Он извивался у моих ног, рычал и хрипел. В припадке бешеной злобы, пытался прокусить мои сапоги. А я осатанел от ярости. Я избивал негодяя ногами с мрачным удовлетворением замечая, как ослабевает его сопротивление. Несомненно, я забил бы его на смерть, если бы мне не помешали. На мне повисли наши офицеры. Кто-то увещевал меня:
Успокойтесь, дон Хуан! Пираты сдались!
Я обвел мутным взглядом палубу. Оставшиеся в живых флибустьеры смотрели на меня с ужасом, а у моих ног, в луже крови, валялся легендарный Рок Бразилец.
Словно в тумане до меня доносились голоса:
Негодяй получил сполна. Этого голландского ублюдка хочет видеть сам король.
Я с трудом нагнулся, подобрал свой сломанный клинок и побрел прочь.
Позже Бразильца действительно отправили к нашему монарху, который очень желал взглянуть на самого знаменитого пирата Тортуги и Ямайки. Вот только доподлинно известно, что до Испании пират не добрался. Ходили разные слухи. Кто-то говорил, что Бразилец удрал, другие уверяли, что он предпочел покончить жизнь самоубийством, прыгнув в море, но мне, кажется, более правдоподобной версия сержанта береговой охраны, что гордый испанский капитан, перевозивший пирата, не выдержал постоянных насмешек Бразильца и попросту приказал вздернуть его на рее, вопреки приказу короля. Как бы там ни было, больше о проклятом пирате я не слышал. Его имя исчезло с просторов карибского бассейна.
Забегая вперед скажу: Пройдет каких-то десять пятнадцать лет и из мрачных углов преисподней, вылезут такие монстры, что перед их кровавыми деяниями, померкнут все преступления Рока Бразильца. Но меня к этому времени уже не будет на Эспаньоле.
* * *
После пленения Рока Бразильца я чувствовал какую-то опустошенность. Я устал от постоянных сражений и убийств. Мне вдруг нестерпимо захотелось покоя. Во сне мне снилась Фландрия. Я задыхался от пряных запахов тропиков и проклинал удушливую жару и москитов. Кроме того, новый губернатор острова, дон Бернардино де Менесеса Бракамонте-и-Сапату, граф Пеньяльба, не слишком благоволил мне. После разговоров с ним, я страшно злился, а порой, мне хотелось убить его. Этот напыщенный вельможа приказал удалить испанский гарнизон с Тортуги, разрушить все фортификации и затопить в двух проливах острова несколько старых судов, наполненных камнями. Этот осел полагал, что таким образом он сможет запереть вход в гавань Тортуги. Я спорил с ним до хрипоты, но лишь добился того, что меня перестали пускать на военные советы. И я, возможно, свихнулся бы от черной меланхолии, но меня спасла донья Азусена. Эта милая девушка согласилась выйти за меня замуж. Через год она подарила мне сына. Тогда я твердо решил покинуть Эспаньолу. Напрасно дон Карлос уверял меня, что во Фландрии я не обрету желаемого покоя, ибо алчные французский и испанский монархи, никак не могут поделить между собой эту чудесную страну. На улицах постоянно вспыхивают дуэли между французами и испанцами, льется кровь и звучат выстрелы. Но я был непреклонен. Единственное, что останавливало меня, это моя бедность. За столько лет пребывания в самой богатой кастильской колонии, я не слишком разбогател. А отправляться во Фландрию с худым кошельком мне казалось неразумным.
Мне помог случай.
Однажды мой друг дон Карлос Диего де Васкес предложил мне поохотиться на черных пантер.
Спасибо, дон Карлос, ответил я. Но я не охочусь на беглых негров.
Что вы, дон Хуан! Я говорю о настоящей черной кошке! Её выследили мои слуги!
Полноте! Со времен Кристобаля Колона, на острове не осталось ни одной черной пантеры. Их всех истребили вместе с индейцами.
И, тем не менее, мои слуги видели её! Так что берите свой лучший мушкет и в путь! Уверен, донья Азусена будет счастлива получить шкуру этого прекрасного зверя!
Мой друг оказался прав. Настоящая черная пантера. Грациозная кошка возлежала на стволе поваленного дерева и самозабвенно вылизывала широкую, как лопата лапищу, покрытую густой лоснящейся смоляной шерстью.
Мы подкрадывались к ней с нескольких сторон. И хотя, я никогда не был заядлым охотником, меня охватил азарт. Мне хотелось непременно самому пристрелить этого редкого хищника.
Пантера почуяла нас. Черная тень скользнула с дерева, прижалась к земле. Из высокой травы выглядывал лишь кусочек ее головы. Я поднял мушкет, но расстояние было еще слишком велико. Я сделал шаг и вдруг с шумом и треском провалился в яму.
