Начну с того, что супруга моя с Галиной Олеговной в ту новогоднюю ночь таки подружились. Опять же, удивляться тут нечему, я уже говорил, что «язвочка» на людях никогда свое жало не обнажала, представлялась любезной и обходительной, ну а затворнице той с непривычки, понятное дело, любой человек не с экрана ее старенького телевизора никем иным и не мог показаться, кроме как, каким-нибудь исполином. Что же касается нас с Вадимом Эдуардовичем не заладилось; распространяться не стану, просто, как ни с той ноги человек встал, да и я, может быть, не сумел должным образом себя повести. А что оно такое: должный образ, это уже вопрос пятый и нам им заниматься некогда. Тем не менее, Новый Год мы тот кое-как высидели в уступку нашим «дорогим и ненаглядным». Ну, а что далее? Прошло два дня, и я в последний раз видел Вадима Эдуардовича конечно, в нашем подвале. Он тогда опоздал, чего с ним ранее никогда не случалось; вошел и ни с кем не здороваясь, сразу к старику. Пошептались они со стариком о чем-то, не долго, одну лишь минутку; старик Щепочкину клочок бумажный, то ли с номерочком, то ли с адреском каким вручил и все поминай, как звали; с того дня нашего Германна и след простыл. Дражайшая же моя с Галиной Олеговной, не смотря ни на что, положили сношений не прерывать, и с момента зарождения их дружбы, то есть с того самого новогоднего празднества, хоть раз на месяц, но, непременно, виделись. И вот в каком виде, и какого рода информация о житье-бытье семьи Щепочкиных до меня доходила.
По первой так было. Возвращалась ненаглядная моя с гостей, то есть от подруги своей новоиспеченной Щепочкиной Галины (Вадима Эдуардовича она никогда дома не заставала, все его где-то «по делам» носило), возвращалась и тут же, с порога, давай мне выкладывать, что оно у них, да и как.
Ничего, говорила, живут Щепочкины, не тужат (еще бы тужить, с таким-то кушем за пазухой). Говорила, что по долгам они, конечно же, рассчитались. (Оказалось, наш Германн накануне своего фееричного выигрыша порядочно назанимался, и у весьма серьезных персон а все, чтобы в тот знаменательный для себя день иметь возможность сыграть по-крупному: вот ведь характер!)
Вадим работу бросил окончательно, продолжала дражайшая моя тешить мое любопытство. Теперь одна игра Что же до Галюськи она все то же: дикарка неисправимая; я ее насилу из дома выманила. Говорю ей, новые сапожки, шуба норковая, платьица на выбор, ну для того ли тебя муж балует, чтобы ты все это богатство в шкафу под нафталином хранила? Говорю ей, а ну марш одеваться! в ресторан пойдем. Согласилась. По пути мы еще к мастерицам в цирюльню зашли, такую конфетку из Галюськи сочинили; а она, чудачка, после, в ресторане сидит, как на иголках, робеет вся, будто кем-то пристыженная.
И так весело все это женушка моя мне передавала; видно было, и сама она развлекалась рассказом своим. Ей весело и мне заодно безмятежно, ведь, знамо дело и как одна тривиальная мыслишка гласит, спокойствие мужчины напрямую от настроения подруги жизни его зависит. Эх, подруга, подруга, вздыхает Пряников шаловливо, ведь бывали же и с язвочкой у меня умиротворенные минутки жизни Но время быстроходная река, продолжает Дмитрий Сергеевич встрепенувшись, проходит один лишь месяцок и ненаглядная моя возвращается с гостей, от Щепочкиной Галюси, уже в совершенно ином расположении духа: возвращается сущей Мегерой, и давай меня орошать своей ядовитой слизью.
А ты все лежишь, лежебок, язвит она мне, жирок завязываешь? А то, что жена нищенствует, тебя не интересует? То, что жене твоей уже подаяния подносят, тебя не занимает, да? Да? кричит; а я и ума не приложу, за какие прегрешения мне все это на этот раз, и какая муха «радость» мою укусила.
Да чего же ты, голубушка, в самом деле, обращаюсь я к гюрзе своей нежно, потому как, когда она в таком настроение бывала, с ней выгоднее всего было обходиться ласковее. Да неужели тебе, ясочка моя, кушать нечего? трепещу я.
А тебе лишь бы брюхо набить, вспыхивает она окончательно, только о том и все мысли твои! А то, что несчастная супруга твоя третью зиму в одном и том же пальто, это тебе нипочем, на это ты глаза свои бесстыжие закрываешь, да? Да? Сам опустился ниже плинтуса, делает она мне замечание, ходишь как сирота рязанская в полушубке до дыр затертом, так и меня за собой на дно тянешь, к клоаку приучаешь, не дождешься! Уйду от тебя, уйду! кричит.
