Очередной демон склонился надо мной и шепчет прямо в ухо: «Ну же, вот она, стоит рядом, буквально руку протянуть. Давай, обними её, поцелуй, и похуй что будет потом. Ты же хочешь, ты же так этого хочешь.» Хочу. Кто ты, сука? Покажись, дай хоть разок взглянуть в твоё лицо, или что там у тебя вместо него. Никогда не различал вас, выродков, и до сих пор не понимаю, когда каждый из вас появился. В те моменты, когда не получалось подавить праведный гнев как ответ на очередную семейную несправедливую ссору, устроенную отчимом под молчаливое согласие матери где-то в далёком детстве? Или в те, когда я глотал обиду, но рыдал в подушку ночью от боли, отчаяния и бессилия? Где вы прячете истории своего происхождения, в каких закоулках памяти? Вы знаете, что, отыщи я их, я смог бы вас уничтожить, избавиться от вас раз и навсегда. И без вас, наверно, всё было бы по-другому.
Приходится напрягать мышцы до боли и судорог, лишь бы побороть эту шальную мысль. Уже не выбросить её из головы. Лишь бороться, сражаться, до самого конца, а он близок. Это не моя игра, и кости в ней кидаю не я, и я даже не знаю её идиотских правил. Я могу попытаться, но что из этого выйдет? Казалось бы, должно быть уже всё равно, всё по фигу, раз скоро всё закончится, но отчего-то нет, не по фигу.
Голос не унимается, это смрадное дыхание где-то уже внутри меня продолжает нашёптывать ублюдочные мысли, растягивая паузы между каждой фразой, чтобы я успел невольно, но хорошенько их обдумать: «Давай сосредоточимся и посчитаем, сколько вечеров наедине со стаканом виски тебе осталось. Один, два, три Три вечера, и ты прекрасно понимаешь, что ничего не случится, абсолютно ничего, потому что вселенной насрать. Ей навалить на тебя огромную кучу тёплого дымящегося дерьма, того, что хрен смоешь, и приходится проталкивать его ёршиком в недра унитаза и ждать, пока вода в бачке накопится (господи, ну почему так долго?) и ты сможешь смыть и выйдешь из сортира под многозначительные переглядывания друзей и знакомых.»
Скулы сводит от боли, а зубы скрипят друг о друга, кроша старые пломбы.
Демоны выстроились на улице разношёрстной шеренгой. Разные. Одни высокие мрачные фигуры в лохмотьях одежд; вторые хищные уродливые звери, послушно застывшие, накапливая силы для броска, другие нетерпеливо топчутся на месте, скалятся, рычат и пускают вязкие слюни на мостовую; четвёртые тихо шелестят едва заметными, сложенными за спинами крыльями. Они наблюдают за мной, за моими тщетными попытками что-то изменить, хоть что-нибудь, разорвать свой круг, вырваться из цепких лап смерти. Прохожие, проходя сквозь них, конечно же, их не видят, но чувствуют мороз по коже и ёжатся от холода, подсознательно стараясь поскорее убраться отсюда. Дерьмовый из меня был бы зазывала в бар.
Любой из них давно мог бы разорвать меня настолько я стал слаб. Но отчего-то они этого не делают. Даже попыток не предпринимают, лишь приходят ко мне в самые беспокойные минуты моей жизни, ослабляют меня своими мерзкими фантазиями. Будто ждут чего-то? Чего? Или, может, кого? Может, где-то там, в клубах дыма, прячется и копит силы тот, кто займёт моё место? Может, это его мысли иногда проскакивают в моей голове? Он пока скрывается от меня, убегает, когда я с факелом брожу по тоннелям, стены которых исписаны строками истории и боли. Ждёт, теребя в руках смертельную обиду на меня, будто забытый, никому не нужный ребёнок, который наконец возмужал, окреп и готов к мести. Он придёт, но придёт не ко мне. Он придёт за мной.
Оранжевый диск солнца вываливается не прямо из-за горизонта, рисуя дорожку на волнах, но откуда-то чуть повыше, из-за далёких облаков. Бар утром это жалкое зрелище после беспрерывного грохота музыки, потоков пива и другого алкоголя и сотен случайных посетителей. Липкий пол, по которому кое-где разбросаны осколки разбитых в пьяном угаре бокалов и ошмётки салфеток, уставшие лица персонала, уже не пытающиеся казаться милыми и приветливыми, и писк, бесконечный писк в ушах. После включения света остаются лишь немногие, то ли просвещённые, то ли прокажённые. Кто-то не хочет уходить и продолжает петь какие-то свои песни, танцевать под какие-то свои мелодии, пить из пустых стаканов или слился поцелуем с подругой. А кому-то просто некуда и незачем идти, и в последнее время я начал задумываться: существует ли вообще какая-то принципиальная разница между первыми и вторыми, или это всего лишь разные стороны одного и того же одиночества?
