Ты что, серьезно?
Серьезно. Билет можно перекомпостировать на двухчасовой поезд. Берегите мой портфель, как зеницу ока.
Он засучил штанины, обнажив крепкие волосатые ноги, поправил ситцевую кепчонку с обломанным светозащитным козырьком и посмотрел на Елену печально и томно, как умирающий конь. И нехотя затрусил по шоссе.
Посмеиваясь, Викентьев и Елена пересекли привокзальную площадь и остановились под старыми тополями. Викентьев взял Елену за руку.
Это, наверное, жутковатое зрелище: растрепанный, длинноволосый, босой, в одной рубашке О нечистой силе вспоминается, сказал он только для того, чтобы Елена забыла, что ее рука в его руке, чтобы она не почувствовала, что ее губы, близкие, нежные, как крылья красивой бабочки, искушают его. Он опять возбудился и нес околесицу, которая его опьяняла, представляясь изящным острословием. В девятиэтажном доме напротив горел свет в окне, и странно желтело посреди серой громадины только одно освещенное окно.
«Вот опять окно, где опять не спят. Может, пьют вино, может, так сидят», сентиментально продекламировал Викентьев.
Окно-то окном, но твоя рука
Леночка, пусть правая рука не ведает, что творит левая, отпарировал он шутливо. Я люблю тебя, Лена, ты веришь мне или нет?..
Не верю, кокетливо прошептала она, взъерошила его волосы быстрыми руками и задумчиво спросила: Разве можно тебе не верить? Эти глаза не обманут, а этот носик, этот, можно сказать, рубильник сама честность Она потрогала его нос. Эх ты, Дон-Жуан! Поцелуй меня
Викентьев поцеловал. Они веселились, как дети, смеялись и поминутно целовались. Викентьев позабыл о Федосове, о том, что сегодня утром, которое уже брезжило на холодном востоке, он и сам уезжает.
Он сунул руку в карман, чтобы достать сигареты, и застыл пораженный:
Лена, а ключ-то от комнаты у меня сказал он и глупо рассмеялся. В восторге, что так обернулось дело, Елена запрыгала, захлопала в ладоши и залилась смехом.
Однако, сказал он, как же Федосов попадет в комнату?
Ну и пусть! Это будет урок разине
Федосов бежал «быстрее лани». Влажный мокрый асфальт ласкал ступни ног, ночной воздух наполнял грудь, сердце билось мощно и ровно, гоняя кровь. Редкие встречные прохожие сторонились, а когда он пробегал мимо, оглядывались на него, недоумевая, откуда взялся этот слегка помешанный человек в таком виде и в такой час. Чтобы укрыться от любопытствующих взоров, Федосов перебегал с одной стороны улицы на другую, увеличивал скорость, завидев темный спасительный сквер, и ругался. «У, мещане! думал он. Увидят слегка раздетого человека и уже бог знает что о нем думают. Разве я виноват, что человечество охраняет все житейские предрассудки. Не бегай босиком в городе, носи обувь, застегивайся на все пуговицы и не возбуждай толков поведением своим». На углу улиц Гоголя и Пушкина он заметил большую компанию; сворачивать было поздно, и он устремился вперед. Его встретили в гробовом молчании; были слышны только его босоногие шлепки и дыхание. «Лови его, ребята! Он из дурдома!» вдруг крикнул кто-то, пронзительно засвистел и заулюлюкал. Но, обернувшись на бегу, он увидел, что ловить его никто не собирается. «Наверно, действительно похож на психа, подумал он о себе. До чего мы все закомплексованные! Вон в Америке студенты целыми гарнизонами бегают по улице в чем мать родила, да и то ничего: форма протеста. Кому какое до меня дело? Все мнительность проклятая! Может, сбавить темп? Нет, надо бежать, иначе не успею».
Показалось общежитие, погруженное в сон; только на первом этаже в фойе еще горел свет. Переведя дыхание, Федосов постучал в дверь, потом, подождав немного, в окно. Заскрипели пружины старого дивана, на котором дремала вахтерша.
Ну, кого там до сих пор леший носит? спросил усталый старушечий голос, и дверь открылась. Федосов смело ступил через порог.
Ах ты, батюшки! Да ты никак босой?
Босой, тетя Паша, босой Дайте-ка мне ключ: на поезд опаздываю, а билет в комнате забыл.
Да как же это ты Тетя Паша с сокрушением рассматривала его ноги, забрызганные грязью, и грязные следы на полу.
Ключ, говорю, дайте! прорычал Федосов.
Да ведь нету ключа-то, родимый.
Да как же это ты Тетя Паша с сокрушением рассматривала его ноги, забрызганные грязью, и грязные следы на полу.
Ключ, говорю, дайте! прорычал Федосов.
Да ведь нету ключа-то, родимый.
