Она любима безропотным существом (вид, скажу тебе, довольно жалкий), и потому прекрасно знает: когда ей, то есть хозяйке дворняги, станет страшно тяжело, когда потребуется срочное душевное отдохновение, то достаточно свистнуть дворняга на брюхе приползет, оближет-обласкает с ног до головы. И не только промолчит о прошлых обидах, но даже будет бесконечно благодарен за то, что по-царски милостиво дозволили сделать приятное.
Вот такие ассоциации вызвал «подарок» ко дню моего рождения. Надеюсь, тебе не надо говорить про авторство столь оригинального и глубокомысленного «поздравления»?
А ведь ты можешь
На днях в моих руках оказалась другая открытка. Ее автор известен. Это ты, единственная моя!
Эта открытка мне крайне дорога и все по тем же самым причинам. В ней, пожалуй, впервые за последние десять лет прозвучали человечные нотки. Не знаю, с чего бы это? Очень странно Может, причиной служит то, что я предпринимаю отчаянные попытки разрубить, запутанный мною же, «гордиев узел» и несколько отдалиться от тебя? Почувствовав это, ты делаешь некий жест, возрождающий в моей душе надежду?
Возможно, и так. Но я правду не хочу знать. Главное твоей рукой написано то, на что ты ни разу прежде не отважилась. Этого мне уже более чем достаточно.
Хотя И в этот раз не смогла удержать себя от того, чтобы
Я вовремя останавливаю себя перед словом, которое было бы самым подходящим. Останавливаю, потому что прозвучит оскорбительно. Другого же, ласкающего твой слух подобрать не удается.
Ты, между прочим, в открытке написала: «Целую!»
А далее (уже в скобках) откровенно издевательски добавила: «Можно?»
Вопрос требует ответа. И я на него отвечу. Правда, серией встречных вопросов.
Неужто был такой случай, когда бы тебе запретил (пусть отдаленным и самым туманным намеком) целовать себя? Когда: десять, пять или год назад? Где: на улице, в парке, сквере, на лесной опушке в окружении буйства луговых цветов, в театре? В каком месте: дома, в постели, в России или за ее пределами? Ты страстно хотела, чтобы я поцеловал тебя, однако я сказал нет? Не знаю, не знаю. Кто-то из нас сейчас в горячечном бреду.
Прости великодушно, но я спрошу тебя еще об одном: а попытайся-ка припомнить последний случай, когда ты целовала меня? Это сколько же лет прошло?.. Сколько после этого воды утекло?! Вот задал я тебе задачку, не так ли?
Восхитишь, коли сумеешь вспомнить!
Ты любишь поэзию. А как отнесешься вот к этим строкам Пушкина?
Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадежно,
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить еще возможно.
Глава 4
Дивная моя!
Что ни говори, но не щедра ты на ласки, ой, как не щедра! В том числе или, прежде всего, на поцелуи.
Скупость вполне объяснима: ты берегла и продолжаешь беречь чувства для объекта, который вполне может быть достоин твоей «царственной милости». Возможно, такой объект имеется и ты полностью, без остатка выплескиваешь ласки на него. А на мою долю ничего, поэтому приходится довольствоваться упавшими крохами с барского пиршества любви. Крохи, скажу честно, довольно зачерствелые, залежалые, другим не пригодные. Я же и им рад безумно.
Как говорится, каждому свое!
Прости за небольшое признание.
Была у меня женщина. Лет так на пять моложе тебя. Из себя? Так себе Не красавица, но миловидна. Страстно хотела замуж.
Пожалуй, мне бросился в глаза единственный недостаток: несколько полновата для своих двадцати шести лет. Это на мой взгляд. Есть, слышал, мужчины, для которых роскошные женские формы (когда всего много) мечта всей жизни.
Очутились с ней в постели. Занялись тем, чем положено. Довольно-таки банально. Я чувствовал: ей, партнерше, хочется чего-то большего. Ждала, терпела, надеялась долго. И не выдержала. Прижавшись разгоряченным телом ко мне, она страстно прошептала:
«Милый! Желанный! Поласкай груди! Возьми в рот мои соски! Пожалуйста! Прошу!»
И что я? Ничего. Сделал вид, что не расслышал. Но подумал: «Всё туда же к изыску тянет Колода».
Конечно, я не прав и меня ничуть не красит, но что сделано, то сделано.
Ничего тут не поделаешь, если даже смотреть противно на гигантские и совершенно бесформенные груди. Такое «богатство» не по мне. У меня, как ты знаешь, иной вкус.
Как видишь, я ласки дарю, тем более изысканные, не каждой. Тоже скуп. Значит? О, я тебя поэтому очень хорошо понимаю!
