Думай о только хорошем, когда подаешь руку новому человеку, может так случится, что ты открываешься настежь тому, кто способен увидеть твоё нутро.
Иногда, Нина Альфредовна, окружающий мир мне кажется таким замечательным, что я радуюсь тому, что живу, отвечаю я на вопрос, вроде, и так все прекрасно, но знаю, что завтра будет еще лучше, и просто радуюсь этому ощущению.
Да вы в душе поэт, улыбается Нина Альфредовна.
Ну, может и не поэт, но спасибо на добром слове, говорю я собеседнице. Она из тех коллег, в которых я вижу личность. Она, конечно же, не знает, куда идет и что её ждет впереди, но порой мне кажется, что когда придет время, она инстинктивно выберет тот путь, который позволит ей взлететь над тупой ежедневной рутиной.
Удивляюсь я вам, Михаил Борисович, говорит Нина Альфредовна, в медицине всё плохо, зарплаты низкие, пациенты об нас ноги вытирают, главный врач думает только о том, как набить свой карман, в средствах массовой информации чуть не каждый день обещают конец света в ближайший год, а вы радуетесь завтрашнему дню. Хорошо быть оптимистом, но, иногда это выглядит так глупо.
Я, пожав плечами, неопределенно улыбаюсь и отворачиваюсь от собеседницы.
И, придвинув к себе истории болезни, начинаю работать.
У меня три палаты, в каждой по четыре койко-места. И все заняты, несмотря на то, что сейчас середина июня. Половина пациентов с обострением хронического бронхита и ухудшением бронхиальной астмы, связанной с цветением тополя. Другая половина с обострением хронических холециститов и панкреатитов, обусловленных неумеренным употреблением алкоголя, жирной и острой пищи. И здесь всё так же, как и было пять лет назад. Разросшиеся тополя как никто не обрезал, так и сейчас этого никто не делает, на ветках свисают белые шапки, ветер гонит пушистые хлопья по асфальту. Тени неутомимо и без остановки набивают утробу жареной и жирной пищей, запивая её огненной водой, зная, что именно это им кушать и пить нельзя. Словно это последний день в их жизни, и завтра ничего уже не будет. Хотя, для некоторых завтра так и не наступает.
Впрочем, у меня есть один пациент, историю болезни которого я извлекаю из папки и открываю. Он поступил вчера, и я еще не успел узнать его настолько хорошо, чтобы принять решение. Пациент мне интересен, хотя я понимаю, что вряд ли что-то смогу изменить.
Разве что чуть-чуть продлить его жизнь, чтобы потом прервать её.
Или не делать ничего, чтобы он долго и мучительно умирал от болезни.
Я думаю об этом.
4
Свежий речной ветер. Я подставляю лицо ветру, и смотрю вдаль. Там, где вода сливается с горизонтом, пространство разделяется тонкой линией. Это как надрез на коже, края чуть-чуть раздвигаются, линия набухает кровью, через пару секунд рана станет красной полосой, разделяя тело на «до» и «после». Кажется, что сейчас я увижу кроваво-красное дно этой полосы, как прямой путь в бездну.
Белые облака на голубом фоне вверху, темная пропасть речного течения внизу. Большинство теней полагает, что добро сверху, а зло снизу, Бог на небе, а Сатана во мраке пропасти.
Это было бы очень просто, если бы разделение на добро и зло действительно существовало. И это кажется таким справедливым и правильным.
Однако всё мираж. Там, на стыке воздуха и воды нет ни справедливости, ни правды, ни добра, ни зла.
Равнодушие и пустота.
Снизу и сверху.
И наивные надежды, которые питают сердца теней призрачными видениями.
Нож, рассекающий кожу, несет очищающую боль и благостную смерть. Шагни в бездну и отпусти сознание. Только так можно стать самим собой.
Глубоко вдохнув речной воздух, я поворачиваю голову и смотрю в салон теплохода. Мы только отплыли от причала, а массовая попойка по случаю Дня медицинского работника уже в разгаре. Ритмичная музыка бьет по ушам, на танцполе топчутся несколько женщин. Кстати, представительниц слабого пола в салоне теплохода больше, чем мужчин, раз в двадцать. Если уж быть точным, то я вижу только троих представителей сильного пола, которые сидят в дальнем углу стола и тупо напиваются.
Что, и вам это мероприятие не нравится? слышу я голос.
Обернувшись, я смотрю на стоящего рядом полного мужчину. Заведующий одного из отделений детской хирургии, Сазонов Дмитрий Васильевич. Добрые глаза на круглом лице, короткая щетина на голове, округлый живот. Он чем-то похож на Винни-Пуха. Детская больница расположена рядом с нашей районной многопрофильной больницей, поэтому коллеги-педиатры принимают участие в этом праздничном вояже. Мне он знаком только лишь потому, что я знал Олега Антонова.
