Итак, пробудилось пристрастие к игре в подвале Да, в подвале обыкновеннейшей «сталинки», в одном отдаленном мрачноватом квартале не весть какого городишка, по типу нашенского, а вы где думали азарту просыпаться: в казино? Нет, это киношный вариант из-за окияна; у нашего же брата любой почин приходится немножечко с душком и обязательно подгаженный. И вот ведь что удивляет и что для меня лично загадка: это-то неблагообразное, что с душком, человека-то нашего в себя таки окунает, и с головой окунает, друзья мои, напропалую, ведь я-то не понаслышке знаю, как оно обыкновенно происходит. И так решительно во всем: то есть мы ведь сейчас о пороках? А я все же настаиваю на страсти! в рассматриваемом нами варианте страсти к игре. Но ближе к делу. Значит, первый свой куш Вадим Эдуардович в подвале сорвал. Нет, это не тот случай, когда новичкам везет; не тот человек Вадим Эдуардович. Он ведь не сразу за игральный стол бросился; он месяц зрителем в подвал этот выхаживал: все чего-то ждал, да как будто примерялся. Играли в ту пору в «трыню». Интересная игра. Что-то по типу покера, только на стол ничего не выкладывается: по три карты на руки, считай очки, а дальше одна психология
Здесь я все-таки, как не крути, а вынужден прибегнуть к кое-какому признанию, потому как, вижу, обойтись нельзя и всё для полноты и прозрачности самого рассказа, извините, сказки, которой и ваш покорный слуга был мимолетным участником
Пряников, как говорится, в ударе: тут и «ваш покорный слуга» и декламация пущена в ход; вот еще и долькой апельсина со стола полакомился.
Ух, вкуснота-а! смакует.
Вот вам, собственно, и все признание, продолжает он выделано развязно, вертляво жестикулируя своей короткой с пухлыми пальчиками ручкой. Да, сознаюсь, среди играющих в уже представленном вам подвальчике бывал, и даже в роле завсегдатая. Ну, так вот, как почетный член нашего тогдашнего клуба, сам на себя дивлюсь и задумываюсь, как это я не помню, кто это к нам ввел тогда Вадима Эдуардовича. Ведь клуб закрытый был, сами понимаете, и без надлежащей протекции попасть к нам было решительно невозможно. Но кто ручался за него, хоть убей, не помню. Да оно и не важно! Важно, что начал ходить к нам Вадим Эдуардович без пропусков, высиживая от звонка до звонка, выстаивая, если быть точным, и одно наблюдал за игрой со стороны не только безучастно, но и как-то отчужденно. На вторую неделю мы уж и посмеиваться над ним стали.
Германн, обращался к нему один торговец углем, садись штаны проиграй что ли, аль мои отними, гляди у меня какие: от Гуччи, молдавские, сегодня только в переходе за полцены выторговал.
Нет, вставлял банкиришка один, Олег Егорович, наш Германн не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, цитировал он по Пушкину.
Германн свои три карты ждет! выкрикивал третий.
А ты его, стало быть, со своей ведьмой тещенькой знакомил, говорят она у тебя еще в соку?
А ты, видать, не понаслышке знаешь?
Врешь, голубчик, мне Германн шепнул. И всё в том же духе. Ох уж мы и наострили в эту вторую неделю, да назубоскалили над тихоней нашим Вадимом Эдуардовичем. За ним так, кстати, прозвище это, Германн, и закрепилось. Вадим же Эдуардович, в свою очередь, и в ус себе не дул, на колкости не отвечал, да всё держался особняком, так что в скором времени и потешаться над ним этак, в холостую, наскучило, все и замолчали, а после и забыли о нем вовсе. Замолчали-то все замолчали, а вот забыли все да не все. Заинтересовал меня с чего-то наш Германн; что-то мне подсказывало, что вовсе не праздно, не от безделья какого он свои часы в подвальчике нашем выстаивает. Стал я к нему присматриваться поближе.
Был он высокий худощавый брюнет. Лицом был красив, но имел вид истощенный и как будто болезненный. Бледен был чрезвычайно, как смерть. И вообще наблюдалось во всей его фигуре нечто мистическое, не то, чтобы наблюдалось, но, точно, чувствовалось. Я вам сейчас попытаюсь своим тогдашним видением всего его передать, его, как атрибут той обстановочки. Представьте на секунду. Подвальное помещение. Нет, без прохлады и сырости, напротив, помещение сухое и хорошенько обогреваемое, так, что даже душно. А не душно быть не может, помещение, мягко говоря, не велико: пять на четыре. В одном углу шкаф с мастеровыми принадлежностями; в другом древнее вольтеровское кресло, совершенный антиквариат, впрочем, очень затертый, да и вообще ветхий. В этом кресле обыкновенно почивает один почтенный и ужасно уважаемый в известных кругах старик. Говорю вам, игралось у нас по-крупному. Были случаи, оставлялись ключи от автомобилей и сверх того порука о выплате; то есть случалось, что весьма недурной техники после некоторой «свары» проигравшимся не хватало вполне, чтобы по долгу расплатиться. Так вот, одно присутствие этого старика гарантировало дальнейшую выплату; да и вообще, знаете как оно: опыт иной раз в ином случае всегда верно рассудит. С этого кресла этому старику был хорошо виден игральный стол, и без помех прослеживалась сама игра с его стороны за стол не садились. Игральным столом был низенький журнальный столик, и располагался он прямехонько по центру комнатушки. Участвовали не более пяти человек, и сидели все на маленьких табуретах так повелось, и так было принято. Удобств, как вы понимаете, никаких, но как, бывало, засиживались! Утомился, ноги затекли, или по другим причинам можешь выйти из игры, когда угодно, тебя в любой момент заменят, всегда желающие были. Но, если уж поднялся и место освободил, в полной мере игрой не насытившись, будь добр, довольствуйся ролью безучастного зрителя, пока кто еще не утомится, или же, что скорее, под ноль или в минус не проиграется. Был еще в нашем подвальчике один замечательный уголок, где на махоньком столике грелся старехонький тульский самовар, и где в лукошке лежали всегда свежие сухари и бублики. Заваривал чай и бегал докупать лакомства один беспризорник, невесть откуда взявшийся, но чрезвычайно всеми нами полюбившийся, очень смышленый и ушлый мальчишка, лет одиннадцати; звали его Семеном. Впрочем, этот подвальчик на тот момент служил Семену домом; и еще, наш почтенный старик, это я уже опосля слышал, мальчишку вроде как в будущем усыновил, до того привязался старик. Но это уже отдельная история, к нашей сказке отношения никакого не имеющая. Последний вам набросок и к слову о недостатках: у нас курили. Можете себе представить, комнатушка пять на четыре, с ужасно низким потолком, настолько, что обнаженная лампа, свисающая на полуметровом проводе, приходится чуть ли не промеж голов играющих; в таком-то коробчонке и до десятка курящих глаза выедает, голова идет кругом, но отказать себе в куреве было выше наших сил. Вот ведь зараза какая! Даже мальчонка иной раз к кой-какому окурку своими детскими губками прикладывался конечно, украдкой. Не скрою, иногда становилось невыносимо, и мы задавали себе урок воздержания на час, на полтора. Совсем не курил лишь один среди нас. Да, вы правильно догадались. Вадим Эдуардович, наш Германн, не курил, не заговаривал и даже не пил чай, хоть мальчишка, с подачи старика, подносил ему стакан ежедневно и по дню неоднократно. Он отказывался и даже с видимым раздражением человека, которого пустяковым вопросом отрывают от чрезвычайно важного, требующего кропотливости и сосредоточенного внимания занятия. Он все стоял в своем единственно свободном углу, неизменно заложа руки за спину и чуть склонив голову, настолько низок был наш потолок. Он своим вострым неподвижным взглядом сквозь густую пелену едкого табачного дыма неотрывно следил за игрой и за играющими. Да, и в первую очередь, за играющими; я не раз ловил его изучающий рентгеновский взгляд на себе. «Этот человек себе на уме», думал я, и, как выяснилось позже, не ошибался. Щепочкин, в свою очередь, сходу обнаружил, что я тоже его наблюдаю, и, странное дело, когда наши взгляды встречались, он не стремился отвести глаза. В такие моменты в его взгляде можно было прочесть: «Да, ты знаешь, что я изучаю тебя, и я знаю, что ты меня изучаешь, утвердим это, и зачем прятаться?» Но я прятался. Мне был тяжел этот неподвижный открытый и испытующий взгляд. Наконец, я решился, и в один игровой день, по его окончании, сумев воспользоваться подходящим моментом, нагнал широко шагающего в нужном мне направлении Вадима Эдуардовича. Был уже рассвет.
А, это вы, нисколько не удивившись, равнодушно произнес он, когда я, весь впопыхах, с ним поравнялся.
Да это я, отвечал я, с трудом переводя дыхание. Затем, кое-как да запинаясь, я оповестил, что «не на колесах сегодня» и что держу путь на автостанцию, поинтересовался, не по пути ли? Ответ был: «по пути».
Вы знаете, у вас очень широкий шаг пытался я завязать разговор. Вы любите быструю ходьбу?
Он опять отвечал коротко: «застоялся», и ни на чуть не сбавлял темп. Я же с трудом поспевал за ним, и даже на трусцу переходить приходилось. Некоторое время длилось молчание.
На автостанцию вдруг и с ощутимым опозданием заметил Щепочкин, и как-то задумался. Занятно, сегодня, конечно, не ваш день, но я не предполагал, что вы из тех, кто ставит на кон последнюю монету.
Это вы про такси? потому что я не вызываю машину? уточнил я.
Про такси, резко вторил он и неожиданно остановился. Должелезный взгляд тут же навис надо мной. Было в этом взгляде что-то устрашающее, и хоть был я как минимум вполовину крупнее своего попутчика, все же пришлось невольно попятиться. Но уже через секунду Вадим Эдуардович смотрел дружелюбно и говорил со мной ободряюще.
Вы, Дмитрий Сергеевич, говорил он, вежливый человек, всегда обращаетесь на «вы», что свидетельствует о воспитании. Воспитанность редкость в наши дни, а жаль, ведь только она прельщает. И вообще, мне кажется, вы должны быть из тех простодушных чудаков, которые всем нравятся. Признаюсь, вы и мне симпатичны. Позволите несколько советов?
Я не возражал.
Играя, начал он, играя, вы ужасно себя выказываете. Когда к вам приходит «карта» вы щурите глаза и вообще весь сжимаетесь, и от своей этой карты не отрываетесь вовсе, будто на ней в тот момент весь свет клином сошелся. Напротив, когда на руках у вас очей нет, вы как-то развязнее и охотно свой взгляд развлекаете. Блефовать вы не умеете совершенно, и решаетесь прибегнуть к хитрости только будучи «пустым», это примечательно. Вот вам выборочно ваши некоторые черты, в целом же в вас таковых примет десятки, и то, только тех, что я успел рассмотреть. Признаюсь, вами я мало занимался. Обобщу: мне кажется, игра не ваш удел, в ней располагать вы можете исключительно на голый фарт; с багажом же в одну слепую удачу вступать в игру, где пять участников, значит иметь шансов на выигрыш не более двадцати процентов из ста согласитесь, маловато. Что же касается завтра, вот вам мой капитальный совет: не садитесь за стол, завтра вы непременно проиграетесь
О, я вас, кажется, утомил! как будто очнулся Пряников. Он и впрямь как-то особенно увлекся и по ходу этой своей «сказки» будто окунулся в ретроспективу с головой и безотчетно. Да, он декламировал, он восклицал, а когда свой диалог представлял с Щепочкиным, так даже роли играл, менял голоса, но осознанно ли? Вам как показалось, дорогой читатель? Может, Пряников, по обыкновению своему, просто-напросто собственными речами упился, одним словом, закуражился? А может, здесь, что и другое, может, это и есть та самая роль Полишинеля, в которую, в угоду другу, чтобы от него грозу отвести, собирался облачиться Дмитрий Сергеевич? Сложно определить, послушаем, что он расскажет далее?
Поверьте, так было необходимо, торопится оправдаться он. Это для последующего контраста, для ощущения его нужны были все эти мелкие детали. Дальше же все пойдет скоренько, поверхностно, вот увидите. Анжела, Тоня, Маргарита Олеговна, о, он уже открыто смотрит Маргарите Олеговне в глаза! сейчас самый сок, сейчас страсть закипает, что ведет к удаче, к вершине, чрез тернии к звездам!.. Все, унимаюсь, говорит он, будто ретируясь и извиняясь перед слушателями за высокопарный слог. Теперь строго, сухо, кратко к делу
А дело было следующим днем, возвращается Дмитрий Сергеевич к своей сказке, следующим днем, после того как Вадим Эдуардович, надавав мне советов пачку, оставил меня, озадаченного, эту пачку советов с открытым ртом переваривать.
Дело состояло в том, что в нашем клубе, а лучше, в нашей компании, а то я все как-то пафосно выражаюсь, в нашей игорной компании по последним воскресеньям месяца были заведены двойные ставки. Зрителей в такие дни становилось все больше, участников меньше, вообще же, народу набивалось немало. Конечно, посторонних с улицы быть не могло, но ведь и «своих» по таким воскресениям вполне доставало: приходило человек до пятнадцати, в этакую коморку, можете себе представить? Соль в чем? Месяц на дворе стоял декабрь; а значит что? Ожидалось последнее воскресенье не только месяца, но и года! Предчувствовалось, что воскресные двойные ставки должны будут и еще возрасти, но заранее еще ничего не обсуждалось. В общем, ажиотаж в преддверии игры стоял нешуточный. Как вчера этот день помню, приходился он на 30 декабря. Собирались обыкновенно к семи вечера; я всегда приходил заранее, чтобы уж наверняка в первую пятерку попасть. У нас как оно было: пятеро на месте начинаем; прибывающие, разумеется, в очередь. Я пришел в половину, и был третьим, третьим участником; Германн уже стоял в своем углу. Когда я вошел, он вновь дюжим взглядом прошелся по мне. Я, конечно, сделал вид, что мне такое внимание нипочем, как вроде я этого его взгляда и не замечаю; про себя же, признаюсь, отчего-то сробел. Впрочем, мимоходом я ему головой кивнул. Раскланялся также со стариком и потрепал по плечу мальчишку. Из игроков уже были банкир и торговец углем. Вскоре пришли еще двое, и мы приступили к игре сразу по двойной ставке, конечно. Я уже успел порядком проиграться, к тому моменту, когда вошел этот человек. Видели бы вы, как у всех лица вытянулись. Нет, знаком этот человек был, конечно, всем; ну, как знаком, телевизор ведь в доме был у каждого. Но мог ли кто предположить, что такой субъект пожалует к нам в подвал!.. Все вдруг, как один, привстали. И тут этот человек улыбнулся самой простодушной, самой дружелюбной улыбкой.