Время от времени бригадиры договаривались на шабашку за наличку, часть тогда ни хрена не получала («бугор» же в нашем отделении это был здоровенный, под два метра хохол Карачевцев, на утреннем разводе разводил ручищами: «А шо я мог зробыть, роботы не було!»), зато в наших карманах появлялись приятно похрустывающие кредитки. И тогда в часть мы возвращались пьяными, с песнями, кого-то волокли уже под руки.
Но вот на объект привезли необходимые материалы, оборудование, инструменты, и стройка начала набирать обороты. Я снова вооружился «держаком» и маской и с необычайным удовольствием сваривал сетки для армирования фундаментных поддонов, подушек, колонн, замысловатые конструкции из угольников, однотавровых и двутавровых балок по чертежам, представленным мастером таким же солдатом, как и я, только с сержантскими лычками.
Жизнь наладилась, хоть и достаточно однообразная, зато время летело очень быстро. После того, как наша часть перебралась из костромских лесов в саратовские степи, мне оставалось служить год. И он подходил к концу. В принципе, уже можно ехать домой. Но я поступлю нечестно, если не расскажу еще об одной истории, случившейся в нашей части осенью 1971 года.
Войнушка с горцами
Наш батальон представлял собой пеструю смесь из представителей многих национальностей и народностей великого СССР. Конечно, больше было русских, затем украинцев.
Понемногу было намешано и всего остального: узбеки, туркмены, татары, удмурты, чуваши, корейцы. Но среди всего этого единства народов всегда особняком держались кавказцы, особенно чеченцы и ингуши.
Их было немного, около двух десятков. Но они были настолько сплочены и дерзки, что с ними никто не предпочитал связываться. Даже их соседи по гражданке азербайджанцы, грузины, армяне. Если, допустим, ты нечаянно наступал на ногу одному чеченцу, считай, что задевал их всех. На своего обидчика они набрасывались обязательно всей сворой и что печально, когда вайнахи, взяв в кольцо одного русского, могли бить его всей толпой, его земляки не мешали расправе.
Некавказцы, увы, были разрознены, нередко малодушны, нерешительны, чем и пользовались дети гор. Включая азербайджанцев, грузин, армян и пр. Все вместе они, что называется, держали часть в кулаке.
Нашей ротой командовал майор Срухов, кабардинец, горбоносый черноусый красавец (пьющий, кстати, горькую со страшной силой. Нажравшись, он на автопилоте приходил в роту, поднимал старшину, тот докладывал ему, кто и как провинился в течение дня обычно это были самовольщики. Срухов посылал за провинившимися, устраивал короткий допрос, потом жестко бил каждого по роже и удовлетворенный уходил спать домой).
Первыми на произвол со стороны горцев начали глухо роптать украинцы. Срухов, урезонивая их, сказал, что на это не надо особенно обращать внимания, поскольку, мол, у всех кавказцев кровь горячая, и тут ничего не поделаешь. Происходил этот разговор во время вечерней поверки, перед отбоем. Кто-то из строя зло кинул в ответ на реплику майора:
А шо, у хохла или русского вместо крови в жилах течет говно?
Срухов в ответ лишь хмыкнул.
Обстановка в части между тем накалялась. Стычки с кавказцами вспыхивали то там, то здесь, но пока горцы держали верх. К тому времени в часть прибыло пополнение: сотня-полторы новобранцев из Новгородской области, добрая треть из которых имели судимости.
Первое время они повзводно жили в палатках. В один из теплых сентябрьских вечеров вся часть смотрела кино на летней площадке. Несколько кавказцев в это время забрели в одну из таких палаток и отлупили оставленного там дневального за то, что не позволил им пошуровать в личных вещах солдат.
Тот кинулся к землякам за подмогой. А новгородцы были еще те ребята. Не поймав истинных обидчиков своего дневального, они принялись дружно колошматить всех попадавшихся им на территории части нерусских.
К ним тут же присоединились остальные славяне, в ком давно уже, исподволь, тлела искра мести за причиненные кавказцами обиды и унижения. Горцы пытались сопротивляться. Да куда там на территории части полыхал тот самый бунт, бессмыслен-ный и беспощадный. Хотя нет, смысл-то как раз и наличествовал.
Дети гор бежали с территории части и пытались раствориться на ночных, слабо освещенных улицах Петровска. Но возмездие настигало их всюду. Кавказцев отлавливали и били до утра солдатскими ремнями, кольями, арматурой. Убить никого не убили, но покалечили многих.
