Дед Мороз наклоняется и целует в щеку. Это, знаете ли, до того мне приятно! Никто-никто меня не целовал! Дед Мороз выпрямляется и, обращаясь ко всем присутствующим, развязывая свой мешок, говорит:
Да, все мои маленькие артисты заслуживают подарка. Но я думаю, дети, что главный приз все же заслужил ученик первого класса
Дед Мороз достает из своего волшебного мешка огромный-преогромный калач, и вручает мне под бурные аплодисменты присутствующих. Беру калач, прижимаю крепко-крепко к груди, мне хочется расплакаться, но изо всех сил держусь. Пытаюсь сказать что-то, но у меня ничего не получается. С трудом и очень тихо выдавливаю:
Спасибочко, дедушка родной мой миленький
Срываюсь с места и убегаю в коридор. В эту минуту хочу быть один. Потому что слезы ручьём. Потому что не хочу, чтобы плаксу, которого впервые в его жизни ласково чмокнули, погладили по головке и прилюдно похвалили, таким-то слабаком кто-то видел. С чего слезы на лице пацанёнка? Полагаю, всем понятно.
Два слова о призе. Этот калач пекла сама учительница из ржаной муки, напополам с отрубями, выделенной по такому случаю колхозом. Это был необыкновенный калач! И имел запоминающийся вкус. Хотя бы тем, что испечен был из совершенно несоленого теста. Это потом узнаю, что такое соль в 1949-м. Ее, соли, не оказалось ни в колхозе, ни у самой Анны Ивановны. Соль была еще большим дефицитом, чем ржаная мука.
Съели призовой калач мы всем классом
Поезд, лязгнув буферами несколько раз, затормозил и остановился. В окно вижу, что от паровоза дым, смешанный с паром, клубами вьется по перрону какой-то большой станции. Слышу разговор, из которого узнаю, что поезд будет стоять больше часа. Велик соблазн спуститься вниз, выйти на перрон, прогуляться вместе с другими. Можно было бы и картошечки горяченькой немного купить, малость побаловаться. Все-таки больше суток еду, а еще совсем не потратился. Но нет-нет, нельзя! Уж очень опасно попадаться на глаза тем, у которых фуражки с малиновым околышем.
Лежу и, прикрыв глаза, думаю, думаю, думаю.
И вовсе не «заяц»
Лежу по-прежнему на своей багажной полке. Внизу не продохнуть. Люди сидят плечом к плечу. Одна из молодых женщин, ехавшая с маленьким ребенком, собирается кушать. Она раскладывает на столике немудреную еду: огурцы (ах, какой запах!), несколько вареных яиц, краюшку ржаного хлеба, лук-перо, соль. Она обстоятельно начинает жевать, а у меня слюнки текут. Сглатываю, но, видимо, слишком шумно.
Женщина приподнимается со своего места и пытается заглянуть на мою полку.
Мальчик, а, мальчик, это она ко мне обращается, поесть, наверное, хочется? Спускайся.
Высовываю свою взлохмаченную голову из-за сумок.
Спасибо, тетенька Я сытый
Сытый? переспрашивает недоверчиво она. С чего? Сколько едем, а ты ни разу не спустился. Не стесняйся, мальчик, давай сюда.
Нет, тетенька. Подавляя огромное желание, отвечаю ей. Я, тетенька, сытый правда-правда.
Женщина догадывается:
А, понятно, боишься. Ты, что ли, «заяц»?
Тетенька, почему «заяц»? Что такое «заяц»?
Она охотно поясняет:
Так на железной дороге безбилетников называют.
Искренне обижен подобным обвинением.
Безбилетник?! Я?! Что вы говорите, тетенька!
Нет разве?
Нет! Гордо заявляю сверху, потом достаю из карманов штанов слегка помятый билет, показываю ей. Вот!
Женщина качает головой, улыбается.
А что тогда прячешься? Кого боишься?
Прячусь? Я? Боюсь? Ну, что вы такое говорите! И ничего я не боюсь. Просто: мне здесь нравится; никто не толкается и вообще.
Может, все же спустишься, поешь? А?
Отрицательно мотаю головой.
Ну, как знаешь.
Женщина садится и продолжает есть.
И тут слышу в вагоне какое-то волнение. Потом улавливаю обрывки фраз, из которых узнаю: ревизор проверяет наличие у пассажиров билетов. Прячу голову и затаиваюсь.
Вот тот самый страшный человек-ревизор уже проверяет билеты у сидящих внизу, щелкая какой-то железякой. Стараюсь не дышать. Минута и он проходит дальше. Уф-ф-ф, кажется, снова пронесло.
Успокаиваюсь, расслабляюсь. И снова одолевают воспоминания
Гляжу в окно, там идет дождь. Наш поезд проскочил длинный тоннель. Появилась проводница. Она объявила, что поезд через два часа прибудет на станцию Свердловск.
