Обстоятельства речи - Виктор Каган 2 стр.

Доколе суд неправедный продлится?
Я спрашиваю вас  в ответ ни слова.
Повисла тишина. Гляжу я в ваши лица,
понять пытаясь лжи первооснову.

Перебираю ваши приговоры:
безвинные гниют в грязи острогов,
зато в чести разбойники и воры
и нечестивость правит на дорогах

судимой вами жизни. И не святы
ни бедности голодные мученья,
ни ангелы, забритые в солдаты,
ни честность у бесчестья в услуженьи.
Потомки ваши выстроят гулаги
и возведут освенцимские печи,
набьют телами детскими овраги
Вы ни при чём?
Нет, вам ответить нечем.

Меня не чтущих возвели в пророки.
Моим законом вертите, как дышлом.
Вас много. Но вы страшно одиноки
передо Мной  единственно Всевышним.

Отбросьте словоблудий украшенья,
судите так, чтоб обогреть сиротство,
чтоб диктовали каждое решенье
Мои законы, а не блажь и скотство.

Но бродите во тьме, Меня не зная
и слова Моего не разумея,
и корчится от боли твердь земная,
за вас, стыда не знающих, краснея.

Сыны Всевышнего, вершители и боги,
вы верите  я защищу навеки.
Отвергнутые Мной, вы будете убоги
и смертны, как простые человеки.

Но вас принять земля не распахнётся,
и ворон чёрный спустится на рану,
и канет взгляд в слепую сушь колодца,
когда восстану.
А когда восстану?

Ты забираешь лучших и селишь их души в раю,
но мёртвые петь не могут, Боже, во славу твою.

Они возвращаются прахом вскармливать новый прах.
Зову Тебя сквозь одиночества душу съедающий страх.

Ухо Твоё приклони к молению моему.
Дай отдых душе и откровенье уму.

Пустота дня окружает меня, как вода.
В ней с шипением гаснет светившая мне звезда.

Скажи, отчего, Господи, прячешь лицо от меня,
мне посылая пламя сжигающего огня?

От света в ослепших глазах темно
и нет во тьме ни просвета, но

тьма растворяется в свете и
серыми кляксами плещутся в нём воробьи.

Боже мой, как спотыкается мой охромевший слог,
а ты всё молчишь, Господи, и отозваться не смог.

Живущий под сенью Твоей ладони,
уповающий на Тебя,
ничего у Тебя не просящий,
озарённый страхом Твоим,
говорю Тебе
Господи,
Ты дал мне время и путь
моей непутёвой жизни,
и в любое время
на любом из моих путей
отведёшь от меня всё,
что не Время и Путь,
данные от Тебя.
Ты не заплатишь золотом
за то, что я возлюбил Тебя,
но проведёшь меня
через всё, что я должен пройти,
чтобы моё упование на Тебя стало мною.
Вода будет топить  и прибьёт к берегу.
Ветер будет валить с ног 
и вынесет в нужное место.
Если я не перестану уповать на Тебя,
ангелы Твои охранят меня от меня,
мои молитвы от суесловия
и мой храм от роскоши.
Храмом мне будет любое место,
с которого Ты слышишь меня,
и мои упования на Тебя
помогают Тебе быть
Всевидящим,
Всезнающим,
Всемогущим.
Ты мой Бог, на которого я уповаю,
которого ни о чём не прошу,
ибо Ты знаешь мой Путь,
а пути я выбираю сам
из тех, что составляют Путь,
который назначил Ты.
Ты ведь слышишь меня, Господи?

Скользит по небу облачная вата
журавликом на сломанном крыле.
Я стану прахом  тем, чем был когда-то,
и лягу в прах, прильнув щекой к земле.
Живу травою в поле и травою
вновь прорасту. А больше  ничего.
И ветер пронесётся надо мною
и не узнает места моего.

Бог милостив не тем, что от могилы
избавит навсегда, а тем, что путь
собой наметит и поддержит силы
в могилу раньше срока не свернуть,

Неспешен в гневе и негодованье 
не бесконечно милость велика 
Он точно знает меру наказанья
как ни страшна вина и ни горька.

Он милостив не к тем, кто не был грешен
и кнут лизал в руках у пастуха,
а к тем, чей страх на чистоте замешан
и на прозреньи своего греха.

Могущество Его не в утоленьи
нелепой блажи сказки во плоти,
а в мудром и спокойном позволеньи
Его в себе сквозь время пронести

и в прах вернуться, как пришёл из праха,
и душу отпустить, как Он  твои грехи.
И стынет на ветру моя рубаха.
И шелесты её слагаются в стихи.

Что эта жизнь, Господи? Господи, расскажи.
Что в ней Твои дороги, что прелестей миражи?
Что в ней мой хлеб насущный, что запрещённый плод?
Возлюбленным Иовом ждать ли мне от Твоих щедрот,
пока вожделенное миро не попадает в рот
и по усам стекает, калеча Твои чертежи?

Корчиться под ударами кнута, батога, камчи
и возносить молитвы к зияющим небесам?
А впрочем, хочешь, кричи, не хочешь, молчи,
ибо никто не внемлет твоим смешным словесам.

И тут уже ни врачи, ни золотые ключи,
ни золотые рыбки, ни «Отворись сезам»
Боже, хвалы моей не премолчи,
а всё остальное, Боже, можно я сделаю сам?

Что даст Тебе, Господь, лукавство языка?
Лишь подчеркнёт умышленность обмана.
И я пою Тебя, хоть жизнь моя горька
в кровавом мельтешеньи балагана.
О мире говорю  в ответ несётся брань.
О мёртвых плачу  множатся погромы.
Так с первых дней моих. Но душу мне не рань
молчанием своим. Дай жизнь живому.

Когда б не власть Твоя, мы б канули в огне,
в сетях пропали, захлебнулись в водах.
В чужой благослови не сгинуть стороне,
не раствориться в весях и народах.

Слезами в землю нашу лягут семена
и прорастут, и полю быть зелёным
и дать нам урожай  пусть наши имена
уйдут в зерно и небо над Сионом.

Когда моей рукой Ты мой не строишь дом,
не охраняешь город от напастей,
напрасно тяжким изводить себя трудом,
на стены ставить стражу от несчастий.

Из глубины души зову Тебя и жду,
молюсь, надеюсь, верю, уповаю.
Пошли Израилю счастливую звезду,
как я Тебе  любовь, себя смиряя.

Сбивая сердце в кровь, к Тебе я восхожу.
Тысячелетья лишь Тебе я внемлю.
Тебе  моя душа. А тело положу
в Твоею волей созданную землю.

Не утихает дождь и в шуме ровном
сквозь скучной равномерности гипноз,
в бормочущем шаманстве суесловном,
как гвоздь в мешке, вопрос, ещё вопрос.

С усердием дурного эпигона
потоки вод бурлят по мостовым.
Вступают в город реки Вавилона,
на перекатах хрипом горловым,

в чужой земле неволя песни Бога,
в потеху насмехающимся петь,
тоскуя по домашнему порогу
и очагу, где душу греет медь.

Куда? Зачем? От рабства окаянства
куда глядят глаза сквозь линзы слёз?
Туда, где в тёплой сени постоянства
хор детских голосов разноголос.

Сомкнуть ладони, не рассыпать манны,
напечь мацы и накормить детей.
Не петь, не петь пока врагу закланны,
но тихо помолиться без затей.

А дождь идёт

Богу по-разному молимся.
Но преклоняю колени я
перед псалмами твоими,
где в рудниках искупления бьётся твоё исступление,
славя Единого имя.
Птицы гордыни взвиваются атомными колесницами,
рвут небесное ложе.
Тысячелетия канули,
скользнув над твоими страницами.
Оглянешься, а всё то же.
Та же на сцене трагедия. Сменились лишь декорации.
Кесари ходят по девкам,
молятся по мобильникам и Его призывают по рации.
Пашня сдаётся обсевкам.
Место и время не сходятся. Разные имя и отчество.
Но побратала дорога
от твоего одиночества до моего одиночества
под одиночеством Бога.

20082017

Оседает пыль, проступает кровь,
чтобы помнили что почём.
Чёт и нечет, ненависть и любовь,
и по черепу жизнь ключом.

И на рану соль просыпает боль,
и слова осыпаются с языка,
и сидит старуха, зовут Ассоль,
и под девочку косит для старика.

Из кармашка божьего уголком
парус белый, а ветра нет,
и старуха ссорится со стариком
третью тысячу долгих лет.

Хороши дрова из разбитых корыт
и слова хороши во рту,
а слетают с губ  и душа саднит,
мордой тычется в пустоту,

как растерянный щен, а мамка мертва,
из гробов прорастают грибы,
трын-трава, повилика, полынь-трава,
на авось, на арапа, на если бы.

Спросит небо Каина: «Где твой брат?».
«Что я сторож брату?»  в ответ.
На конюшне царствует конокрад.
Восемь сбоку и ваших нет.

Ваши, наши  ромашку курочит бог,
чёрт монету крутит в руке,
в танке шустро катится Колобок,
клочья мяса на передке.