Рассказы по алфавиту - Алексей Ивин 5 стр.

Но с его уходом ощущение неловкости не пропало, и, чтобы развеять его, Василий Иванович произнес слезливо:

 Хороший сын у меня Вот только выпивать стал в последнее время. Из университета ушел: я, говорит, в рабочую шкуру хочу влезть. И вот теперь каждую ночь пьяный приходит, а иногда и вовсе не ночует дома. Мы с Анной Владимировной из сил выбились, а доглядеть не можем

 Да  задумчиво протянул Петр Лукич и умолк.

 А что, не сходить ли нам к Евстигнею Павловичу?  спросил Василий Иванович.  Он живет недалеко, на набережной. Посидим у него, поговорим по душам Ты ведь его не видел уже лет десять!

 Сходим, пожалуй!  согласился Петр Лукич.

Анна Владимировна пробовала было протестовать, но в конце концов одела обоих друзей и проводила их до лестницы.

 Долго не задерживайся, слышишь!  приказала она мужу.

 Конечно, ты не беспокойся,  усыпил Василий Иванович ее подозрения.

II

Евстигней Павлович встретил друзей с распростертыми объятиями. С небольшими вариациями повторился тот же мотив встречи и возлияния. И так как вскоре Петр Лукич сделался грузен, хотя еще пробовал разразиться какой-то необыкновенно приятной для компаньонов любезностью, то Евстигней Павлович, прибегнув к красноречию жены своей Екатерины Дмитриевны, уложил утомленного друга в постель, специально для него приготовленную. Василий Иванович наотрез отказался остаться, апеллируя к вышеприведенному распоряжению Анны Владимировны, и разрешил только хозяину проводить себя до лестничной площадки. Чем-то напоминая плюшевого медведя, Василий Иванович спустился вниз, оказался на улице и распахнул грудь ночному благоуханному ветру.

По набережной горели желтые фонари, длинной, исчезающей во тьме цепочкой расставленные по берегу Логатовки, которая, сильно разлившись от недельных дождей, несла свои мутные воды. Очевидно, Василий Иванович решил, что фонарные огни будут надежной путеводной нитью для него, и поэтому старательно придерживался их. И если на пути вырастал столб, Василий Иванович ощупывал его, как гусеница, затем брал назад и левее и тогда благополучно огибал препятствие. И то ли Василий Иванович, словно робкий школьник на уроке военно-строевой подготовки, позабыл, где находится правая сторона, а где  левая, то ли еще по какой причине, но только он вдруг почувствовал, что теряет почву под ногами. Но так как он отличался сильным и волевым характером, то решил все-таки обрести почву, а сего ради занес и вторую ногу  и очутился в воде. Не успел он, цепляясь дрожащей рукой за осклизлые камни, сообразоваться с обстоятельствами и принять директиву, как течение подхватило солидное тело Василия Ивановича и понесло его, переворачивая, как щепку. Горловые спазмы разжались, и слабый, растерянный крик о помощи прозвучал над безмолвной рекой. Черные, пронизывающие глаза смерти холодно глянули в оторопелое, прыгающее лицо Василия Ивановича. Он отчаянно пытался удержаться на поверхности, но намокшая одежда неукротимо влекла вниз; в пустоты мозга, как ледяная глыба, вмерзло оцепенение перед неотвратимой смертью. Еще раз сдавленно и безнадежно отчаянно крикнув, он скрылся в водовороте, чувствуя, как внутрь свинцовым удушающим потоком вливается вода.

Но помутневшим сознанием он успел отметить, как кто-то схватил его за волосы и тащит. Он инстинктивно вцепился в руку спасителя, вынырнул и, ничего не соображая, посмотрел безумным взглядом уже умершего человека.

 Руки! Отпустите руки!  пронзительно закричал девичий голос прямо в ухо.  Да плывите же! Черт! Будьте мужчиной!

Василий Иванович вышел из оцепенения, словно судорога пробежала по телу, и одна мысль: «Жив! Жив!»  заставила его лихорадочно сучить руками и ногами. Он подмял девушку под себя и, отбрыкиваясь, решительно заработал руками. Берег с торчащим из воды ивовым кустом был совсем близко, и Василий Иванович, собрав последние силы и дрожа от напряжения, схватился за ветку и вылез. Он долго лежал, не в силах подняться; вода бежала струйками из носа и рта; потом его тошнило, выворачивая внутренности наизнанку; холодный озноб пробегал по крупному телу Василия Ивановича.

