Записка Господу Богу - Вознесенская Юлия Николаевна 2 стр.

Я летаю на спине
В голубом небесном небе,
В клюве вишенку держу.

Самолетик молодой
Пробежал неподалеку
И за облако нырнул.

Он торопится домой,
Он везет для нас приветы
Из далеких дальних стран.

Я домой не тороплюсь
У меня работы много:
Голубая-голубая
Голубиная работа
В небе вишенку держать.

В мгновенье вечера что вечности ничтожней,
Когда зеленая звезда обронит свет,
И щиколотку тронет подорожник,
Росой отметив босоногий след?

И вся тщета людей и суета планет
Всего лишь пыль на крылышке тревожном
У мотылька: коснись неосторожно
И цвета нет, да и рисунка нет,
И вся-то жизнь как прерванный сонет.

В ночь телеграмму принес почтальон
Три слова: «Ваш друг в беде».
И в ту же минуту отброшен сон,
И страхов накинулся целый мильон:
Что, как, почему и где?

А младший мой сын, как назло, заболел
В эту осеннюю стынь,
То жаром он пышет, то бледен, как мел,
И врач от него отходить не велел,
Но остался с соседкою сын.

А позднею ночью автобусов нет,
А надо весь город пройти.
От самого дома за мною вослед
Гнусавит сопля восемнадцати лет:
«Нам, крошка, не по пути»?

И я выхожу поскорей на Неву
Там ветреней, но светлей.
Иду, замерзая, от злости реву.
И пуговицы в волнении рву.
Ох, дождик! Хоть ты не лей

Но вот позади новостроек район,
Гранитным стал берег Невы.
Стоит постовой. Подозрительно он
На мой перепачканный смотрит капрон:
«Гражданка! Куда это вы»?

Плюю на блюстителя и бегу.
А он, встрепенувшись, за мной,
Свистит, ругается на бегу,
А я объяснить ничего не могу,
И вдруг такси под стеной!

Был с юмором, видимо, парень-таксист
Навстречу мне дверцу открыл.
Рванул он и сзади растаял свист,
Как будто на паре крыл.

Я шарю в карманах одна вода,
А счетчик мелькает рублем
Тот парень простит меня, верно, когда
Стихи эти встретит мои, но тогда
Я ушла проходным двором.

Прошла метеором все три этажа,
В жизни так не неслась!
В квартиру врываюсь уже не дыша.
Друзья за бутылкой: «Что, хороша
Хохмочка удалась?

Ну, что ты уставилась, как истукан?
Твою верность мы знаем сейчас»!

Ну, что ж, друзья, наливайте стакан,
Выпьем за дружеский этот обман
И за то, что я вижу вас.

С чего ты взял, что листья с яблонь опадали?
Они с тоской зеленой отпадали
От яблочных незреющих боков.
Опаловая падаль облаков
Под яблонями в лужах допревала.
Дойдя до середины, до привала,
Сентябрь на опустевшей грядке спал
Он опустился, спился и устал,
Утратил краски и забросил кисти.
В кадушке дождевой уныло кисли
Кленовых листьев плоские мазки.
Цветной капусты жирные мозги
Флюиды диабета излучали,
И паутины липкими лучами
Куски пейзажа были скреплены,
Но по краям убогой пелены
Все пятна неопрятно расползались.
А в центре гуттаперчевый физалис
Жеманничал, румянился и лгал,
Качался и голодных птиц пугал.

Пройдусь по саду. Горькая отрада!
Цикуты благородная отрава
Уже созрела. Я тебя сожну,
Костлявый зонтик твой в руке сожму.

Когда упали яблоки в саду,
Отрада лета перешла в отраву
Вина домашнего, бродившего во рву
И отравлявшего мне жизнь мою по праву.

По праву ленному владелицы судьбы
Или души своей они, как будто, сестры
Вступила я на этот коврик пестрый
Бездумной лесопарковой ходьбы.

Там я читала осень по слогам,
А ветры тоньше птиц апрельских пели,
А дождик был пленительней капели,
И опадала рощица к ногам.

Не весела была я, но чиста.
И не одна я все мы в эту осень
У красных кленов милостыни просим
И музыки с осеннего листа.

Тихо. И листья не падают с кленов.
Ветер, ты их до утра не морочь!
Тихо проходит по улицам сонным
Черная кошка по имени Ночь.

Рядом иду я. Касаясь рукою
Гладкой и теплой кошачьей спины,
Все позабытые двери прикрою,
Всем наколдую хорошие сны.

Ковшик Медведицы зорькой пролился
Злее бессонниц не знаю врагов.
Видно, никто за меня не томился,
Присно и днесь и во веки веков.

Господи, Боже ты мой, да за что мне
Эта бессонница, эта напасть?
Разве владею я совестью темной,
Разве сожгла меня черная страсть?

Когда упали яблоки в саду,
Отрада лета перешла в отраву
Вина домашнего, бродившего во рву
И отравлявшего мне жизнь мою по праву.

По праву ленному владелицы судьбы
Или души своей они, как будто, сестры
Вступила я на этот коврик пестрый
Бездумной лесопарковой ходьбы.

Там я читала осень по слогам,
А ветры тоньше птиц апрельских пели,
А дождик был пленительней капели,
И опадала рощица к ногам.

Не весела была я, но чиста.
И не одна я все мы в эту осень
У красных кленов милостыни просим
И музыки с осеннего листа.

Тихо. И листья не падают с кленов.
Ветер, ты их до утра не морочь!
Тихо проходит по улицам сонным
Черная кошка по имени Ночь.

Рядом иду я. Касаясь рукою
Гладкой и теплой кошачьей спины,
Все позабытые двери прикрою,
Всем наколдую хорошие сны.

Ковшик Медведицы зорькой пролился
Злее бессонниц не знаю врагов.
Видно, никто за меня не томился,
Присно и днесь и во веки веков.

Господи, Боже ты мой, да за что мне
Эта бессонница, эта напасть?
Разве владею я совестью темной,
Разве сожгла меня черная страсть?

Я не считаю секунд скрупулезно
Каждая смерти длиннее.
Я и не плачу какие там слезы,
Если душа соленеет!
Здесь я стою. Немота солевая
Не спорит с библейской судьбою.
Вслед тебе руки свои посылаю,
Руки летят за тобою.

Рациональны все линии лестниц,
Баров и залов таможенных.
Здесь еще много разлуки разместится
Господи, кто нам поможет?

Вот, не спеша, глубину набирает
Неземная крылатая рыба.
А перед ней, как ворота от рая
Облака белая глыба.

Мучительно проступают облака,
А звезды тают по одной
С медлительностью невыносимой.
Необъяснимо высока печаль прозрачной луны.
Ночь была глухой и долгой,
И трава поседела за ночь.
Но дышит кто-то глубоко и нежно
И бледный иней превратился в росу
Сверкающую.
Оттаяв, побежали облака:
Сначала медленно,
Потом все скорей и скорей
На запад, на запад, на запад,
Все небо очистив для солнца.
И солнце взошло.

Мне разбирать твои черновики,
Срывать чернику почерка до срока
Безумная и горькая морока
Так эти строчки на губах горьки!

Беру горстями горестный урок,
А в нем ростки забвенья прорастают.
Еще немного и стихи растают,
Еще немного и наступит срок.

Заплачу я. Ты скажешь «Пустяки»!
Умрешь. Побудешь там. И вновь родишься.
И снова в люди, снова по стихи,
Минуя собственное пепелище.

Твою красотку Музу бы сюда!
Пускай со мной читает их и плачет,
Что жить тебе вот так, а не иначе,
И до конца, до Страшного суда.

Цветок завял на полпути к зиме.
Гадаю по Верлену в феврале.
Мой добрый шулер! Как бы исхитриться
Краплеными стихами отыграть
Кусочек лета дней хотя бы тридцать.
Тебе легко, игрок: ты засушил
Июль в ресницах женщины случайной.
Зимуй же с ним,
Его ты заслужил.
Мне выпадет февраль в беседах чайных.

Там, позади, на Туманной Горе теней,
Где наши руки и наши глаза остались,
Мертвое солнце, как рыба среди ветвей,
Плавает сонно, ромашки стоят оскалясь.
Бесчеловечно отсчитаны ночи и дни.
Канули трижды листвы золотые скрижали.
Там наши тени остались без нас, одни.
Как беззащитно друг к другу они прижались!
Тихо, как тихо, о Боже, над этой горой!
Только в траве прошуршит иногда
Осторожность.
Изредка иволга вскрикнет, да слышно порой
Дальнее эхо мучительных песен острожных.

Пушинки растеряли голуби
Река от них белым-бела.
Под вечер я шагаю к проруби
С корзиной, полною белья,

К окну с испуганными рыбами,
Оправленному в синий лед.
Белье на снег ложится глыбами
И пар последний отдает.

Его негнущимися пальцами
Я в прорубь бухаю, и в ней
Шурую сына одеяльцами
И белой пеной простыней.

Трудней не выдумать занятия,
И среди этой кутерьмы
От всей души я шлю проклятия
Красотам матушки-зимы.

А вечером, как неизбежное,
Вдруг тихо в комнату войдет
Белья морозный запах свежего
И вкус январских чистых вод.