Чернилами добра и зла - Алексей Козлов 6 стр.

1.

Декабрь.
Настои трав у ночника.
Таблетки разноцветны балаганом.
Не вылечат молитвы шарлатанов,
Поможет полстакана коньяка.

Ты, плоть, уже всё чаще предаёшь.
Душа, не изменяй же куртизанкой!
Когда пиявок заменяют банки,
Я со спины  оплавившийся ёж.

А всё к тому, где жизнь  больничный лист
С температурой зимней под сорочкой
И со строкой «Причина смерти: (прочерк)»,
И звук от кома смёрзшейся земли.

2

Такие мысли
в месяце простуд
С аплодисментом кашля из гортани
В партере.
Но гримёры упасут
От бледности Онегина и Таню.

Всё меньше света от и до темна,
Где нет теней, что действует на нервы.
Безвкусна, как тягучая слюна,
Сигара в полночь светится Венерой.

3

Не в свя́зи с декабрём та, с кем он спал,
Но насморк  Пётр у спальни, меч во длани.
И молот спит отдельно от серпа,
Как будто в треугольнике  углами.

Встречаются за чаем по утрам,
Соприкасаясь разве что ногами,
Улыбками, печалями утрат.
«Недомогаешь?» 
«Да, недомогаю».

Вселившись в медный чайник со свистком,
Мучитель-чёрт над тазиком страдальца
С его ступнями полон кипятком,
Пытает плоть, что поджимает пальцы.

Он, втёршийся в доверие саней,
Представившийся как зипун поленьям,
Оставил лужи на прощанье  снег
Растаял в неизвестном направлении.
Кусты торчат, раздеты донага,
Подобны ржавым арматурным прутьям,
А девы, амазонки в сапогах,
Опять в осенних туфлях, как рекрутки.
Мошенник, прихватив с собой лыжню,
Следы в саду, пуховые наряды,
Оставил землю  Махой в стиле ню,
Что без одежд не привлекает взгляда,
А послевкусием юности горчит.

Из белизны в ноябрь вернулся точно
Вновь письма от деревьев получил,
Писавших «до востребованья» почтой.
Иду по этим слипшимся листам,
Что не шуршат, а плачут под ногою.
В прошедшем  нагота и пустота.
Мне Маха в белом нравится у Гойи.

Для́ секунды промедленьем,
Не всегда подобным смерти,
Для́ минуты во Bселенной,
Что  йота глазомеру,

«Поцелуем» для́, веками
Спавшим как произведенье,
Отсекая лишний камень
Инструментами Родена,

Исключеньем слов увечных
И избыточно красивых,
Чтоб из глыбы русской речи
Высечь простоту и силу,

Ножно, добывая ужин,
Для́ охоты чувством меры,
Окорачивать ненужность
И животные манеры,

Нужно недочеловеком
Отсекать своё уродство,
Чтоб из каменного века
Челюсть вышла подбородком.

«В деревне Бог живёт не по углам»

(И. Бродский)

Жильцами дома  звук и запах,
Которые рожает жизнь,
И черепица черепахой
Над ней оранжево лежит,
Уют от ветра сторожит.
Тот зло срывает на рубахах 

На белых флагах чистоты
И добрых помыслов фрегата.
Без кружев, выкройкой просты,
Они, заплата на заплате
Потёртой, машут o незнатном
Происхождении четы,

Что в доме с Богом.
В единенье
Он стряпает и шлёт еду,
Его благодарят за рвенье,
Потом на суп готовы дуть,
И отмечают раз в году
Свои и Бога дни рожденья.

И дом тот истово творит
Детей, молитвы, песни, тесто
От февралей по январи,
И начинает с Богом вместе
Любое дело. Он же, честен,
С ним о стропилах говорит.

Не чужд и поприщам столичным
В стеклобетонных городах,
Где пыльны жалюзи, безличны,
А в кранах твёрдая вода.
Зайдёт в костёлы и  айда,
Чтобы успеть на электричку

Туда  в дубовый свой ковчег,
Который выплывет и в кризис,
Начнёт с нуля всё вообще.
На нём спасутся даже крысы
И пара луковиц нарцисса
Да семя ржи и овощей.

Преградами для внешней темноты,
Подобно крепостям стоят, спокойны,
Спасая от животной гопоты,
От варварского войска насекомых,

От ветра бесконечных перемен
Погоды, взглядов, моды и давлений,
Событий и навязчивых ремен 
Бегущих строк со скоростью явлений.

В часах настенных медленнее дни,
В простенках  сновидения и мыши,
И мысли, не нашедшие страниц 
На паутине, гамаком пpовисшей.

Поскольку могут нескольким служить,
Дома́ просторней, чем судьба под кровом 
Убежища наземные, что жизнь
Хранят от звуковых бомбардировок.

Благословенно плаванье домой!
Вернувшийся благополучно в гавань
К сиренам обращается кормой,
А волнорезы отсекают гавы.

О коврик, что прилежностью знаком,
Он вытрет ноги. Радуясь возврату,
Замок отсалютует языком
Как пёс домашний незамысловатый.

Преградами для внешней темноты,
Подобно крепостям стоят, спокойны,
Спасая от животной гопоты,
От варварского войска насекомых,

От ветра бесконечных перемен
Погоды, взглядов, моды и давлений,
Событий и навязчивых ремен 
Бегущих строк со скоростью явлений.

В часах настенных медленнее дни,
В простенках  сновидения и мыши,
И мысли, не нашедшие страниц 
На паутине, гамаком пpовисшей.

Поскольку могут нескольким служить,
Дома́ просторней, чем судьба под кровом 
Убежища наземные, что жизнь
Хранят от звуковых бомбардировок.

Благословенно плаванье домой!
Вернувшийся благополучно в гавань
К сиренам обращается кормой,
А волнорезы отсекают гавы.

О коврик, что прилежностью знаком,
Он вытрет ноги. Радуясь возврату,
Замок отсалютует языком
Как пёс домашний незамысловатый.

Все курорты, как сортиры,
Одинаково комфортны.
Справа ролик для подтирки
Слева  все равно запоры

От еды вне всякой меры,
От услуг, что и не ищешь,
От пророков новой веры
В органическую пищу.

Одинаковы на блюде,
В масле теплятся улитки.
Одинаковые люди
В одинаковых улыбках.

Так домой, где пост в пустыне
И акриды с диким мёдом,
С искушением простыми
Пивом с чертом-бутербродом.

Дела вне дома  и долг, и подвиг.
Не то что в горы, а в город лень мне 
Я домосед.
Пусть гора приходит
И ткнётся пиком в сустав коленный.

Скажу не шутку, понизив голос:
Высоты в цифрах точны, но лживы.
Отсчёт для неба веду от пола.
Я  небожитель, но с кровью в жилах.

Нелепо, в тучу упёршись взглядом,
Просить о хлебе насущном Бога.
Он не за нею, а где-то рядом,
В гостях нежданных моих порогов.

Пришельца дом осмотрит строго.
Узнав же, отопрёт.
Как приглашение к порогу 
Возьмёт под козырёк.

И дверью мне заулыбавшись,
Распахнутой  впустить,
Смахнёт с подошвы лист опавший,
Прилипший по пути.

Войду и соблюду примету 
У двери помолчать,
Присев на крае табурета
К удаче в добрый час 

В начале той дороги дальней:
К столу, гнезду для сов,
А после трёх  к совиной спальне,
Где пересадка в сон,

Тревожный путь в ночных одеждах
За лунным серебром,
Где страх-разбойник неизбежен,
Как утренний порог.

За ним, найдя покой в движенье,
Я отдохну от слов.
Под пледом из мужчин и женщин
Уютно и тепло.

На сквозняках чужих порогов,
Где лоб ласкает ствол,
Я снова захочу в дорогу
Домой, где степью  стол.

Запорожные тысячи вёрст
Начинаются с чарки одной 
Запорожной, а если ты гость,
Что не пеш, то ещё  стременной.

И дороже дорожные дни,
Чем под крышей похмелье ума.
Отдавание сердце полнит,
Получение  только карман.

Но дорога не всякому впрок,
Ведь прочнее и пьянство, и печь.
Отдавать ухожу за порог,
Предъявлять подорожную песнь.

От берега Бискайского залива
Передвигает дюна килотонны
Песка времён, запас его бездонен.
Она стара, как мир, нетороплива
И сахарно бела, и монотонна.

Умолкшие утопленницы-сосны
Погибли под сандалией Пилата.
Всё выше холка у волны и плата
За безразличье, неподвижность, косность.
О пинии, как жалко вас, безлапых!

По дну пришла, вползла на берег снулый,
Засахарив прибрежную часовню;
В ней аквитанский колокол качнула,
Язык его застыл, умолк, ненужный.
Над ним часы песочные бессловны.

Тысячелетья движется к Парижу,
Уже в три раза выше Нотр-Дама.
Верхушку башни Эйфелевой вижу
Заброшенною нефтяною вышкой
Над Нотр-Дюной, белой и упрямой.

***

Звони звонарь на колокольне чети,
Пока она не стала минаретом,
А Нотр-Дам ещё не стал мечетью
Для парижан  сирийцев и чеченцев,
Которым вина будут под запретом!

Её отсутствие печалит,
Но, пессимизму вопреки,
Приходит на порог отчаянья
Удача в образе строки.

Приходит, с опозданьем вечным,
Искав прозрения, слепа,
Неспешным шагом, словно вечер
И всё, что может наступать.

Люблю нежданность и приходы
Тех, кто привычен по часам,
Как ночь  любовница-свобода,
Черна косою и боса.

А утром, наглая, наскоком,
Чернильных пятен не отмыв,
В мой дом, удравшая с уроков,
Девчонкою влетает мысль.

И день вверх дном тогда выходит
Из ритма  наперекосяк,
В зрачках гарцуют, хороводя,
Шальные искорки беся́т,

Забыв, что приступает возраст,
Как пашня жадная к степи,
Коря за шаль, пристроясь возле,
И ей уже не отступить.

Зима, предсказанная пошлость,
От дела, может быть, в версте,
Вдали уже шуршит подошвой,
Что клевер втаптывает в степь.

И где-то войлочною тенью
В пути по времени без карт
Гнобитель луговых растений 
Декабрь.