Но, согласись, я никогда, ни разу за многие годы ничего от тебя не просил. Думаешь, не хотелось? Просто: не мог унизиться до нищенствующего, стоящего у твоих ног с протянутой рукой, вымаливающего подачки.
Да, в роли получающего подачки был. Тоже унизительно, но не настолько. Нет, не отказывался от подачек, хотя следовало бы. Отказаться это выше моих сил. Кроме того, твои подачки я сравниваю с милостыней, а от благотворительности грех отказываться. Бог осудит.
Я не прав?
Впрочем, я, кажется, несколько ушел в сторону.
Вот ты снова приехала. И всё, как всегда. После рабочего дня ты стала «таскать» меня по городу. Закинув язык за плечо, я следовал за тобой. Ты обежала весь центр, потом (явно без видимой цели) рванула своей обычной тяжеловатой походкой по улице Малышева. Я попробовал заговорить о том, что пора и приостановить бега, уединиться, посидеть до поезда. Ты не возразила. Но путешествие по городу продолжила. Все сошло бы и за экскурсию, но я-то знал, как ты хорошо знаешь все эти места. Ты же делаешь вид, что эти улицы видишь чуть ли не впервые. Ты искоса поглядываешь на меня, и увиденное доставляет тебе гигантское наслаждение.
Я сдаю свой очередной экзамен на выносливость И на терпимость.
К восьми вечера ты принимаешь мой экзамен, правда, от выставления оценки-балла, как обычно, воздерживаешься. Никакого баловства!
И вот ты у меня дома. На журнальном столике шампанское в бокалах. Кофе. Конфеты. И приглушенная музыка. Она, кажется, нравится, обоим.
Мы болтаем обо всем. У тебя на редкость хорошее настроение. Не оттого ли, что я выдержал твой «экзамен» на «отлично»?..
Ты отдыхаешь, отвалившись на спинку кресла и зажмурив глаза. Ты не замечаешь (а, может, делаешь вид?), что юбка укоротилась, подол вздернулся слегка вверх, приоткрыв (чуть-чуть полноватую, но от этого и вовсе восхитительную) верхнюю часть ног. Мне безумно нравится. Мои глаза озорничают, они все время пытаются проникнуть еще дальше, за черту видимого.
Мне сладко! Но голова все же занята другим: с ужасом вижу, что стрелки часов все ближе и ближе к роковому часу. Ты вот-вот сорвешься с места и помчишься на поезд.
А вдруг решила остаться? Этот вопрос то и дело мелькает в голове. Но мне страшно даже подумать. Страшно, потому что боюсь вспугнуть ненароком шальную мысль и развеять собственные грезы. Ведь так было не раз Почти всегда!
За окном темнеет. Последний луч заходящего солнечного лазоревого диска, напоследок облизнув потолок комнаты, исчез.
Ты замечаешь, что сейчас в любом случае (даже на такси) на поезд не успеть. Ты смотришь на часы, притворно охаешь: «Кошмар! Я опоздала на поезд! И это все из-за тебя опять!»
Ты хмуришься (я уверяю себя, что притворно) и в уголках пухловатых губ появляется недовольная складка.
Замечаю: ты зорко следишь за моей реакцией. Приняв твои правила игры, я не произношу ни слова, делая вид, что действительно виновен в опоздании на поезд и потому готов нести любое наказание.
Повинную голову даже меч не сечет. Банальщина? Но иное не идет в голову.
Мое смирение, наконец, ты оцениваешь по достоинству. Ты улыбаешься. Недобрая складка у губ постепенно разглаживается.
Я по-прежнему огорчаюсь. Мне нельзя расслабляться: если ты только прочитаешь на моем лице торжество, то, как это не раз бывало, ты улетишь. Нет, не на поезд, а к любой своей знакомой и оставишь меня «на бобах».
Наконец, вижу, что мне можно пора. Встаю, подхожу к тебе, сидящей в кресле, сзади, окунаю руки в твои роскошные волосы, приникаю губами к ним, купаюсь в них, наслаждаюсь их запахом.
Ты не реагируешь, то есть не препятствуешь. Твои глаза полуприкрыты. На лице отрешенность.
Я приникаю горячими губами к мочке твоего уха, легонько посасываю, потом нежно прохожу языком за ухом. Кончик языка оказывается в ушной раковине. Тебе нравится это я чувствую.
Еще и еще
Ты молчишь. Ты сидишь, прикрыв глаза.
Я поворачиваю слегка твою голову. Я обхожусь без какого-либо насилия: Боже упаси, позволить себе
Не сопротивляешься.
Я начинаю осторожно ласкать твои глаза: то пробегаю кончиком языка, то приникаю влажными губами.
Тут-то и поджидает меня чудо Одно из самых редких.
Ты (совершенно неожиданно для меня) обхватываешь мою голову, притягиваешь к себе и сильно-сильно впиваешься в мои губы.