Как нету? А разве Викентьев не оставлял?
Не оставлял. Сам посмотри нету ключа.
Да, правда, хмуро согласился Федосов. Неужели этот стервец его с собой унес? Ох, горе мне! Нет ли хоть какого-нибудь гвоздика, а?
Тетя Паша развела руками. Федосов молча устремился вверх по лестнице, подбежал к комнате, толкнул дверь. Но убедился, что она заперта. Гвоздик удалось вытащить, сняв стенгазету. Четверть часа возился Федосов возле двери, неоднократно пытался ее взломать, но только нашумел и разбудил соседей, которые, заспанные и недовольные, высовывались из комнат, просили прекратить это безобразие. Наконец дверь открылась, и, схватив с тумбочки злополучный билет, Федосов опрометью выбежал на улицу: времени оставалось в обрез.
Этот бег был как кошмар. Федосов чувствовал, что вот-вот помешается; его разъяренный рык, его проклятия, которые он рассыпал, попадая в лужи, навели бы на постороннего человека подлинный ужас и мысль, что и цивилизованный город в ночной час полон мистических тайн. И те, кто видел, как Федосов в развевающейся белой рубахе, с разметавшимися волосами, с кровожадными безумными глазами, прыгал, как кенгуру, хрипя и подвывая, те, должно быть, испытали смутное неисповедимое религиозное чувство.
Викентьеву стало жаль Федосова. Мечется, бедный, представлял он, и не знает, что предпринять, а может быть, лезет по водосточной трубе, пытаясь дотянуться до окна, срывается и падает с третьего этажа Сломанный позвоночник перебитые руки немой упрек в глазах умирающего Ах, Господи! А он в это время одурел от счастья
А ведь он скоро вернется, сказала Елена, угадав его мысли. Пойдем на вокзал, иначе он нас не найдет здесь.
Небо на востоке просветлело, холодные зеленоватые и сиреневые тона окрасили горизонт. Становилось свежо, и Викентьев пожертвовал Елене свой пиджак. Она поблагодарила его, и они опять целовались до изнеможения
Приковылял Федосов, осунувшийся и усталый.
Оказывается, Логатов совсем маленький городок: и часу не прошло сказал он, отер пот со лба и принялся обуваться; ноги его были грязны, словно он месил глину. Но тебе, Олег, я этого не прощу!..
Оздоровительный бег полезен, сказала Елена.
Закомпостировав билет, они втроем бродили, пока не подошел поезд. Федосов сел в свой вагон, прокричал прощальные слова и уехал. А они побрели по предрассветным улицам утомленные, но счастливые
Была ли это любовь? Кто знает!?
Но утром Викентьев сдал свой билет и никуда не поехал.
Крапивное семя
Главному начальнику милиции города Логатова Дерихватову Василию Петровичу от пенсионера Семеонова Афанасия Аристарховича
Ж а л о б а.
Я к вам писал третьеводни, но, может, вы думаете, что старик чего-то напутал, и мер не принимаете. Топерь пишу подробнее про эту банду четырех в виде литературной записки. Прошу пришить ее к делу, когда заведете на них уголовное дело, а я выступлю свидетелем. Все это узнано мною, стоя под окнами ихней дачи, потому что рядышком у меня свой огородик и все слышно. Специально пишу с употреблением выражениев ихнего дневника, который оне забыли на окошке, а я подобрал как вещественное доказательство на суде. В дневнике в этом все ученые слова, но за ними скрывается большая подоплека. Прошу удовлетворить мою прозьбу, строго наказать виновников и оберечь мою безопасность, для чего выслать наряд милиции.
Семеонов А. А.
«Л и т е р а т у р н а я з а п и с к а
Оне собирались на даче, эти четверо молодых людей. Когда-то трое из них учились в Логатовском пединституте на учителей, на разных преподавателей, было бы чего преподавать Физику и химию преподают, ботанику цветочки там, завязи, тычинки, пестики да околоцветия. Мура, словом. От того, что лук к семейству лилейных относится, Земля с кругу не собьется. Это законно и съедобно. Ну, а если завтра линнеевскую систематику подточат пытливые умы и лук отнесут к семейству кишечнополостных, тоже ничего страшного, приемлемо, преподаваемо. Математика эта посложнее: цифирь, интегрирование, логарифмирование, тут надо мозгами шевелить, жонглировать пустотой, законспирированными символами. Ну, да человек ведь существо разумное, хотя тоже органическое, отряд приматов. А вот поди ж ты! Да. Так вот: двое-то из этих четверых были прежде математиками, то есть учились на физмате. Только один из них, Георгий Горностаев, бородатый крепыш, черноволосый такой, как негр, на третьем курсе, крутя свой ус, посеребренный преждевременной сединой, сказал как отрезал: