Только выглядывает Томка из строения и рукой машет: придвинься, мол. Я снизошел на просьбу.
Подле дома собачки все по международным правилам воркуют на меня прискорбно. Но веревочкой прикреплены, так что я им улыбочку: де, по промежуточным делам, без греха. А Томсон мне совет дает:
Газуй в общежитие, бери бутылку и обратно чтоб мигом.
Это заветную-то, из дома привезенную! Я, понятно, сердечную скорбь испытал и экзаменую ненаглядную:
Зачем бутылку?
На черешню поменяем, открылась Тамара взаимная.
Вздрогнула, конечно, моя сущность и рассуждаю я ласково:
Ты что, курва, рехнулась? Божеский напиток на какой-то там фрукт Да я скорей тебя отдам!
Молчи, дурак, выражается в ответ душевная моя, и ба, выглядывает из-за ее контуров человек достаточного возраста и болгарских предрасположенностей.
Здравствуй, говорит и улыбку содержит в физиономии.
Не станешь же при обозначенной ситуации доказывать, что дурак не я, а как раз напротив. Разворачиваюсь, стало, и поспешаю до хранилища, мечтая при том каверзу в дальнейшем моей дражайшей соорудить.
Обратно когда прибыл, застаю питие чая в обстановке любезнейшей. Передаю сверток дерзкой, та гражданину-сеньору, а этот незамедлительно хлобысть предмет на стол. Отлег я немножко душой, а мужик тем временем раскрывает перед Томкой весь свой образ жизни. И что характерно, на исконном нашем языке, хоть и с примесями. Я, дело ясное, сторожу, когда открывать начнет.
Расклад между тем такой. Внедрились мы в кооперативный сад, а товарищ-господин хранитель. При этом обходительный отворяет флакон. Там и на столе рацион: колбаса, сыр-брынза, перец, фрукт разнообразный. Словом, млеет душа.
Был русский старший брат, теперь друг по демократии, назидает благодетель и по емкостям прохаживается.
Ты кто, отвечаю я ему.
Петко Петков, возражает.
А я крановщик. За процветание будущего, и туда ее родимую.