Помрешь скоро, ой, помрешь сказала одна, обстоятельно и печально, гляди-ка, серость какая по лицу пошла
Да уж и то, взохнула другая, только и живешь, пока ноги носят
Да нет, Ада старалась улыбнуться им, ерунда, никто не умирал от этого Только вот не помогает мне ничего
Бабку Ольгу бы ей от всех болезней лечение знала кабы не померла она
А может, Мотю позвать?
Пойдет ли она? А может, и пойдет?! Сама-то она, знаешь, обо всем представление имела: и всякую травку знала, и заговор, и молитву особую лекарствиями никогда не пользовала У одной ребеночек как народился, так в голос кричать ни один врач не знал, отчего. А он синюшный весь от крику, вертится весь, изгибается. Родители из себя ученых строят и в амбицию: мы, де, в заговор не верим! Ну а крестная ихняя взяла младенчика и к бабке Ольге Та как взглянула, так разом и опознала: у него, говорит, родовой волос под кожу пошел. И все! Тут же круто отруби замешала, и ребеночка в это тестечко обернула. Он, говорит должон сутки в них, в отрубях, быть, а опосля омойте его И надо же?! Ребеночек еще кричит, родители его на крестную с кулаками, но она характер выдержала! А к ночи он и приумолк волосто у него выходить начал. Они к бабке Ольге. Пришли с подарками так она от них ничего не взяла, только что крестная от себя поднесла: кружевную шалечку ту взяла, помнишь, Дусь, в ней и хоронили ее, в шалечке
Да, бабку-то жаль Счас бы в самый раз А может, и впрямь Мотю позвать Она хоть и в аптеке работает, но к матери всегда с уважением была. И тоже богомольная
Вспоминая потом о своих мытарствах, Ада говорила Залману: «Понимаешь, только простые люди могут так: прийти к больному и вместо того, чтобы подбодрить его, ничего. мол, поправишься, все пройдет, взять и так вот ляпнуть: «Помрешь скоро!» Понимаешь, у простых так принято
А тогда, слушая, как они судят-рядят, Ада и не заметила прокравшуюся сквозь отчаяние тоненькую надежду на что-то чудесноеМальчика послали за Мотей.
Скажи ей, настаивала мать мальчика, офицерская жена у Шурки-чокнутой с детьми стоит и теперь скрутило ее
Конечно, Ада не ожидала, что увидит сейчас ту самую Матрену Харитоновну, что твердила ей сухо, как орехи щелкала: «Евреев не пущу!» и когда ведомая мальчиком («Сюда, тетенька, здесь порожек, не споткнитесь, не споткнитесь вы!») та самая, полноватая, опрятная, с естественным лицом, появилась она на пороге, Ада сразу же вспомнила ее жесткий голос и, напрягшись, мгновенно скопив злость в глазах, хотела крикнуть: «Вон отсюда! Не надо мне!» рванулась вперед, но страшная боль выстрелила снизу вверх, и Ада не успела ничего сказать.
Лежи уж ты, махнула на нее Мотя.
Ей подставили стул, она огляделась, долгим взглядом уставилась на притихших Роальда и Флору, подозвала Флору к себе, провела по ее волосам рукой и спросила:
Так где же твой отец, умница?
На фронте Флора оцепенела почему-то.
Это на каком же фронте он? Не знаешь?
Ни на каком совсем глупо ответила Флора и вдруг заплакала.
Что вы пристали?! Что вам надо от нас? грубо и невпопад взорвалась Ада.
Мне, между прочим, ничего от вас не надо, голос Моти не выразил ни обиды, ни удивления. Спросила просто
Так уж второй месяц как писем им нет, Матрена Харитоновна, суетливо вступилась соседка.
А ты не плачь, умница. Утри слезы-то. Вон у вас и без того уже сыро здесь. Что ж с мамой твоей? Тут встал Роальд и твердо, решительно намереваясь никому не уступить право слова, сказал:
Нашу маму скрутило. У нее серость пошла по лицу. Теперь она скоро умрет, если вы не завернете ее в тестечко голос его задрожал, подбородок запрыгал, но он не успел зареветь, только остался в полном недоумении, потому что все вдруг стали смеяться, и Матрена Харитоновна, раскачиваясь на стуле, поддерживала руками живот, и Дуся, трясясь большим телом, и даже мама вперемешку с кашлем и стоном, и громче всех Флора, хотя она-то сама не понимала, чего смеются, ведь Роальд все верно сказал, но вдруг стало так весело, что нельзя было не принять в этом веселье участия Потом Мотя сказала:
Ну, вот что, нежное ты мороженое, хворь у тебя плевая, ты зря разнюнилась Только стряхнуть тебя надо, а у меня сил не станет Вот если эта стряхнет и она указала на Дусю.
