И, распахивая передо мной дверь, спохватился:
Чуть не забыл! Фирма «Око» занимается благотворительностью. В Житовичах, например, оборудовала приют для бездомных и приглашает туда за свой счет первоклассных консультантов! Хотя вряд ли вам это пригодится.
От неожиданности я споткнулась и, если бы не Борька, рухнула бы в лестничный пролет. Адвокат удивился, помедлил и с озадаченным видом осторожно прикрыл за собой дверь.
На улице было холодно. Я нырнула в машину, а Борька еще несколько минут благословлял Шантера на свидание с блондинкой Катей.
Чего так долго? спросила я, когда он устроился на водительском сиденье. Жуков веселился:
Тебе знать не обязательно, это наши с Ромкой мужские секреты! А, если честно, я думал, что в любовных делах он более искушен.
Боря, с ужасом сказала я, надеюсь, ты не вывалил на него весь свой жизненный опыт?
Это за пару минут-то? саркастически заметил Жуков и включил зажигание.
Защебетал мой сотовый.
Зинаида, забасил друг и коллега Стасевича Соломон, сто лет тебя не слышал! Куда пропала? Может, появишься? Пообщаться надо!
Мы действительно не виделись с лета, и я сказала:
Могу заехать прямо сейчас. Ты где, на Садовой?
Приезжай в мастерскую к Федору, чаем напоим!
На общественном транспорте тащиться к художникам не хотелось, и я стала подлизываться к Борьке. Тот оказал вялое сопротивление, потом согласился:
Ладно, а поесть у них найдется?
Заехали в магазин, купили сыра, сухариков и через полчаса были в Старом городе.
Особняк терялся в осенних сумерках, и лишь несколько освещенных окон указывали верное направление.
Борька набрал код, мы поднялись по скрипучей лестнице, и удушливая волна тропических ароматов окутала нас: джунгли в прихожей радовали летней неувядаемостью.
В мастерской пахло воском и травами, на плите закипал чайник. Мужики в очередной раз бросили пить, чистили организмы травяными настоями, и вид имели благообразный, а лица праведные и постные, с легким налетом законной скорби.
Зеленый, как ты предпочитаешь, расшаркался Соломон, подавая мне кружку с чаем. Федя, ребята твои любимые сухарики с орехами принесли!
Появился из закутка Федор, поздоровался и сел за стол.
Ты чего там копался? не выдержала я.
Кое-что потом покажу, пообещал он и завел светскую беседу о вернисажах.
Попили чаю с бутербродами, полакомились сухариками и медом.
С дедовой пасеки, похвастался Соломон, любуясь тонкой янтарной струйкой, тянущейся, как паутинка, с ложки, и тающей в глубине керамической кружки.
Я знала, что дедом они величали старого художника Андреича, отринувшего городские пороки и поселившегося на хуторе.
«Прильнул к истокам», говаривали ребята. Истоки оказались щедрыми: дед регулярно снабжал городских коллег дарами лесов, садов и огородов, среди которых почетное место занимали мед и целебные травы. Но самое любопытное заключалось в том, что Андреич, обретавшийся вдали от язв цивилизации, знал абсолютно все, что делалось в мире. И сейчас, как я поняла, общение с ним тоже не ограничилось пополнением медовых запасов. Именно поэтому Соломон и позвонил мне.
После чайной церемонии Федор исчез за шкафом и появился с несколькими полотнами. Я решила, что это новые работы деда, который от парадных портретов резко перешел к воспеванию матушки-природы, но нас ожидал сюрприз. На картинах мы сразу узнали Житовичи.
На одной был изображен княжеский замок. Сквозь призрачную красоту слегка изломанных плоскостей проступали будущие руины, удлиненная женская фигура в черном казалась почти бесплотной, и серым смазанным языком касалось ее ступней полчище крыс. А вел их, почти сливаясь с фоном, человек в длинном темном плаще с капюшоном и флейтой. В профиле угадывались черты Чижевского.
На втором полотне волны желтого тростника разбивались о монастырские стены, и тяжелые тучи, сталкиваясь и клубясь, отбрасывали на древние камни мрачную тень. Лишь тонкий солнечный луч, скользнувший между ними, сиял на поверхности колоколов и золотил волосы звонаря в монашеском одеянии, выбивающиеся, как нимб, из-под скуфьи.
На третьей картине длинное желтое здание в лучах заходящего солнца приобретало тревожный багровый оттенок. В раскрытых окнах маячили бледные лица и какие-то исковерканные тела. А у крыльца стоял вороной конь, запряженный в длинный зловещий экипаж. Экипаж смахивал на катафалк, на козлах восседала тщедушная фигура в черном цилиндре и фраке. Бледное лицо, несомненно, принадлежало Куницыну.