Дети гор бежали с территории части и пытались раствориться на ночных, слабо освещенных улицах Петровска. Но возмездие настигало их всюду. Кавказцев отлавливали и били до утра солдатскими ремнями, кольями, арматурой. Убить никого не убили, но покалечили многих.
В часть вызвали вооруженный комендантский взвод, перепуганных краснопогонников с автоматами. Но усмирять никого не пришлось, все утихомирилось само собой.
Утром на разводе комбат коршуном ходил вдоль строя, пытаясь по внешнему виду солдат вычислить участников драки. Однако едва ли не каждый второй угрюмо смотрел на комбата или подбитым глазом, или белел перевязанной рукой, головой. Не отдашь же всю часть под суд?
Конфликт был исчерпан тем, что кавказцев из батальона убрали от греха подальше на изолированную точку (были у нашего ВСО отдаленные объекты), и дело спустили на тормозах. Так что кровь она у всех одинаково горячая. Разве что температура кипения разная
Однополчанин
Эвенкия, Тура, зима 1989 года. Сидим с женой на кухне, завтракаем перед уходом на работу. На стене бормочет радиоприемник идет утренняя передача окружного радиокомитета «Хэглэн». Одним ухом ловлю то, что мне рассказывает Светланка, вторым фильтрую сообщения коллег с окружного радио.
Вот пошел репортаж о работе ГАИ, из динамика доносится чей-то невероятно знакомый, бубнящий голос. Так может говорить только один человек. Но откуда ему здесь взяться? Жестом прошу Светлану замолчать, добавляю звук. Этот самый бубнилка в чем-то оправдывается, другой голос, требовательный, его обвиняет. И комментарий корреспондента: «За нарушение правил дорожного движения на мотоциклиста Ивана Заливако Госавтоинспекцией налагается штраф в размере».
Я не поверил своим ушам. И знакомый голос, и имя героя репортажа свидетельствовали о том, что в Туре находится мой однополчанин Иван Заливако! Мы с ним вместе служили в 1970 году в одной роте сначала под Костромой, а потом в Петровске Саратовской области, куда нас перевели после сдачи построенной нами ракетной площадки (военной тайны я не раскрываю та площадка уже давно демонтирована, как и многие другие).
Расстались мы в ноябре 1971 года, когда уволились в запас. Я вернулся к родителям в Казахстан, Ваня Заливако к себе в Украину, кажется, в Запорожье. И вот почти через двадцать лет я слышу его голос, и где у черта на куличках, в заваленной снегами Эвенкии!
Я тут же вспомнил то забавное обстоятельство, при котором Иван заявил о себе в первые же дни службы в нашей военно-строительной части под Костромой. Это был экспериментальный батальон, личный состав которого был призван в один срок, а потому не знал, что такое дедовщина и нас, полтора десятка новоприбывших курсантов стройбатовских Нижнетагильской и Калужской учебок, никто не трогал. Кроме старшины роты Кадралиева, невысокого, но почти квадратного киргиза.
Тот взял моду вызывать к себе в каптерку каждый вечер по одному из нас, вручал боксерские перчатки, другие надевал сам и устраивал показательный бой. Совершенно невзирая при этом на то, владеет ли его противник боксерскими навыками. Так он отлупил троих или четверых из пополнения (до меня еще очередь не доходила), потом вызвал и Ваню Заливако.
Ваня что-то пробурчал себе под нос и зашел в каптерку. Скоро оттуда стали раздаваться характерные звуки ударов, шмяканья тела о хлипкие стены каптерки, невнятные восклицания. А потом резко распахнулась дверь и из каптерки кубарем вылетел старшина Кадралиев! Откуда ему было знать, что он нарвался на настоящего боксера. Больше Кадралиев никого не трогал. Иван тоже. Разве что когда его трогали самого.
В армии мы с Иваном особо не дружили, так, здоровались, и все. Он служил в другом взводе и у него был свой круг приятелей. Но сейчас-то это не имело никакого значения, сейчас он, конкретный свидетель и участник нашей армейской юности, был мне как брат. И мне его надо было во что бы то ни стало увидеть.
Я нашел Ваню в одном из туринских предприятий. Да, это был он, мой однополчанин хохол Заливако, такой же широколицый и улыбчивый, с приплюснутым носом, такой же неподражаемо бубнящий. Прошедшие годы мало изменили его. Оказывается, Иван обо мне узнал еще раньше: видел мою подпись в окружной газете «Советская Эвенкия», слышал мои передачи по окружному радио (я там одно время подрабатывал), но не мог поверить, что я здесь, в Туре.