Они разговорились, мать начала угощать Нину. Я вышел в сад. Стоял прекрасный июльский день. Лихорадочно соображаю:
«Итак, Нина у меня. Приехала сама, говорит, что письмо моё не получила, да и она сама не написала ни разу. Зачем она приехала? Значит, я ей по-прежнему интересен? Что делать? Через неделю на экзамены, а потом армия! Три года она не будет меня ждать ни за что! Она уже девушка и очень красивая. А я? Такой же замухрышка! Нет, нет! Ничего у нас с ней не получится! Да и отвык от неё. Какая-то новая она, чужая».
Три дня Нина прожила у нас, и только на второй день я почувствовал себя уверенней. Мать поставила в сад вторую раскладушку (этим летом я ночевал в саду) и мы с Ниной говорили чуть не до первых петухов. Два дня гуляли по городу и парку. Вспоминали без конца детство во Вдовино, детдом, друзей, речку Шегарку, наши игры.
В последний день мать накрыла стол. Мы выпили вина, а затем пошли гулять по вечернему парку. Эту ночь помню всю жизнь. Взявшись за руки, мы нежно смотрели друг на друга и пели нашу любимую песню:
В тихом городе мы встретились с тобой, до утра не уходили мы домой. Сколько раз мы всё прощались, и обратно возвращались, чтоб друг другу всё сказать. Мне б забыть не вспоминать этот день, этот час. Мне бы больше никогда не видать милых глаз. Но опять осенний ветер, в окна рвётся и зовёт. Он летит ко мне навстречу, песню нежную поёт
В прохладе Кисловодского парка журчала речка Ольховка, пели последние трели многочисленные дрозды, тусклый свет на дорожках, окаймлённых густыми туями, освещал нам путь всё дальше и дальше в глубину парка! Я готов был «выпрыгнуть из себя» от счастья! В голове стучало:
«Какая девушка идёт рядом со мной! Неужели я достоин её? Я ведь сопляк по сравнению с ней! Сколько лет, дней и часов меня с ней связывало в глухой Сибири! И вот мы рядом! Не упустить бы своё счастье, но как это сделать?!»
В белой рубахе с закатанными рукавами, обняв Нину за плечи, шёл рядом с любимой! Мы тихо пели наши Вдовинские нежные песни. Радостные, взволнованные, пришли за полночь. Родители уже спали. Луна то показывалась, то скрывалась за тучей. Ни один листик не шелестел!
Нина, не стесняясь меня, начала раздеваться, медленно вешая бельё на спинку стула. Я ужаснулся, всё поняв:
«Да! Она уже всё решила для себя сама! Нет, нет! Только не это! Я ещё пацан. Даже ни разу в жизни не поцеловал её! Как она может это? Я не ожидал ничего подобного от неё! Скорее всего, она уже гуляла с кем-то! Вот в чём дело».
Я отупел от страха, нырнул под одеяло. Раскладушки наши стояли рядом. Протяни руку достанешь. Вот Нина осталась в одной прозрачной рубашке. Выглянувшая луна высветила нежную девичью грудь и всё прелестное тело до мельчайших подробностей. Затаив дыхание, ошалело наблюдал через щёлку в одеяле. Молчали с полчаса. Изменившимся голосом Нина прошептала:
Неужели спишь? Коля! Мне холодно. Меня начал бить озноб. Какой там сон!
«Да, сплю, сплю» повторял я, закрыв глаза.
«Только в этом спасение!»
Нина положила руку на мою кровать меня бросило в жар! Тихо шепчет:
Не бойся, Коля! Иди же ко мне! Ничего не будет, только согреемся!
Я окаменело молчал:
«Нет, нет! Ни за что! Зачем всё это? Я боюсь её! Может, когда-нибудь и поцелую её, но только не сегодня».
У меня лихорадочно стучали зубы, и бешено толкался, рвался пульс. Весь дрожал дыханье загнанной лошади уже невозможно было скрыть под одеялом. Я находился на грани срыва.
Иль за что обиделся? Что с тобой? В ответ молчание.
Ну, ладно! Я пошутила, уже согрелась. Не надо. Ну, говори же что-нибудь! Коля!
Всё, всё! Отступать нельзя я сплю, сплю, сплю.
Эх! И дурачок же ты! Ведь знаю, что не спишь! Что с тобой случилось? Как хорошо провели вечер и вдруг такое. Почему молчишь? Бог с тобой. Я не прощу тебе этого!
Отвернулась, заскрипев раскладушкой, тихо заплакала, затем, не скрываясь, всё громче и громче. Всю ночь я не мог спать. Она, видно, тоже. Всю ночь ворочались, скрипели раскладушками. Утром мы не глядели друг на друга. Нина отказалась от завтрака. Еле успел встать и как следует одеться. Было тяжко и неловко на душе за свою тупость.
Соображаю:
«Я ведь оскорбил её своим поведением. Не стал разговаривать испугался чего-то. Может мне показалось, что она стала какой-то слишком раскованной. Все это, вероятно, в горячке сам придумал, нафантазировал. Она нормальная девчонка. Давно любит, наверное, меня, поэтому и приехала. Дурак я всё же! Почему я её так боюсь? Даже ни разу не решился поцеловать свою первую любовь! Надо было объясниться, но сил не хватило. Ни о чём не договорился».
Мы шли с Ниной тихо по нашей земляной, узкой и кривой улице Овражной. Не разговаривали. Я проводил её до большака широкой гравийной улице (асфальта тогда ещё не было). Она называлась Широкой. На перекрёстке сухо попрощались. Она уходила, а я всё стоял и смотрел надеялся, что Нина обернётся. Нет не оглянулась. Я заплакал. Что наделал? Десятки, сотни раз в будущем выходил на тот перекрёсток, где мы расстались в последний раз, втайне надеясь, что вдруг Нина вернётся.
Пронзительная песня Клавдии Шульженко это всё о нас двоих:
На тот большак, на перекрёсток уже не надо больше мне ходить.
Жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить?
Нина уехала, сухо попрощавшись. Уехала навечно от меня! Больше я её ни разу в жизни не видел. Пытался позже неистово её искать! Куда только не посылал запросы! Она, видно, вышла замуж и сменила фамилию. Может и она пыталась искать меня, но наш дом вскоре снесли. Я упустил шанс, упустил судьбу! Надо было тогда крепко «брать вожжи в свои руки»! Женившись, много раз вспоминал Нину Суворову! Прощай, навечно, моя первая ЛЮБОВЬ!.
Днём мать и Филипп Васильевич пытали меня:
Ты что? Обидел Нинку? Почему она была такой?
Я угрюмо молчал. Что я мог им ответить?
Провожали меня в техникум все родные и знакомые. Даже из армии успел перед этим мне прислать письмо с наставлениями Шурка. Он уже служил в Кривом Роге и как-то их водили на металлургический завод. Ему очень понравилась «могучая огненная стихия металлургии»! Он приветствовал моё решение и писал, что после армии последует моему примеру и, возможно, тоже поступит в этот же техникум. Жить в Кисловодске с Филиппом он не собирался.
Вышли во двор всей компанией весёлые, шумные. Кто-то даже пытался затянуть песню. Вот вспоминаешь то время бедно жили! Но как-то умели дружить, сообща веселиться! Родственники, друзья, знакомые, соседи никто не сторонился друг друга, все были рады гостю, были откровеннее, щедрее! А сейчас? Небо и земля! Даже родные не дружат друг с другом! Все сидят у «ящика» и смотрят попсу. Мельчает народ.
Так вот, идём вниз по Овражной. Два старых чемодана с учебниками у меня. Перевязаны верёвкой, чтобы не развалились от тяжёлых книг. Навстречу с пустыми вёдрами на коромыслах поднимается мать Лидки Зайцевой. Филипп Васильевич в сердцах сплюнул:
Откуда тебя чёрт вынес с пустыми вёдрами? Сын едет поступать, и ты тут!
Та посторонилась, заулыбалась, извиняясь. Да! Это была нехорошая примета! Мы вышли из глухомани, где все верили не только в приметы, но и в более ужасные вещи: домовых, чертей, ведьм, леших и прочую нечисть.
Чуть погоревали мы, но что делать? Думаем, пронесёт! Уехал. Прошло несколько лет. Всё обошлось благополучно. Поступил, отучился два с половиной года.
И всё-таки те пустые вёдра оправдали плохую примету! Диплом техника-металлурга пролежал у меня в сейфе без движения всю жизнь! Я не смог работать по этой специальности! Но об этом позже.
Глава 52. Поступление
Провожая меня на учёбу, мать и Филипп Васильевич дали мне всего шесть! рублей, надеясь на то, что родители Филиппа будут меня кормить. Горькое разочарование ожидало меня там! А эти шесть рублей вспоминаю всю жизнь, сравнивая их с сегодняшними запросами современных детей.
Приехал в Липецк и начал готовиться к экзаменам, живя на шахте в десяти-двенадцати километрах от города. На второй же день понял, что расчёт на родителей Филиппа был неразумный. Во-первых, далеко. Ходить ежедневно туда и сюда на 20 километров никаких сапог не хватит!
Единственный небольшой ведомственный шахтёрский автобус всегда был настолько «забит под потолок», что я сразу оставил эту затею.
Во-вторых, меня здесь никто не ждал я был для них чужой человек. Лишний рот им не был нужен. В двух комнатах барачного типа жили четверо взрослых и трое детей. Через два дня с ужасом понял, что до начала экзаменов просто не дотяну. Меня явно преднамеренно не кормили, давая понять, что я здесь не нужен. Сами они тайком от меня собирались на кухне и что-то ели. Меня сажали за стол только раз в сутки, когда приходил с работы поздно вечером Иван. Он работал на шахте. Остальные: дед, мать, сестра Филиппа Нюрка с тремя детьми, все сидели дома. Жили очень бедно. Вечером неизменная тюря (хлеб с квасом). Вот и весь ужин! Ивана они все очень уважали и побаивались, поэтому и приглашали меня вечером к столу. Хороший был мужик! Красивый, среднего роста, белесый, с голубыми глазами. Только он интересовался мной, расспрашивал, понимал меня. Его дети тоже полюбили меня, но это было уже ближе к окончанию техникума. Когда он с женой Нюрой приехал к нам летом в Кисловодск погостить, мы им оказали настоящий приём! Кормили «от пуза», поили водочкой, водили на экскурсии, гуляли с ними по парку, фотографировались. В общем, не тот «приём», что был оказан тогда мне!