В авторстве работ можно было не сомневаться: все они принадлежали кисти Стасевича, хотя и полностью отличались от всего, сделанного им до сих пор. Но я этому почему-то не удивилась. У Борьки же вид был ошарашенный.
Чижевский! кивнула я на первое полотно. И лицо у него окончательно вытянулось.
Горазды вы на сюрпризы, ребята, сказала я, обращаясь к художникам. Что бы все это значило? И откуда у вас работы Алексея?
Те переглянулись, и Соломон пробасил:
Их дед из монастыря привез. Лешка картины прислал со смыслом, но мы не поняли, с каким именно? Позвонили Андреичу, тот сказал, что их нужно показать женщине, которой нравится «Пейзаж с дождем». Вот мы тебя и пригласили.
И с любопытством добавил:
Это мы у тебя спрашиваем, что Лешка сказать хотел?
А Федор попросил:
И еще расскажи, как ты к камню съездила? Туда сейчас попасть трудно, а ты побывала летом, мы точно знаем!
А почему трудно? удивился Жуков.
Дорогу в обход пустили, до камня не добраться, объяснил Федор. Люди по лесу шастают в форме лесников, прохожих гоняют, якобы, во избежание пожаров.
И я поняла, почему Глеб запретил нам появляться в Вишневке. Местность негласно и ненавязчиво опекали силовики, и наше появление могло вызвать их интерес. Ведь камень не всех допускает к себе, да и по-разному действует на людей, так что каждый из нас может стать любопытнейшим объектом для изучения.
Не следовало афишировать то, что произошло, но и хранить в абсолютной тайне было бы глупостью. Мало ли что могло с нами случиться! А на художников можно было положиться, тем более, что они сами уже ввязались в эту историю.
Я взглянула на Жукова, тот кивнул. И я рассказала все, что произошло после нашей последней встречи на Садовой. Ребята внимательно слушали, изредка задавали вопросы.
Когда я закончила, надолго задумались. Потом Федор сказал:
Надо же, как все переплелось: Стасевич, Вишневка, Житовичи, вы Одного не пойму: связующей нитью является камень или же Алексей?
Я пожала плечами:
Мне, в первую очередь, интересно, что Стасевич хотел сказать картинами? То, что Куницын жив, и его нужно искать в Житовичах? Или то, что он связан с Чижевским? Или же это просто образы, которые надо расшифровать? И к чему такие секреты и сложности? Я понимаю, что личность Стасевича по-прежнему вызывает интерес и ему безопаснее в монастыре. Но зачем передавать полотна через знакомых, чтобы мы сломали головы над их смыслом? Не проще ли назначить встречу в Житовичах и расставить все точки над i?
Значит, не проще! твердо сказал Соломон. Лучше задайся вопросом, кому и зачем нужен Лешка? Почему он скрывается в монастыре? И кто с маниакальной настойчивостью пытается завладеть его работами? Причем, чем дальше, тем интерес к ним больше!
А у тебя есть соображения на этот счет?
Соломон кивнул:
После того, как вы рассказали о визите в Вишневку, все понемногу стало занимать свои места. Истинный художник творит не разумом, а энергией, которая в нем заложена.
Информацией, поправил Федор.
Пусть будет информацией, согласился бородач. Информацию эту Бог поровну не делит: самой тайной и сокровенной он одаривает лишь избранных. А те уже в образах доносят ее до человечества. И чем тоньше художник чувствует, тем сильнее и необычнее его образы. А Лешка в этом плане человек уникальный, он след от полета бабочки видит! Представляете, какие возможности в нем открылись после поездок в Вишневку? Его нынешние картины проникают в зрителя! Не знаю куда, в мозг, душу или сердце, но они остаются внутри человека. И вызывают ответные чувства. Вот из-за этих свойств Лешка кому-то и нужен!
Я же в прошлый раз говорил: главное это эмоции, а из них самая сильная любовь, поддержал коллегу Федор. И вера в то, что она всесильна. Если мать любит сына, муж жену, брат сестру, то они горы свернут во имя любимого человека только потому, что верят: это возможно! Такую истину Христос проповедовал еще две тысячи лет назад, а уж он-то знал, о чем говорил.
А скажите, маэстро, задумчиво произнес Жуков, можно ли, пользуясь научными методами, проследить воздействие картин на зрителя?
Художники переглянулись, пожали плечами.
Если к нему подвести всякие клеммы и диоды, неуверенно сказал Соломон.
Может, при помощи специальной аппаратуры, согласился Федор. А, вообще, думаю, это процесс длительный, требующий наблюдения за испытуемыми, анализа данных и прочих научных заморочек.