Через минуту на глазах у изумленных детей здоровая Дуся взгромоздилась на стол, а Мотя, ловко перевернув на живот, подтянула Аду к столу, приподняла и всучила ее ноги Дусе. И вмиг Ада только успела коротко пронзительно закричать та как рванет ее на себя, как встряхнет со всей силы, будто хотела из неживого мешка вытряхнуть лишнюю душу! И растерялась тут же. Сама красная от натуги стала, а Аду еще держит вниз головой.
Ну, вот что, нежное ты мороженое, хворь у тебя плевая, ты зря разнюнилась Только стряхнуть тебя надо, а у меня сил не станет Вот если эта стряхнет и она указала на Дусю.
Через минуту на глазах у изумленных детей здоровая Дуся взгромоздилась на стол, а Мотя, ловко перевернув на живот, подтянула Аду к столу, приподняла и всучила ее ноги Дусе. И вмиг Ада только успела коротко пронзительно закричать та как рванет ее на себя, как встряхнет со всей силы, будто хотела из неживого мешка вытряхнуть лишнюю душу! И растерялась тут же. Сама красная от натуги стала, а Аду еще держит вниз головой.
Ой, ой, хрипит Ада. Пусти! Пусти меня, дура! вырывается, выкручивается, руками вниз тянется, а та как столб стоит. Тут Мотя приняла ее раз! и с головы на ноги перевернула. Пока Ада выкручивалась, она и не заметила, что боли-то, молниеносной, лишающей сознания или даже монотонно-тупой никакой боли нет! А встала на ноги, в первую секунду тоже ничего не поняла, зато потом присела, согнулась, прошлась ну, слава богу, ничего, надо же, ничего не болит, как рукой сняло!
Рукой! Рукой это мать моя умела снять, она бы эдак тебя погладила бы, да пошептала бы и дело с концом! А я так: попростому, по-народному Хорошо, что жива осталась, скажи! А то кровь-то в голову уж я и сама испугалась А зато смотри теперь, какая красавица!
Ада, разве ты могла забыть это?! Флора, Роальд они еще крошки были, где им помнить! Они, конечно, забыли все, все до капельки. Флоре осенью сорок второго три года было, а Роше шестой пошел все равно не помнит ничего, как он насмешил тогда всех, господи Но тебе, Ада, довелось, пусть даже на одно мгновение, увидеть мир перевернутым выпало такое счастье увидеть его оттуда, откуда не увидишь нарочно но все, что в нем есть прекрасного, оттуда только и разглядишь, и разглядев, навсегда, на всякий другой случай унесешь в суетную жизнь каплю святой веры в чудесное
Мотя взяла их жить к себе. Это было внезапным избавлением от неразрешимой заботы и вместе с тем все, что делала Матрена Харитоновна, дышало такой естественной, непреложной добротой, что Аде и в ум не пришло задуматься, чем объяснить столь странную перемену в ее отношении В доме Матрены Харитоновны простота и даже чистая бедность ловко сочетались с ощущением напоказ не выставляемого достатка это была строгость, допускающая вместе с тем и некоторую меру пышности: вот на некрашеных, но всегда добела отмытых досках, застиранные до бесцветности, аккуратно латаные половики, а вот на стене, над кроватью бабы Ольги настоящий ковер уж Ада что-нибудь понимает в его неброской кра|се и бесспорной ценности; вот две кровати: никелированная, украшенная атласными бантами и бумажными цветами бабы Ольгина на ней теперь Ада с Роальдом спят, бережно разбирая по вечерам высокую гору подушек, кружевных накидок и покрывала ручного плетения, а вот дубовая кровать с высокими спинками, крытая одним только темно-бордовым верблюжьим одеялом на ней Матрена Харитоновна спит, под теплый бок себе укладывая Флору; у стены отскребанный сосновый стол, а над ним в серебряном окладе икона среди белесых трещин темнеет лик, разрезая пространство чертой небывало прямого носа, в опущенных усах тая крошечную улыбку ущербного рта, но сквозь набухшие подглазья глядя на мир с открытой грустью Что-то неподдельное, строго следующее своей действительной сути и в каждой вещи было, и в самой хозяйке их.
Они одним котлом зажили. Иногда Матрене Харитоновне за дефицитное лекарство подношения делали, и она, то золотистую воблу принесет и тогда вечером столько радости: тетя Мотя и Роальду, и даже Флореньке даст по разу стукнуть воблу о край плиты, еще покажет как ее удобнее за хвост держать, а потом сама поколотит-поколотит и снимет размякшую нежную шкурку самое вкусное, тонкие маслянистые полосочки со спинки отрывает и детям дает, то вдруг ей кусок колотого сахара подарили, не очень блыпой, но все ж таки теперь его вовсе не было так она с ним такую штуку выдумала: подвесила на ниточку под абажур, стол на середину выдвинули, уселись кружком чай пить, сахар на ниточке раскачали и кому лизнуть достанется. Дети визжат, игре радуются: «Тебе! теперь тебе!» кричат и того не замечают, что все почему-то, им, то Роше, то Флоре, достается лизнуть По вечерам тетя Мотя с мамой чулки| штопает или на спицах носки вяжет и Аду учит