Конец игры
Я бреду по рекам асфальтовых дорожек и парковок у домов навстречу своей судьбе. Серое небо исколото торчащими из крыш антеннами и разодрано проводами между многоэтажками. В воздухе пахнет осенью, хотя до неё вроде бы ещё очень и очень далеко. По крайней мере, раньше этот период последнего месяца лета казался бесконечным, но с возрастом время меняет свой размеренный шаг на нервный бег, поэтому жизнь становится обыденной: изо дня в день одно и то же, и они, каждый из них, каждый этот проклятый день, сливаются в какой-то единый День Сурка, разбавленный алкоголем, сексом и редкими короткими приключениями, вроде спасения совёнка из цепких лап смертельно агрессивных ворон, или двухнедельным странным путешествием в колыбель цивилизации, совершенно неожиданным и от того ещё более прекрасным.
Я сидел, ждал её на полосатой скамейке, наблюдая, как дети бегают за голубями, и выкуривая очередную сигарету. Раньше на тот же период времени мне хватало половины пачки, но теперь блок из десяти кончается за неделю. Я слишком много курю, слишком много пью и слишком мало сплю, и никаких оправданий вроде «ну, от меня же ушла жена» этому нет, потому что мой образ жизни опустившегося на дно человека действительно такой. Я сам это отлично понимаю. Только вот сделать с собой ничего не могу, будто из меня наружу рвётся кто-то другой, и только эти три вещи наркотик, депрессант и бессонница могут его сдержать. Хотя бы на время, на то время, пока немой вопрос повис в воздухе между нами и никакого решения ещё нет. По крайней мере, я его ещё не нашёл и отчаянно отказывался воспринимать намёки друзей. Бывших друзей.
Она пришла, ёжась от холода, в тонкой шерстяной кофте, которые я всегда ненавидел. Подобная одежда всегда напоминала мне о вязаных свитерах матери или бабушки, которые меня заставляли напяливать в школу, и они беспощадно кололись, и приходилось постоянно чесаться, будто у меня какие-нибудь блохи. Или вроде того. Да и друзья награждали меня смешками, мол, на нормальную одежду денег не хватает. Может, тогда и не хватало, но теперь их вдоволь толстые пачки зеленоватых купюр американской мечты давно лежали на полке в шкафу, а чёрно-серебряная узорчатая карточка Visa Platinum позволяла купить любую брендовую шмотку, и далеко не одну за раз. Но нет, отчего-то эти вечно растянутые шерстяные кофты были её фетишем. Впрочем, у всех свои фетиши. Я не исключение.
Дай мне руку.
Покажи, что там. Я боялся увидеть что-то, связанное с нами. Помолвочное или обручальное кольцо, подаренную десяток лет назад подвеску в виде сердечка или ту, годовщинную. Серьги, в конце концов. Но в её ладони, которая когда-то, очень давно, сотни раз нежно касалась моей щеки, лежала серебряная цепочка с крестом. И вдруг в памяти вспыхнула другая картина, совершенно не связанная с ней самой, но с отчаянной попыткой её вернуть.
У меня есть к тебе странный вопрос. Мы спрятались в переулок, уходящий от набережных ночных клубов и баров с той, которая впервые за долгое время зацепила. Через несколько часов меня заберёт автобус, провезёт по извилистым дорогам этого острова-колыбели до аэропорта, и я её больше никогда не увижу.
Валяй.
У тебя когда-нибудь бывало такое, что ты понимала, что должна совершить какой-то поступок, который покажется остальным очень глупым и непонятным, но ты-то знала, что должна совершить его?
Какая разница, что подумают остальные. Если считаешь, что что-то должен сделать делай.
Я попытался было снять с шеи цепочку, но бутылка холодного чая в руке мешалась. Она вроде бы уже поняла и внимательно наблюдала за моими действиями с полуоткрытым ртом и удивлённым выражением лица и глаз, будто не веря и не понимая, как те самые «остальные».
Подержи бутылку.
Замок цепочки поддался, той самой цепочки, за которой я ездил в разгаре очередной ссоры зимой, не говоря, куда я собираюсь и когда вернусь. У неё порвалась (ну как порвалась. Я сам порвал её в порыве ночной, спрятанной от других страсти.) её цепочка, а у меня моя. И вот они, отремонтированные, ждут меня в ломбарде, но из-за какой-то очередной мелочи между нами выросла холодная каменная стена непонимания, и, похоже, именно в тот момент она вдруг испугалась, что однажды я уйду во мрак и уже не вернусь прежним. Но при этом она даже не пыталась меня удержать или остановить. Нет-нет, ей это не нужно было уже тогда. Уже тогда она понимала, что рано или поздно это случится. Кто-то из нас уйдёт и больше не вернётся, навеки искалеченный. Я тогда вернулся.