Я ей:
А ты все лежишь, лежебок, язвит она мне, жирок завязываешь? А то, что жена нищенствует, тебя не интересует? То, что жене твоей уже подаяния подносят, тебя не занимает, да? Да? кричит; а я и ума не приложу, за какие прегрешения мне все это на этот раз, и какая муха «радость» мою укусила.
Да чего же ты, голубушка, в самом деле, обращаюсь я к гюрзе своей нежно, потому как, когда она в таком настроение бывала, с ней выгоднее всего было обходиться ласковее. Да неужели тебе, ясочка моя, кушать нечего? трепещу я.
А тебе лишь бы брюхо набить, вспыхивает она окончательно, только о том и все мысли твои! А то, что несчастная супруга твоя третью зиму в одном и том же пальто, это тебе нипочем, на это ты глаза свои бесстыжие закрываешь, да? Да? Сам опустился ниже плинтуса, делает она мне замечание, ходишь как сирота рязанская в полушубке до дыр затертом, так и меня за собой на дно тянешь, к клоаку приучаешь, не дождешься! Уйду от тебя, уйду! кричит.
Я ей:
Маточка, родненькая, унижаюсь совсем, чуть ли в ножки не кланяюсь, кто же тебя надоумил, дружочек, кто же тебя навострил сегодня-то так? спрашиваю. Ведь ты к Галюске ходила блаженненькой, говорю. Тут-то моя вампирша как сверкнет очами; у меня от этого ее взгляда так даже кровь похолодела, умела, ох умела ненаглядная моя этак по-особенному взглянуть, так, что мурашки на кожу мигом вскакивали, сразу понял я, что на больное, к несчастью своему, случилось надавить.
Так вот она-то, блаженненькая, она-то, юродивая, с барского плечика мне шубку-то свою и отпустила! открывает мне дражайшая моя причину своей взвинченности. Нет, ты только послушай, блеет она мне, выслушай, что пела твоя блаженненькая, и что мне пришлось по твоей милости вынести. «Подружка моя единственная, обращается Галюська твоя своим вечно плачущим голосом, слышишь, как обращается? ой, как я этот ее голосок ненавижу! Возьми, говорит, мою шубку себе; мне эта шубка, говорит, совсем не нужна». А я ей, дура, только пред тем пожаловалась на тебя, и на твое ко мне бессовестное отношение. А разве могла не пожаловаться! вдруг вспыхивает Мегера моя, будто я укорить ей в чем-либо смею. Вхожу я к Галюсе, продолжает ситцевая моя мне свое повествование, вхожу, а у них не квартира хоромы, и все так роскошно, так дорого, дух захватывает. Слышишь? дух захватывает! шипит моя змея подколодная. А она, инопланетянка эта, так, как нарочно, на всем этом богатстве акцентирует мое внимание. Будто я без нее бы никак не справилась, будто у меня повылазило! «Вот, проводит Галюська рукой, стоя посреди залы своей сверкающей, понавез, говорит, супруг мой, да что мне делать со всем этим? Меня, говорит, это все только пугает. А самого его никогда нет», добавляет она. И давай мне плакаться, мол, зачем ей весь этот ширпотреб, и это она такую роскошь ширпотребом называет! ей, видишь ли, Вадика подавай, а там хоть сырой угол и тряпье изношенное, мол, как раньше. Я ее, космонавтку эту, конечно, тут же переубеждать принялась, свое бедственное положение ей в пример ставя. Да, а как ты хотел! вновь оскаливается на меня моя ехидна. Говорю ей, глупая ты, счастья ты своего не знаешь. Толку, что мой шут гороховый, это я на тебя говорю: шут гороховый! толку, говорю, что дни напролет рядом вертится, так ведь он только раздражает. А мне и передохнуть от него деться некуда. Деньги он мне, какие дает? я ей на тебя бесстыдника указываю, медные гроши. И куда я с таким капиталом, в ресторан? людей смешить? Да и в чем мне идти, признаюсь я ей, ни платья порядочного, ни туфлей, и пальто, показываю ей: гляди какое пальто старое. Тут-то и расходилась сумасшедшая эта, в благодетель ударилась. «Возьми мою шубу, говорит, мне в ней все равно ходить некуда, да и не люблю я», говорит, а сама, тем временем, на плечи мои уже шубку эту норковую, пречудесную набрасывает. Я у зеркала покружилась, и впрямь, шубка как по мне шита. Галюська видит мое удовольствие, и давай по хоромам своим метаться. «Вот тебе сапожки мои, щебечет она, вот, на, померь платьице. А! спохватывается, в конце концов, уже целый чемодан, взвалив предо мной, добра всякого, мне, говорит, Вадик на карманные расходы время от времени средства кое-какие вручает, да как-то, говорит, средства эти у меня не тратятся». Вот она мне эти средства; вот она мне все эти вещи; вот она мне шубу поверх всего, а у самой слезки на глазах и улыбочка умиленная; ух, я б ее за улыбочку эту, да за слезки! топает ногами дьяволица моя. Я же, глупый, возьми и спроси у нее на свою больную головоньку, и как только меня угораздило: