отплясывают в хороводе, это отодвигало вглубь суету будней и высвечивало улыбки детей все они представали совсем другими, своими, близкими. И она ловила себя на том, что вдруг в разгар веселья или шумной детской трапезы сердце её сжималось оттого, что, как ни крути, они здесь, у неё в детском доме и не побегут после праздника домой к маме и папе. А она хоть семи пядей во лбу будь, хоть наизнанку вывернись, ни мать, ни отца, ни деда с бабкой им всё равно не заменит. И часто такую тоску видела она в ребячьих глазах, что не могла в них смотреть и отводила взгляд.
Одно время уж совсем ей не по себе стало, когда опять не то, что деликатесов и нарядов не достать стало, а как в войну хлеба не хватало. Решила она бросить всё и заняться чем-нибудь другим. Чем угодно. Только невмоготу ей стало полуголодных детей видеть и у себя в детдоме, и по помойкам рыскающих в поисках съестного, и оборвышей бездомных, готовых на любую услугу, лишь бы копейку взрослые заплатили да покормили И тут послали её в ознакомительную поездку, как бы на обмен опытом, поделиться достижениями в другую область. Нагляделась она там, наобменивалась, вернулась и решила: «Нет, не уйду. О себе думать, ещё раньше с кона сойдёшь. Всё равно столько лет тут оттрубила, что теперь не отрежешь от себя никуда не денешься, и память заместить нечем, и станут они мне все, что столько лет со мной живут, сниться по ночам: что с ними стало, да кому они достались? Кто его знает, кого пришлют?.. Нет». И она осталась. Осталась и знала, что навсегда!
Поэтому она так ревниво и придирчиво осматривала приезжавших. А Пашка Пашка особая статья. Хоть и знала она, что ничего не изменит.
Может, конечно, если очень не понравятся ей люди, заартачиться и поперёк встать. Может. Да не станет
Даже не в том дело, что в богатую Америку отдавала ребёнка, где и оденут, и обуют, и полечат богатая страна, правда. Не это главное: в семью отдавала! К маме и папе! А когда материнским сердцем чувствовала, как рады её мальчишке или девчонке приехавшие забирать его, хорошо ей становилось и радостно.
«Какая разница, куда он едет! Лишь бы хорошо ему было! Раз в России обнищал народ сейчас, пускай хоть в Америку»
Тому директриса показалась строгой и неприветливой. Они украдкой переглянулись с Дороти, а когда Кити ещё тихонько спросила: «Папа, почему тут так невкусно пахнет?» настроение у Тома совсем испортилось.
Пашка дичился и не хотел подойти к ним, рта не раскрывал хоть бы слово, чтоб голос его услышать, и даже от подарков, которые ему протягивала Кити, отказался. Так и остались они лежать на директорском диване в кабинете. Гулять он согласился пойти, только когда Зинка взяла его за руку и сказала, что сама поведёт по двору и на горку.
Его мальчишеский опыт был таким крошечным, ничтожным, а мужчин он видел так редко, что и сравнивать было не с чем. Да и говорили гости как-то совсем непонятно. Зачем ему такие мамка и папка? Он всё время смотрел то на мятую сплюснутую шапку на голове Дороти, то на руки Тома, поросшие бронзовой кудрявой, шерстью И эта девчонка в каких-то синих штанах до шеи Зачем они? У него есть Зинка и мама Таня, и мама Людмила Васильна, и главная мама Ирина Васильевна зачем ему другие? Страшно остаться без своих! Как это? Он даже представить не мог А чужие говорили, говорили всё время, и он не понимал ничего! Только тоненькая вертлявая тётенька всё время крутилась между ними, поправляла очки и повторяла ему какие-то слова про папу и маму, а кто она такая и почему она говорит это совсем ему было не понятно.