Да. Как-то всё это выглядит убого. Напиться и забыться.
Я отвечаю на вопрос, глядя на водную гладь за бортом.
И на это есть причины. Мы можем подняться наверх и там поговорить об этом.
Дмитрий Васильевич смотрит туда же, куда и я. Он говорит спокойно и даже как-то равнодушно.
Давайте.
Мне любопытно поговорить с новым и интересным человеком, поэтому я легко соглашаюсь на предложение.
Мы поднимаемся на вторую палубу, где практически никого нет. Парень с девушкой, обнявшись, сидят за столом и о чем-то тихо говорят.
Люба, Витя, а вы что здесь, а не внизу? спрашивает Дмитрий Васильевич.
Девушка смущается, а парень говорит, что им тут лучше, и они не хотят вместе со всеми напиваться.
Улыбнувшись, Сазонов поворачивается ко мне и говорит:
Мои ребята. Вот, молодое поколение, которым не нужно это напиться и забыться. Хотя признаюсь, далеко не все такие, большая часть молодых докторов уже потеряны для медицины.
И потом снова обращается к ним:
Если не затруднит, дорогие мои, принесите нам что-нибудь выпить-закусить.
Да, конечно, согласно кивнув головой, говорит девушка, мы сейчас, Дмитрий Васильевич.
Они уходят, а детский хирург показывает на стул рукой и предлагает:
Садись, Михаил Борисович.
Он знает, как меня зовут, хотя мы не были представлены друг другу. И он быстро перешел на «ты», что импонирует мне. Излишняя вежливость и расшаркивание совсем ни к чему, особенно, когда я уверен в том, что мой собеседник, умный, опытный врач, и просто хороший человек. Удобно устроив свое большое тело на стуле со спинкой, Дмитрий Васильевич продолжает начатый на нижней палубе разговор:
Я, Михаил Борисович, тридцать лет в этой профессии, прошел от ординатора до заведующего отделением, и, начиная с прошлого года, постоянно ловлю себя на мысли, что мне больше не хочется работать в этой системе. Понимаешь, он прищуривается, словно хочет разглядеть у меня на лице понимание, прихожу в отделение и с трудом заставляю себя делать то, что умею и знаю. И понимаю, что так нельзя, и поделать с собой ничего не могу. Всё разваливается, и в отделении, и в нашей городской и краевой медицине, и в стране вообще. Никто не хочет работать, зато всё хотят получать большую зарплату. На каждые десять выпускников медицинской академии только один знающий и любознательный специалист, остальные или хотят руководить, чтобы иметь доступ к государственной кормушке, или просто ничего не хотят делать. Смешно сказать, мне практически некому передавать свои знания и опыт, хотя это вовсе не смешно, а грустно. Вот, Дмитрий Васильевич показывает рукой на Любу, которая с помощью своего друга несет на подносе тарелки с закусками и бутылку водки, эта девочка, и еще один хороший специалист у меня есть, и всё! И больше никого!
Приняв поднос, он благодарит своих сотрудников, и, проводив глазами молодежь, сам разливает в рюмки водку.
Давай, Михаил Борисович, за знакомство!
Я медленно выпиваю полрюмки водки и сразу перебиваю мерзкий вкус хрустящим огурцом. Дмитрий Васильевич на выдохе опрокидывает рюмку в себя, и, замерев на мгновение, медленно вдыхает воздух.
Так вот, о чем это я?
Молодежь работать в медицине не хочет, напоминаю я.
Да, точно. Но это еще полбеды. Система здравоохранения уничтожается, во всяком случае, у нас в крае. Всё, что создавалось десятилетиями, уничтожено за пару лет. Губернатор прожектер и пиарщик, красиво говорит и потихоньку всё, что есть ценного в крае, продал или своим, или московским финансовым структурам, а прибыль положил к себе в карман. Краевой министр здравоохранения, мальчик-мажор, который толком врачом не работал, делает то, что ему скажут, и как результат, частные клиники растут, как грибы, а муниципальная медицина находится на грани выживания. Впрочем, выше тоже надо смотреть, Дмитрий Васильевич показывает пальцем вверх, когда у руля российского здравоохранения ставят менеджера, а не профессионала, то и внизу не стоит ждать умных руководителей.
Он снова разливает водку, словно не заметив, что у меня в рюмке что-то осталось.
Давай, Михаил Борисович, выпьем за тех, кто пытается сохранить уважение к себе и к своему труду, говорит доктор Сазонов тост, обреченно вздыхает, и быстро опорожняет свою рюмку.
Я вижу, что он хочет напиться. И забыться. Но мне интересно то, о чем он рассуждает. Поэтому я поддерживаю его, выпив половину рюмки, я снова ставлю её на стол. И говорю: