Женщина, которую прилюдно так-то вот отвергают и демонстрируют по отношению к ней полное равнодушие (И кто?! Любимый! Да, в прошлом, но это ничего не значит для женщины), звереет и непременно сорвет на ком-нибудь свою злость. И объект будет найден не сомневайтесь. Ярость, бурлящую в ней, выплеснет на того, кто рядом, кто предан, кто оголен и потому особенно раним.
Мне кажется, что это именно тот самый случай.
Я понурился. Грустно вздохнул. Ты услышала и совсем не весело заметила:
«Не вздыхай тяжело: не отдадим далеко».
Побоялся предложить еще что-либо, так как отлично знал, что, находясь в этом настроении, к тебе лучше не приближаться, а то ведь можно и схлопотать.
Помнишь, тот случай? Мы приехали на твое очередное новоселье (третье, между прочим, за несколько лет работы). Ты с семьей только что (это был канун Нового года) перебралась в новую трехкомнатную квартиру.
По нашей традиции мы настряпали великое множество пельменей (тут настоящий ас Володька Попов: несмотря на огромные ручищи, лепит пельмени не только аккуратно, а еще и с невероятной скоростью, причем, занятие это ему здорово нравится), а ты, своими умелыми ручками, тем временем, наделала закусок, в том числе, было и твое коронное блюдо «селедка под шубой».
Начался пир на весь мир. У тебя было отличное настроение. Тебе нравилось, что на новоселье и издалёка приехал к тебе почти весь коллектив, даже машинистка. Надеюсь, понимаешь, кто организовал?
Ничто не предвещало проблем. Пили, закусывали. И пели. Мой тезка, Григорий, привез с собой гитару. Развлекал, короче. Он был большим знатоком бардовской песни, которая только-только начала входить в моду.
У тебя были с ним натянутые отношения, и я знал об этом. Но не думал, что может дойти до такого.
Молодежь, в центре которой был Григорий с гитарой, устроилась на полу одной из комнат. Сидеть, как ты помнишь, тогда еще не на чем было.
Меня там не было. Я появился лишь тогда, когда все произошло. Я услышал шум и поспешил туда, но всё уже было сделано.
А сделано (извини, что напоминаю) было вот что. С твоих слов, Григорий, выпив к тому времени изрядно, расслабился, потерял контроль над собой и, будто бы, сделал грязный намек в твой адрес. Ты, ни секунды не раздумывая, схватила стоявшую на полу пустую бутылку из-под пива и сильно запустила в своего обидчика, после чего гордо встала и удалилась.
Слава Богу, бутылка задела Григория лишь вскользь, пролетела дальше, ударилась в стену и разбилась на мелкие кусочки.
Застал Григория побледневшим: он был явно напуган таким поворотом событий. Чего-чего, а этого он от хозяйки (знакомы-то вы давно) не ожидал. Я, честно говоря, тоже. Я бы и не поверил, но стеклянные осколки налицо.
Григорий стал мне жаловаться и утверждать, что он ничего оскорбительного не сказал; ну, может, пошутил неосторожно, однако, по его словам, это еще не повод, чтобы швыряться бутылками.
Согласился с ним. Но встревать в конфликт не стал, полагая, что дыма без огня не бывает. Сделал все, чтобы веселье возобновилось: как-никак, но коллектив был вполне мною управляем.
На следующий день мы также организованно уехали. И ты с нами, что показалось для всех странным.
Приехали все с хорошим настроением и уехали не менее веселыми. Инцидент с бутылкой был забыт.
Я и сейчас вспомнил лишь для того, чтобы показать: под твою горячую руку лучше не попадать. Виноват ты или нет, но получить можешь сполна. А потом разбирайся, за что?..
Мы сели в автобус и поехали на вокзал.
До отхода поезда оставалось два с половиной часа.
Походив по привокзальной площади, постояв с минуту возле памятника танкистам-уральцам, героически воевавшим в составе Уральского добровольческого танкового корпуса, мы прошли (тебе не стоялось на месте) за жилые дома, где был сквер и скамейки. Деревья и кусты были еще голыми. Но нас это не волновало.
Мы присели на одну из скамеек.
И тут ты начала тяжелый (разумеется, для меня) разговор. Ты впервые за все прошедшее время заговорила откровенно и прямо. Мне показалось, что была готова к этому разговору, что он не был неким спонтанным всплеском твоих эмоций. Ты говорила спокойно, рассудительно, можно сказать, отстраненно, будто говорила не о нас, а о ком-то другом, о тех, кого нет здесь.
Слушать было больно. Больно, повторяю, хотя этот разговор для меня был неизбежен и я знал, что рано или поздно, но он обязательно состоится. Знал также, что не я буду инициатором.
Слушать было больно. Больно, повторяю, хотя этот разговор для меня был неизбежен и я знал, что рано или поздно, но он обязательно состоится. Знал также, что не я буду инициатором.