Все стали увязывать узлы и чемоданы. Пассажиры засуетились. Спустился вниз. Увидев меня, проводница удивилась:
А ты откуда? Безбилетник? «Заяц»? Как проник?
Молчал, понурив голову.
За меня заступились пассажиры и заставили меня показать билет. Проводница немного успокоилась, но все же продолжала кричать:
Малолетка?6 Один в поезде?! Надо сдать в милицию.
Кое-как ее успокоили пассажиры. Она отстала от меня. Да и некогда ей было со мной возиться: поезд прибывал в Свердловск, и надо было ей еще многое сделать.
До конца не верил, что проводница обо мне забыла. Поэтому по прибытии соскочил первым и затерялся на перроне в толпе. До отправления поезда Свердловск Надеждинский завод оставалось восемь часов. Чтобы не мозолить глаза милиции, отправился в город. И появился на станции лишь перед самым отходом поезда.
Мое первое в жизни самостоятельное путешествие подходило к концу. Радовался, что все обошлось. А дальше? Как встретит сестра? Согласится ли принять? Или отправит назад? К родителям? Ни за что! Ни в жизнь!
Наталья Петровна Мурзина (Родионова) и ее внук Сергей Мурзин.
Глава 5. Воспитание трудом
Как снег на голову
Мое явление стало большой неожиданностью для сестры. И вряд ли ее слишком обрадовало. Клава жила в бараке, занимая одну комнату квадратов на пятнадцать. В бараке жило семей сорок, коридор общий.
Выслушав сбивчивое объяснение причин, по которым вынужден был приехать, сестра занялась устройством спального места. Все-таки уже пятнадцать, парень взрослый. Она, потеснившись, освободила один из углов, принесла с улицы кем-то выброшенную металлическую и проржавевшую кровать, поставила, достала старенький матрац, застелила старенькими, но чистенькими простынями. Нашла и подушку, байковое одеяло. Повесила занавески, чтобы мою «спальню» отделить.
Получилось просто здорово. Первая ночь на новом месте показалась царской. Впервые у меня был свой угол. Впервые у меня была своя постель. Впервые спал на белых простынях.
Сестра смотрела на меня, тяжело вздыхала и качала головой. Вечером ей сказал:
Клава, ты не беспокойся Буду работать и буду зарабатывать.
Сестра грустно улыбнулась.
Ну, какой еще из тебя работник? От горшка два вершка.
Сильно обиделся.
Почему ты так-то? Я могу! Я смогу! Обязательно! Вот увидишь.
Тебе бы в седьмой класс. Продолжила сестра. Куда нынче без семилетки? Но, она развела руками, сам видишь, вон, Витюшка подрастает. А у меня зарплата В общем, втроем не прожить. Прямо и не знаю, что будем делать. Она поднялась с табуретки, на которой сидела, и стала куда-то собираться. Схожу к знакомой, посоветуюсь.
С тревогой ждал возвращения сестры. А что, если возьмет и отправит назад?
Часа через полтора сестра вернулась. Увидев мой тревожный вопрошающий взгляд, сказала:
Подруга обещает помочь.
Встрепенулся. Во мне проснулась надежда.
Чем?!
У нее муж работает прорабом в ОКСе. Возможно, возьмет к себе, на стройку, подсобным рабочим. Большой зарплаты не будет, но все же
А на завод? С надеждой спросил я.
Нельзя тебе. Завод военный, а у тебя паспорта нет. Беспаспортного не возьмут. В ОКС-то возьмут без оформления, на честном слове.
Клава, а что такое ОКС?
Отдел капитального строительства завода. Дома строят и ремонтируют, конечно. Работа не по тебе, тяжелая, но что делать? Потом, когда паспорт получишь, могут определить учеником каменщика. Профессию получишь.
Не знал, кто такой «каменщик», но мне все равно. Лишь бы работать, а где и кем не важно.
Так начал зарабатывать свои, трудовые. Деньги не ахти, а все-таки поддержка сестре.
Через месяц (на пороге осень!) Клава купила мне лыжный костюм, клетчатую льняную рубашку, старенькие полуботинки, а чуть позднее фуфайку и шапку. Так что прибарахлился. Понимал, что на мою зарплату всего этого купить было невозможно. Значит? Посягнул-таки на скудный сестринский бюджет.
Кажется, нет никаких причин для радости, однако Геннадий здесь в первых обновках: в лыжном костюме и клетчатой рубашке, на ногах пока что тапочки Кроме него, на снимке сестры Галина Мурзина. Клавдия Мурзина с сыном Виктором. Не до жиру. За неимением лучшего и лыжный костюм идет на ура. Не баре. И ими никогда не были: ни в детскую пору, ни в старости. Хорошо это или плохо? А Геннадий Мурзин, право, не знает.