Я почувствовал в этом предложении нечто обидное для себя, но ничего не ответил ей. Просто мне показалось, что она ищет самый простой способ избавиться от меня. И я решил облегчить её эту задачу, решил ей в этом помочь.
Через какое-то время мы вышли на улицу. Был тихий летний вечер, не предвещающий ни дождя, ни ветра, когда особенно остро улавливаются запахи и звуки. Такие вечера я называю акварельными. Непривычная ясность была во всем, и от этого в душе какая-то возвышенная грусть. Мне захотелось задержаться на этой вечерней улице, углубиться куда-нибудь в сквер, облюбовать скамейку у воды и провести там несколько долгожданных минут. Но вместо этого мы поспешили сначала к ближайшей станции метро, потом на остановку такси, где почему-то было полно народу. Я поймал себя на мысли, что так уже было когда-то. Был точно такой же вечер, золотистый летний сумрак и грусть. Только когда это было и что после этого произошло, я припомнить не смог.
Потом мы ехали куда-то на такси. По пути у одной из гостиниц в центре города остановились. Ирина сказала, что надо купить цветов. Цветы продавала цыганка с глазами испуганной лани, худая и очень высокая, чем-то похожая на Лидочку Брагину смуглую девочку из моего недавнего детства. Подавая мне три алые гвоздики в хрустящем целлофане, цыганка широко улыбнулась, и я поразился тому, насколько она ярче и симпатичнее моей Ирины. Внешне она была безупречно красива и стройна, но то была красота, за которой, к сожалению, ничего не стоит. Форма без содержания, сосуд без вина.
Ирина в этом смысле была для меня намного интереснее. В ней, по крайней мере, живет любовь к музыке и эта пленительная извращенность, слегка затенённая кружевом таинственного договора, который дает ей право властвовать надо мной и не нести ответственности. Она мудра, и это тоже притягательно. Она распутна, и это пьянит. Она порой высокомерна, и это тоже каким-то образом возвышает её в моих глазах. Настоящие женщины должны быть такими. Иногда она смотрит на меня, как бы говоря: «Кого люблю того и бью». Она разжигает во мне ревность, а униженный и ревнующий, я люблю её ещё больше, ещё сильнее. Люблю из последних сил.
До ворот Центрального парка мы в тот день так и не доехали: помешал разобранный мост. У моста из такси мы вышли, расплатились с шофером и быстро зашагали по длинной, почти бесконечной аллее к загадочному ночному кафе под названием «Фрегат».
По дороге Ирина снова посоветовала мне обратить внимание на девочек, которые там будут. А особо на именинницу. Я отшутился. Она в пику моей шутливости стала настаивать на своем.
Заведи себе ровню, говорила она, беседуйте с ней, целуйтесь, живите своими интересами. А вечером, если хочешь, приходи ко мне. Я буду твоей тайной любовницей. Твоей гетерой. Твоя душа пусть ей принадлежит, а тело будет принадлежать мне. Это так романтично.
Но мне с тобой хорошо. Я не хочу ничего менять.
Я не спорю. Не спорю. Но в твои годы молодые люди обычно стремятся куда-то поступить, раскрыть в себе кучу талантов, утвердиться на избранном поприще, устроиться на приличную работу. А я сковываю тебя в этом смысле. Неужели ты этого не понимаешь? Я старше тебя. Мне уже ничего не надо искать в этой жизни. Я свои университеты прошла.
И я, я тоже ничего не хочу.
Это глупо. Ну, как это ничего не хотеть в твои годы?
Вот так.
Так просто, милый мой, даже воробьи не чирикают.
Она посмотрела на меня с улыбкой старшей сестры и продолжила:
Так вот, я бы посоветовала тебе обратить внимание на именинницу. Её зовут Вероника. И она она чем-то похожа на тебя. Да-да! Не смейся. Вы же ровесники. В ней есть что-то милое, детское, наивное, если хочешь. Чистое что-то Присмотрись.
Но мне никого не надо, кроме тебя, упрямо стал отказываться я, предчувствуя приближение развязки, и пытаясь сохранить всё, как есть.
И не спорь, пожалуйста, со мной. Я знаю, что делаю.
Но я
Это в твоих интересах, милый мой.
***
Отмечающих собралось человек восемь. Все люди очень разные, и все первое время сидели, заметно скучая, пили розовый портвейн и вяло закусывали копченой колбасой с сыром. Потом какой-то румяный и упитанный милиционер, видимо, давний знакомый Ирины, начал рассказывать анекдоты, после чего девушки заметно оживились, зашептались между собой и стали поглядывать на меня с явным любопытством. Я же не спускал глаз с Ирины, которая сидела напротив меня, и был поражен тем, как вдруг при тусклом искусственном свете она преобразилась. Как вдруг она стала хороша. Даже её ресницы казались сейчас длиннее, чем прежде, и глаза блестели выразительнее, и серьги в ушах, и крохотный перстенёк на руке всё казалась восхитительным.
Выходя из-за стола для очередного танца, она наклонилась к моему уху и шепнула:
И всё таки, ты мне нравишься больше всех.
Наверное, она не предполагала, как больно кольнет меня это, её уточнение: «всё-таки». Я не знал, чем его заслужил. Не смотря на что, я ей всё-таки нравлюсь. Ведь я ничем её не огорчил Или в чем-то уже провинился перед ней? Но в чем провинился, я не знаю.
После танца Ирина куда-то исчезла. Вместе с ней исчез её давний знакомый, упитанный и розовощекий весельчак милиционер. Потом он с мрачным лицом вернулся к столу и залпом выпил стакан водки. Я подумал, что Ирина его отшила. Воодушевлено встал из-за стола и пригласил на танец какую-то пышную, полную, густо накрашенную девицу, которая скучала весь вечер рядом со мной, опаляя мое бедро своим. Девица после этого немного оживилась, но во время танца молчала, как рыба, и даже не сказала мне, как её зовут, только посмотрела на меня растерянно, как бедные люди обычно смотрят на чужие драгоценности. Когда мы вернулись к столу, я выпил очередной бокал портвейна и запоздало почувствовал, что становлюсь пьяным Неверной поступью я направился в туалет, но неожиданно на половине дороги меня остановила какая-то не знакомая полногрудая нахалка с чахлым букетом гвоздик в левой руке. Она придержала меня за рукав и, толкая влажные цветы мне в лицо, масляно блестя карими и хмельными глазами, стала путано рассказывать, что давно за мной наблюдает, что сейчас она одна, ей плохо и она готова на всё, потому что её бросили. Что тот, кого до сих пор она любит, был очень похож на меня. Он был высокий брюнет И если ей сам Бог велел ему изменить, то это лучше сделать со мной, чем с тем белобрысым подонком, который весь вечер вертится возле неё и таскает ей цветы. То ли ворует их где-то, то ли рвет с клумбы, которая под окном ночного кафе.
Ты не еврей? с явной надеждой на утвердительный ответ спросила она.
Нет.
Очень жаль. Я так люблю евреев. Они особенные Очень жаль. Очень жаль, повторила она, направляясь прочь.
Я, видимо, сильно запьянел. Потому что обыкновенный вечер в загородном кафе стал вдруг неудержимо разрастаться, вспыхивать, блестеть и заполняться значительными событиями, какими-то совершенно новыми, незнакомыми ранее ощущениями, запахами и даже знакомствами. Мне вдруг показалось, что я довольно хорош собой. Я в центре внимания. Я исключительно умен и обаятелен. Я прекрасно умею держать себя. И во мне есть что-то притягательное для женщин, что-то аристократическое, что ли Я могу выразительно молчать, могу разговаривать глазами, прекрасно чувствую музыку. У меня врожденное чувство ритма, не зря же я так хорошо запоминаю мелодии модных песен и так вдохновенно танцую. Мои ноги легко переступают по гладкому паркету, скользят в танце так, что я почти не чувствую пола. Я лечу. Лечу к долгожданной, неведомой мечте
Короче, когда я перестал танцевать, ко мне неожиданно подбежала раскрасневшаяся именинница Вероника и торопливо заговорила:
Не знаешь, где Ирина? Не знаешь? Мы ищем её везде и не можем найти. Она тебе ничего не говорила?
Нет, ответил я как можно спокойнее.
Тогда пойдем, поищем её. А вдруг с ней что-нибудь случилось? Так нельзя, Валера. Так нельзя. Ты бросил её одну.
И она потянула меня к выходу. Я нехотя последовал за ней. Вероника была так же мала ростом, как Ирина, но при этом выглядела очень юркой, живой, какой-то непривычно подвижной. У её были тёмно-русые, коротко остриженные волосы, большие синие глаза и большие обольстительные губы. Идти, молча, она не могла. Она всё время повторяла: «Если бы Ирина что-нибудь нам сказала тебе или мне. А то исчезла и всё Так нельзя. Мы все переживаем за неё. Мы встревожены». Делала несколько мелких шажков и снова повторяла: «Ну почему она никому ничего не сказала? Какая странная, какая эгоистка»!
В ночном парке было темно и прохладно. Пахло коротким летним дождем. Непривычный для города шелест листьев пробивался сквозь музыку. Он то нарастал, то гас, то вновь появлялся. В тонком гипюровом платье Веронике вскоре стало холодно. Она прижала локти к животу и втянула голову в плечи, став при этом ещё меньше и миниатюрнее, чем была. Я запоздало протянул ей свой пиджак.
На, накинь на плечи.
Спасибо. Он такой большой.
За густыми зарослями жасмина, возле какой-то синей будки, похожей на пивной ларек, мы нашли Ирину. Она стояла рядом с милиционером (должно быть это был самый настоящий постовой) и что-то ему весело рассказывала. Милиционер был трезв Ирина пьяна и развязна. Мне стало стыдно за неё. Но Вероника не растерялась и тут. Она со всех ног кинулась к Ирине и начала ей что-то объяснять, выразительно жестикулируя руками. От резких движений мой пиджак спал с её плеч. Ирина подняла его и подала Веронике, пытаясь найти меня глазами.