Ты сказала главное: ты не любишь меня и никогда не полюбишь, поэтому я не должен тешить себя иллюзиями насчет светлого совместного будущего. Его, то есть будущего, в наших отношениях, сказала ты, нет и быть не может. Так вот прямо в лоб. А что церемониться? Ты уже давно поняла, что, выражаясь словами уральского писателя Маканина, с мужиком надо вести себя так: чем жестче, тем лучше Мордой его об стол, мордой!
Все-таки попытался возразить: «Но ты же с мужем живешь Не любя живешь И ничего»
Ты отрезала: «Муж это муж; ты это ты!»
«Но чем я хуже?»
«Ты не хуже и не лучше; ты другой».
«Не по Сеньке шапка?»
«Вроде того».
Еще одна моя попытка.
«Стоит попробовать. Вдруг получится?»
«Один раз попробовала больше не хочу, потому что сыта сыта по горло».
«Значит, ты лишаешь меня последней надежды?»
Ты зло сверкнула глазами и отвернулась, разглядывая невдалеке играющих детишек.
«Разве я когда-то давала основания для надежд? Ну, вспомни!»
Ты, как всегда, тысячу раз права. Надежд не было, и быть не могло. Я эти надежды придумал в своей дурной башке. И поверил в них.
Я съёжился, лицо побледнело, плечи обвисли, глаза застлал туман, сердце, заколотившись часто-часто, приготовилось выпрыгнуть из груди.
Первая реакция встать и уйти. Уйти, не говоря ни слова, так как все слова уже были сказаны и добавить ни тебе, ни мне нечего. Мы оба были пусты. Я особенно.
Вот, сейчас Встану и уйду
Ну?! Что сидишь?! Вставай же! Будь мужчиной! Имей хоть каплю гордости! Сделай хоть что-то, поддерживающее твое достоинство! Не падай еще ниже! Не позволяй себя совсем-то втаптывать в грязь!
Ноги не слушаются. На скамейке рядом с тобой совершенно безвольный человек тряпка, дерьмо, вещь, об которую в очередной раз вытерли ноги.
Ты искоса наблюдаешь за мной и ухмыляешься. Тебе доставляет удовольствие, что так больно ударила человека, чья вина лишь в том, что любит тебя, любит до самозабвения.
И в голове всплывают слова Чехова:
«Поэтизируя любовь, мы предполагаем в тех, кого любим, достоинства, каких у них часто не бывает, ну, а это служит для нас источником постоянных ошибок и постоянных страданий».
Продолжаю сидеть, хотя должен был быть уже далеко отсюда. Перевернута страница. История закончена. Занавес опускается. Театр пустеет.
А я по-прежнему сижу. Еще более одинок, чем еще час назад. От унижения, что настолько безволен, хотя этого за собой раньше не наблюдал, готов провалиться в тартарары. Не проваливаюсь почему-то.
Сижу. И ты сидишь. Оба молчим. Давно молчим. И возникает мысль: в самом деле, нам нечего больше сказать друг другу. Мы чужие. Странно, что этого не почувствовал раньше. Хотя Нет, я все еще лгу сам себе: чувствовал и не раз. Только вот признаться в этом нет никаких сил. Хочется казаться лучше, чем есть на самом деле.
Лезу рукой в карман, достаю твои проездные документы на поезд, протягиваю тебе. Ты деловито берешь, кладешь в сумочку, заодно, достаешь зеркальце и начинаешь прихорашиваться. Прихорашиваешься долго и кропотливо. Понятно: есть время.
А я что здесь делаю?!
Встаю. Ноги плохо держат: одеревенели. Пробую размять.
Ты спрашиваешь, будто и не было тяжелого объяснения: «Уходишь?»
«Да», с трудом выдавил из себя.
«Уже?» притворившись наивненькой девочкой, спрашиваешь ты.
«А что мне делать?» следует мой встречный вопрос.
У тебя поднимается настроение. Ты получила порцию адреналина, побив нещадно пса, и теперь готова и чуть-чуть приласкать обиженную дворнягу. Ты улыбаешься, уже чуть нежно взглядывая в мою сторону.
«Ну, как же! притворно восклицаешь ты. И добавляешь. Не дождешься поезда?»
Не маленькая К тому же сегодня обычных тяжелых баулов нет Носильщик не требуется».
В моем голосе сквозит обида и досада. Ты это чувствуешь. Ты даже рада, что причиняешь мне боль. Садистка какая-то!
Ты, все также улыбаясь, говоришь: «Но интеллигентные люди так не поступают».
«А объясни-ка, любезная, как поступают интеллигентные люди?» зло спрашиваю и не смотрю в твою сторону.
Ты продолжаешь издеваться: «Даму полагается проводить, посадить в поезд, ручкой на прощанье помахать».