Наконец он с трудом приподнялся на подгибающихся локтях, встал на четвереньки и так еще постоял некоторое время, чувствуя головокружение и тошноту, потом выпрямился и вздрагивающей, разбитой походкой пошел прочь.

Наконец он с трудом приподнялся на подгибающихся локтях, встал на четвереньки и так еще постоял некоторое время, чувствуя головокружение и тошноту, потом выпрямился и вздрагивающей, разбитой походкой пошел прочь.

Когда Василий Иванович брел по асфальтовой дорожке, проложенной по берегу, его сознание все еще не могло оправиться от недавнего потрясения, и невидящий взор равнодушно скользнул по чьим-то забытым белым туфелькам и плащу, брошенному на скамейке.

Вечерняя притча

Поклав глухарей в ягдташ, я направился разыскивать избушку, которую заприметил еще днем, чтобы переночевать там.

На мой стук никто не ответил. В горнице горело электричество, и стоял телевизор. Возле открытой печурки, в которой гудели поленья, сидела благообразная старуха, а с полатей виднелись чьи-то ноги то ли в лаптях, то ли в модернизированных чувяках.

 Здорово, хозяева,  сказал я, отряхивая у порога воду с плащ-палатки.

 Здравствуй, путник!  ответила приветливо старуха.  Присаживайся к камельку.

 Спасибо, не откажусь Вишь ведь свирепствует непогода: можно подумать, что вся нечисть ополчилась

 Да, ненастье на дворе,  согласилась старуха.  Даже меня загнало под крышу. Обычно ведь я кочую из дома в дом

 Странница, что ли? Как зовут-то тебя?

 Совесть.

 Больно чудно назвали.

 Родитель был малость придурковатый,  пояснила старуха.

 А это кто там лежит, на полатях-то?

 Да старик один, Демос. Часто наведываюсь к нему, да он все непроснется никак. Врачи у него болесть какую-то нашли, летаргию. Говорят, в любую минуту может проснуться. Вот и жду.

 А давно он заболел, старик-то этот?

 Давно. Почитай что с Отечественной спит. Телевизор вот ему купило начальство, всё заботится о нем. Ну, иногда вечером слезет с полатей-то да и посмотрит.

 Это как понимать? Спящий-то? Сомнамбула, что ли?

 Да уж так.

 Чудные дела творятся на белом свете,  сказал я, взглянув на полати.  А поесть у тебя не найдется ли чего, хозяюшка?

 Испей брашна  вон в углу, в корчажке стоит. Ситный хлебец да маслице коровье там же найдешь.

 А дети-то у тебя есть?  спросил я насытясь.

 Как же, есть.  ответила старуха.  Только в тюрьме они почти все.

 А что так? Сама-то ты на вид старуха хоть куда, а неужто дети с кистенем бродят?

 Да уж такие христосики уродились.

 Ну, ничего, ты не горюй. Все обернется к лучшему.

 А я и не горюю. Любят они меня, передачки им ношу, а случается, и на свободе привечаю Ты сам-то откуда идешь?

 Охотился, мать. Глухаря-графомана да глухаря-плагиатора подстрелил.

 Не наши, чай, названья-то, латинские?

 Латинские.

 А не взыскивают за то, что охотишься-то в неурочную пору?

 Не без того: по годику за эскападу и по два  за диффамацию.

 Как это?

 А так: выстрелишь из левого ствола  эскапада, выстрелишь из правого  диффамация. Уж и ружьишко-то мое в детский пугач превратилось. Такая досада!

 Ну и ты не горюй. С лесничим-то не толковал об этом?

 Было дело. Да ведь нельзя ему втолковать-то: ему гонорарий платят за охрану этих птичек.

 Если нельзя, так плюнь на него, да и всё. Ходи себе постреливай.

Дверь распахнулась. Вошли два лесника. Старуха посмотрела на меня тоскливо.

 Ты чего, убогая, расселась? Опять за свое?  закричал толстый лесник на старуху.

Второй надел мне наручники.

 Ну, прощай, мать!  сказал я.

Старик на полатях заворочался, пустил густой храп, но не проснулся.

 Прощай, сынок! Вспоминай меня! А буде случится гостинец принести, свидимся.

 Ружье конфисковать!  сказал толстый лесник.  А вот что с глухарями делать?

 Похороним на Ваганьковском.

Я вышел. Они  следом.

Воскресная прогулка