Яма оказалась глубокой. При падении я сломал руку и потерял сознание от боли.
Очнулся я от криков моего слуги Гансалеса:
Господин, вы живы?!
Жив. прошипел я и с трудом сел. Огляделся. Вокруг меня громоздились какие-то глиняные сосуды. Восемь штук. Шесть из них были заполнены каким-то едким порошком, вдохнув который я чихал и кашлял до рвоты. Зато в двух оставшихся было золото! Много золота в виде грубо выплавленных украшений. Без всякого сомнения, это был тайник еще со времен индейцев. Так я стал богачом.
Ничто больше не препятствовало мне покинуть Эспаньолу. Через два месяца, когда моя рука зажила, я устроил прощальный ужин друзьям и отплыл в Европу. Я стоял на борту корабля и смотрел, как остров, на котором я прожил больше тринадцати лет, исчезает в туманной дымке. Остров, который я защищал для испанской короны, не жалея собственной жизни, остров, на котором я встретил свою любовь. Остров, на котором родился мой сын. Остров, на котором, возможно, я был счастлив, несмотря на то, что он стал могилой моего отца.
В дороге меня догнало известие, что к Эспаньоле приближается огромный английский флот с намерением покончить с господством испанцев в Западных Индиях. Я потребовал от капитана немедленного возвращения. Но моя жена, презрев свое благородное происхождение, на коленях молила меня отказаться от этого безумного поступка. Донья Азусена, рыдая кричала мне, что я не вправе приносить в жертву своей воинской гордыне ее жизнь и жизнь нашего малыша. С тяжелым сердцем я смирился. Наш корабль покидал Новый Свет, где вновь разгорался пожар войны. Я застал рассвет Эспаньолы и очень рад, что не увидел ее закат
* * *
Прошло много лет. Я стал важным и степенным. На Эспаньоле я пролил столько своей и чужой крови, что это окончательно отвратило меня от желания вновь ее проливать. Даже на улицу я выходил без шпаги. Я утратил интерес к фехтованию, но мной овладела новая страсть: писательство. С почти юношеским задором я вновь переживал давние приключения и писал, писал. Я издал книгу о своих карибских похождениях и она стала очень популярной не только в Брюсселе, но и в Испании. Даже его величество, король настоятельно приглашал меня покинуть неспокойную Фландрию и поселится в Мадриде, обещая назначить мне солидную пенсию в награду за мои воинские заслуги. Но я твердо решил, что буду жить и умирать во Фландрии. Над моим письменным столом висит сломанный толедский клинок, мой верный друг и соратник, который никогда не предавал меня в годы лихих сражений. Иногда я разговариваю с ним, и мне кажется, что он отвечает мне.
Мне не о чем жалеть, моя жизнь была насыщенной и бурной, у меня прекрасная жена и пятеро детей. Красавица дочка и четверо мальчишек. А самый младший, Педро, вылитый я в молодости. Он единственный, кто питает неуёмную страсть к фехтованию. Как и я, он в четыре года взял в руки шпагу. Сейчас ему восемь и наблюдая за его успехами, я не удивлюсь, если его станут величать первым клинком Брюсселя.
Однажды, когда я по обыкновению, предавался воспоминаниям, ко мне подошла моя уважаемая супруга и строгим голосом сказала:
Ах, дон Хуан, вы, несомненно, по прежнему в мыслях на дорогой вашему сердцу Эспаньоле. Гоняетесь за буканьерами и охотитесь на черных пантер. Но прошу вас, ненадолго спустится на нашу грешную землю и обратить внимание на вашего младшего сына. Мне кажется, что с Педро происходит неладное.
Сына я застал в слезах. На мой вопрошающий взгляд, он ответил ревом и, грозя кому-то кулачком закричал:
Я убью эту старую французскую крысу!
Дон Педро! Извольте утереть слезы, неподобающие вашему благородному происхождению и объяснить мне, что произошло!
А произошло следующее. Некто, Роже Мантильяк, основатель новой фехтовальной школы, прилюдно выдрал за уши моего отпрыска за использование в поединках недозволенных приемов. Мне стало смешно. История повторяется. Этот Мантильяк, по слухам, был непревзойденным мастером клинка, сочетающий в своих уроках все лучшие достижения европейских школ. Именно поэтому я и отдал ему Педро в ученики. Но драть за уши благородного дона, это, пожалуй, перебор. Придется навестить этого господина.
На следующее утро я отправился в фехтовальную школу.
Звон клинков, витающее в воздухе возбуждение, радостные детские крики, непередаваемый дух борьбы. И в центре этого буйства восторга высокий худой старик.